Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Даниэль усадил Аду на диван, налил ей коньяка:

– Пейте – вам полегче станет.

Ада подчинилась, но допить не смогла – закашлялась. Даниэль сжал ее руку:

– Сильно напугались?

Ада кивнула:

– Я не знаю, кто эти люди и почему они нападают на беззащитных женщин.

– Это фашисты, – проговорил Даниэль. – У Геродота есть рассказ: отец призвал сыновей и сказал им, что по отдельности каждый из них – тонкий прутик: любой может его сломать. Но все вместе, в связке, они непобедимы. Пучки таких прутьев по-латыни называются «fasces». В древние времена они являлись символом власти римского магистрата, а сейчас – знаком единства ультраправых националистов.

Ада ничего не поняла. Ей хотелось участия, доброго слова, а мистер Бернар рассказывал ей про какие-то прутья.

– Такие люди, как мы, Ада, распознают своих на уровне идей: «Веришь ли ты в то, во что верю я?», «Разделяешь ли мою систему взглядов?» Нам безразличны национальность и раса, нам важна духовная близость. А фашисты считают своими только тех, кто принадлежит к их народу.

– Так они бандиты? – спросила Ада. – Чего они хотели от Нины Васильевны?

– Они пытаются сплотить свою нацию и считают, что каждый должен помогать этому «святому делу»: деньгами, делами – кто чем может.

– Значит, они могут и ко мне вломиться? – ужаснулась Ада.

Мистер Бернар с улыбкой покачал головой:

– К вам они не посмеют прийти. Я сумею вас защитить.

Даниэль усмехнулся: Ада не дала обнять себя. Выскользнула из-под его локтя и на прощание наградила театральным взглядом: «Не смейте распускать руки!» Сказала, что пойдет в детскую и проверит, как поживает ее пустоголовая воспитанница.

В застекленной дверце книжного шкапа она увидела свое лицо в потеках черной краски, смущенно ахнула и выбежала из кабинета.

Даниэль заметил на полу обтянутый материей серый кружок – пуговицу от Нининой перчатки. Поднял ее. Нина ушла, раскаленная от гнева. Она, кажется, что-то поняла насчет Ады.

– Я глазам своим не поверила, узнав, что вы прислали ко мне гувернантку. Вы что, считаете ее красавицей?

Даниэль поспешно сменил тему и потребовал, чтобы Нина в подробностях рассказала ему о нападении фашистов.

Она уже несколько раз получала от них письма с требованием денег. Один раз звонил какой-то негодяй – видимо, из кафе (на том конце провода слышались голоса и звон тарелок). Заявил, что им надо побеседовать насчет патриотизма.

– Это все из-за Иржи! – в сердцах проговорила Нина. – Я-то думала, что он ходит в кружок историков-любителей. Одного из нападавших я, кстати, знаю – это фотограф из «Флэпперс»: он делал мой портрет. Бинбин подстрелила его – ранила в ногу.

– Откуда у нее оружие? – спросил Даниэль.

– Она носит револьвер в сумке, потому что боится мести родственников.

– Вам тоже не мешает обзавестись револьвером. Или нанять телохранителей. Сходите на сенную площадь в Китайском городе – там полно безработных русских. Многие из них имеют боевой опыт.

– Мне не охрана, а управа нужна! – воскликнула Нина. – Я не хочу брать с собой телохранителей в магазин, когда мне хочется купить булавки! Мне надо, чтобы эти фашисты исчезли из моей жизни! А я даже не могу обратиться в полицию: Хью Уайер только рад будет, если меня убьют. Ну что вы уставились на меня?!

Даниэль думал об Аде, которая могла случайно попасть под нож или пулю.

Нина долго смотрела на него выжидающим взглядом, потом поднялась и молча вышла.

Даниэль снял трубку с телефонного аппарата. Лемуан был дома. Нина и не догадывалась, с каким выдающимся человеком она познакомила Даниэля полтора года назад.

Он объяснил Лемуану, в чем дело.

– Я бы привлек полицию, – сказал Поль Мари. – Ты знаешь, у меня есть нужный кадр: незаконные политические организации – это по его части. О Хью Уайере не беспокойся: он не узнает, что дамы замешаны в деле.

Выпускники Сибирского и Хабаровского корпусов провожали в Европу пароход «Портос». Таскали чемоданы, мебель, книги – за время шанхайского сидения кадеты успели обрасти имуществом. Пятьсот мальчишек – раскрасневшихся, возбужденных. Новенькая форма – последний подарок благотворителей. Опять переезд на другой край света. Эх, что ждет вас, ребятки?

Дамы-благотворительницы совали кадетам сдобные булки, махали платками, крестили. Многие плакали.

– К сожалению, сохранить корпуса в изначальном виде не удается, – сказал в прощальной речи директор, генерал-майор Корнилов. – Мы войдем в состав Русского и Донского кадетских корпусов, а позже всем воспитанникам будет предоставлена возможность вступить в ряды армии Королевства сербов, хорватов и словенцев.

Оркестр играл марши, ветер трепал флаги.

– Изгнание… – вздыхал дядька Егорыч. – Нигде, кроме России, приюта не будет.

Феликс молчал, вертел в руках новые, недавно купленные мотоциклетные очки. В который раз в душе всколыхнулись чувства – кадеты, братья! Столько лет учили, что один в поле не воин, а жизнь показала обратное. Одному еще можно устроиться: если забыть прошлое, затоптать в себе русское. Один – воин; все вместе – толпа беженцев.

Было три часа пополудни, когда Феликс добрался до участка. Лемуан, старый знакомец, попросил об услуге:

– Выручи мою любимую женщину. Нехорошо, когда даму оскорбляют насилием.

Лемуан сразу догадался, что это Феликс виновен в закрытии чехословацкого консульства. На следующий день он вместе с Одноглазым появился в его комнате.

– Стало быть, в полиции служишь? – сказал он, недобро прищурившись. – Мы за тобой проследили.

Феликс ринулся к двери, но Лемуан бахнул ладонью по столу:

– Стоять! – И тут же спокойно добавил: – Ты подумай, мальчик: куда ты сбежишь от Поля Мари? Давай лучше поговорим.

С того дня они начали помогать друг другу. Феликс решал для Лемуана вопросы, связанные с полицией, Лемуан делился с ним слухами: какой пароход привез контрабанду из России и в каких количествах; кто является получателем груза на бумаге, а кто на деле.

Чтобы доказать Феликсу свое расположение, Лемуан надоумил его взять под крыло капитана сторожевого катера и его приятеля из таможни. Феликс явился к ним с обыском: мол, поступил сигнал о наличии нелегальной литературы на борту. Вместо листовок в тайнике был обнаружен опиум. Капитан и таможенник умоляли не сдавать их в участок; договорились на триста долларов ежемесячно. До покупки мотоцикла оставалось совсем недолго.

Дело Нины Купиной было пустое. Секретарь архива положил Феликсу на стол тонкую папку с надписью «Русские националисты»: три агентурных донесения, одно анонимное письмо, список фамилий и адресов.

Феликс снял трубку:

– Пусть участковые выяснят по больницам, не поступал ли к ним русский лет семнадцати – двадцати с огнестрельным ранением в ногу.

Через час телефон зазвонил: раненый нашелся в Шанхайском всеобщем госпитале на Северной Сучжоу-роуд.

Черное небо в окошке. Госпиталь, храп пациентов, запах этот противоестественный – медицинский. Назар лежал на боку, прислушиваясь к боли в лодыжке.

Курва китайская! За что погубила? Вдруг теперь охромеешь на всю жизнь? Слава богу, хоть вовремя привезли в больницу, а то всякое могло случиться: потеря крови, заражение. Доктор сказал: кость не задета. А может, наврал? Лицо у него паскудное – как будто он тут не лечит, а режет, чтоб работы поменьше было.

Больно-то как, граждане! Попросить морфию? А ну как его в счет запишут? И так, верно, сумма гигантская натикала: койка, постель, забота. Узнают, что у Назара денег – ни гроша, разбинтуют и выкинут на улицу: иди помирай к китайцам.

Надо представиться сыном миллионщика. Сказать, что путешествуешь по миру, а в проклятом Шанхае ограбили и чуть не убили. Обещать, что папенька из Парижа скоро денег пришлет.

Все из-за Марьи Заборовой, дылды проклятой. Назар отправился на заседание благотворительного в помощь русским эмигрантам общества: надеялся среди богатеев клиентов найти – фотографироваться. Марья с краешку на табуретке сидела: тощая, сухая, головенка маленькая. Подошла и сказала в нос:

– Я вас, молодой человек, давно наблюдаю. Думаю, вам не хватает истинного дела.

Назар и купился. Пошел с ней к кому-то на квартиру – там тайное собрание при свечах. Говорили красиво – о Родине, о нации: