Или вот еще одно воспоминание: Клим лежал на кровати, она встала рядом на колени, наклонилась к нему, чтобы поцеловать, а он вытащил из подушки белое перо, дунул, и оно пролетело сквозь вырез ее короткой кофточки, между грудями, и выскользнуло ему на живот. Глупости, но так смешно было!
Помнит ли Клим об этом? Вряд ли.
Теперь Нина каждое утро смаковала эти подробности. Днем старалась занять себя чем-то другим, чтобы не растратить их на жару и духоту. Поначалу ей казалось, что она быстро истощит запас воспоминаний, но за десять лет знакомства с Климом таких крошечных историй накопилось невероятно много.
Нина пыталась отыскать в памяти нечто подобное, связанное с Даниэлем. Пусто… Идеи, концепции, цитаты – этого добра сколько угодно. Но Даниэль никогда не стал бы прыгать с ней по лужам или вызывать эхо в горах: «Эге-гей! Лешие, вы где? Ой, нет, лешие – это в лесу… А здесь кто? Красные партизаны? Эге-гей, партизаны! Все, молчу, молчу…»
4
Старуха с когтями отвела ее в комнату для свиданий. Там Нину ждал хорошо одетый молодой человек с большой родинкой на щеке. Он поздоровался, сжал ее руку.
– Моя фамилия Канторович, – сказал он по-русски. – Я буду вашим защитником на суде.
– То есть? – не поняла Нина.
– Следствие по вашему делу закончено и передано в предварительный суд. Вас обвиняют по сто первой статье: приговор – или пожизненное заключение, или смертная казнь. Присаживайтесь.
Он светился от радости, как начинающий хирург, который наконец дорвался до самостоятельной операции.
– Вы, наверное, хотите узнать, что с Фаней? Она в полном порядке, передает вам привет.
Нина едва понимала, о чем он говорит. Господи боже мой, смертная казнь! За что?
– Обвинительный акт составлен нелепо и совершенно бездоказательно, поэтому, я думаю, до открытого суда дело не дойдет, – болтал Канторович. – Мы пригласили нескольких китайских адвокатов: судья будет охотнее прислушиваться к их доводам. Мне нужно, чтобы вы подписали доверенности на меня, на господина Ма Дэчжэна и Го Тингбао. Это очень хорошо, что они согласились представлять ваши интересы – они никогда не берутся за дела, которые нельзя выиграть.
– Все мои деньги в Шанхае… как я им буду платить? – произнесла Нина.
Канторович с удивлением посмотрел на нее:
– Вы что, с ума сошли? За все платит советская сторона.
После свидания с адвокатом старуха вновь обыскала Нину.
– Это мои самые счастливые часы – приходить к вам, – сказала она. – Вы вся такая беленькая, свежая…
Нина не испытывала уже ничего, кроме приглушенного страдания.
Ночь, клопы, духота. Направо пойдешь – шею свернешь, налево пойдешь – всю жизнь здесь проведешь, прямо – заставят служить большевикам. Они ведь не просто так ее вызволяют. Они захотят что-то взамен.
Решение – яростное, упрямое: «Черта с два, товарищи! Когдя я выйду отсюда, я уеду в Шанхай – мириться со своим мужем».
А вдруг Клим уже здесь? Несмотря ни на что, разузнал, где она, отправился следом.
Чем больше Нина об этом думала, тем вернее чувствовала: да, он тут, в Пекине. По-другому и быть не могло.
Глава 79
1
На улице ждала черная карета.
– Залезай, – сказал конвойный.
Там, на деревянных скамьях, сидели Бородина и дипкурьеры.
– Ниночка! – Фаня ухватила ее за руки и заплакала.
– Товарищи женщины, крепитесь, – призывал дипкурьер Грейбус, но тоже расчувствовался и отвернулся к зарешеченному окну.
В карету сели двое солдат с ружьями:
– Прекратить разговоры!
– То, что нас повезли на суд всех вместе, – это хороший знак, – успел шепнул Грейбус Нине. У самого зубы стучали от волнения.
Большой светлый зал. На возвышении стол и три кресла. На местах для публики никого: заседание закрытое.
Канторович дал последние наставления:
– Главное, держите себя в руках. А мы, – он оглянулся на степенных китайских коллег, – все устроим.
Переводчик:
– Всем встать!
У судьи не лицо, а посмертная маска.
– Садитесь.
Духота, скрип скамьи. Поднимали по очереди, допрашивали через переводчика:
– Назовите свое имя. Сколько времени вы прожили в Китае?
Часы на стене – стрелки замерли. Нина извелась, глядя на них. Только потом догадалась, что механизм сломан.
Фаня обмахивалась ладонью, ерзала. Нине казалось, что она сейчас вытворит что-нибудь и все испортит. Пожизненное заключение или смертный приговор… А если приговорят к смерти, что сделают? Голову отрубят?
Фаня только однажды повысила голос: когда обвинитель сказал, что она ввезла в страну семьдесят миллионов серебряных долларов – на дело революции.
– Да вы хоть представляете себе, сколько это – семьдесят миллионов? Я что, под юбкой их притащила?
Канторович метнул на нее умоляющий взгляд, и Фаня замолкла.
Сколько времени прошло – бог весть. Защитники спокойно говорили по-китайски: возможно, о том, что к подсудимым нельзя применять сто первую статью, да и вообще никакую.
За окном на карнизе сидел голубь. Игра света и тени: одна лапа красная, другая черная.
Судья объявил перерыв.
– Он вроде прислушивался к Ма Дэчжэну, – сказал Грейбус.
Нина кивнула: Ма был похож на китайского мудреца.
Первого июля маршал Чжан Цзолинь стал генералиссимусом и объявил амнистию.
– Золотой халат себе сделал – на восемьдесят восемь тысяч! – сообщил Канторович на свидании. – Верно, прочит себя в новые императоры.
Тюрьма ликовала. Каждый день во дворе выстраивали заключенных из нижних этажей, и представитель администрации кричал тонким голосом что-то вроде «Ты свободна!». Восторженный вопль, аплодисменты.
Нину не приглашали спуститься вниз. Вскоре она поняла: тюрьма опустела. Иногда ей казалось, что она осталась здесь единственной арестанткой.
Второе заседание: защитники доказывали, что подсудимые подлежат амнистии; судья едва заметно усмехался. Нина не выдержала, попросила слова:
– Вызовите капитана «Памяти Ленина» и тех, кто обыскивал нас! Они вам скажут – мы не везли ни оружия, ни подрывной литературы.
Судья уставился на нее, произнес что-то. Переводчик помотал головой:
– Капитана здесь нет, так что это невыгодно для вас, иначе дело затянется на несколько недель.
Что он имел в виду? Что он, господи помилуй, имел в виду?!
Нина встретилась взглядом с Бородиной, с дипкурьерами. Никто не понял значения этих слов: то ли судья хотел побыстрее разделаться с ними, то ли и вправду желал им добра.
В ночь перед последним заседанием Нина не могла уснуть. «Я себя доведу…» – но именно этого и хотелось: сердечного приступа, инсульта, чего-нибудь такого, чтобы уснуть и не проснуться. Впрочем, ждать осталось недолго: завтра приговор, а потом выведут на площадь, поставят перед толпой…
Когда Нине было десять лет, уличная цыганка нагадала ей троих сыновей и долгую спокойную жизнь. Мама дала лгунье рубль. Если бы цыганка сказала правду, ей бы и копейки не досталось. Ведь это дичь какая-то:
…Ты переживешь мировую и Гражданскую войну в России, потом – гражданскую войну в Китае. Первым браком сочетаешься с графом, но все потеряешь. Потом выйдешь за нищего журналиста – и снова все потеряешь. Твой ребенок погибнет, но у тебя будет много денег. Когда тебе исполнится тридцать лет, тебя казнят китайцы за попытку государственного переворота.
Наверное, когда рубят голову – это не так страшно: ничего не успеешь почувствовать.
Столько раз Нине снился безголовый петух: она заглядывала в сонники, спрашивала врачей и гадалок – никто не мог дать объяснения. А все оказалось просто.
2
Снова зал заседаний, снова голуби в окне. Секретарь читал протокол; переводчик, зевая, переводил.
Нина не сводила тяжелого взгляда с судьи. Что приказал ему Чжан Цзолинь? Судебные слушания – только фарс, каждый охранник знает это. Если все известно, зачем мучить? Или это часть наказания – прелюдия к китайским пыткам?
Судья долго писал, кисточка его постукивала о край банки с тушью.
«Они сейчас будут меня убивать…»
Судья ударил печатью по бумаге, сказал что-то – тихо и бесстрастно. Вот оно…
Переводчик поскреб щеку.
– Судья Хо Цун от имени Республики провозглашает…
3