Из парней теперь захаживал только Назар – тот самый, раненный в ногу. Марья Макаровна ругала женщин, что его подстрелили, клялась отомстить, но Назар сказал, что к тем, у кого есть револьверы, лучше не соваться.
Младшие дочки – Паша и Глаша – поселили его у знакомых. Отбили соплюхи парня у Марьи Макаровны: теперь он с ними на крыльце сидел, колол им орехи и рассказывал о всяких геройствах.
Снова затеплилась надежда в отцовском сердце. Назарка – явление природы бестолковое, ремесло у него несерьезное, фотографическое, да и нога может криво срастись – будет хромым как черт. И все же Макар приносил молодежи гостинцы с фабрики – мороженое имбирное и пломбирное. Авось детушки до чего-нибудь договорятся, на крылечке сидючи. Макара поймали на воровстве продукции и выгнали взашей, не отдав недельного заработка.
Горемыки русские – те, которые без службы, – ехали на трудовой рынок на сенной площади в Китайском городе. Тащили клочья сена, оставшиеся от буйволиного и лошадиного кормления, валили все в кучу и укладывались отдыхать на свежем воздухе. На подошвах ботинок писали мелками цену за поденный труд: те, кто послабее и без специальности, – двадцать пять центов, молодые и мастеровитые аж на доллар замахивались. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.
Макар не знал, как объяснить им, что он наладчик. Поначалу тоже хотел доллар попросить, но его не взяли ни на первый день, ни на второй – всю неделю только даром на трамвай тратился, у дочек брал взаймы.
Только когда он скинул цену до того, что сказать смешно, его взяли на кожевенный завод – таскать крючьями шкуры из известковых бассейнов и соскабливать с них шерсть.
Кругом грязища первобытная, пыль, вонь и ужас. После смены Макар вышел из цеха; рабочие-китайцы расселись на корточках вдоль стен – рис палками лопать; посмотрели на Макара и загоготали.
– Чего ржете, дьяволы? – буркнул он.
Те еще пуще развеселились.
– Они, верно, говорят, что теперь вы наконец стали белым человеком, – сказал кто-то по-русски. – У вас все лицо в известковой пыли.
Макар изумился. Посмотрел – а это его напарник, с которым он целый день шкуры ворочал: тоже весь как в муке обваленный.
– Я думал, вы китаец! – ахнул Макар. – Знал бы, что вы свой, родной, так я б не молчал всю дорогу!
Представились друг другу. То был полковник Лазарев, бывший командир Сибирского стрелкового полка. Услышав это, Макар оробел.
– Отставить церемонии, – усмехнулся господин полковник. – Мы все тут подневольный люд. Вы, Макар, как знаете, а я в эту дыру больше не полезу. Чахотку здесь подхватим – и поминай как звали.
Макар сказал, что полностью согласен.
На следующий день они лежали рядом на сенной площади – с надписью «пятьдесят центов» на ботинках. Лазарев кутался в латаную шинель офицерского кроя, самокрутку держал по-благородному – между двух пальцев.
– У меня во Французской концессии супруга с маленьким сыном живут. Работы нет, хозяин скоро из квартиры погонит…
Макар рассказал ему о своих девицах. Лазарев слушал, качая головой.
– Молодежи труднее всего, – проговорил он. – Не знают, куда приткнуться, хватаются то за одно, то за другое. Я их не осуждаю, Макар. Без надежды нельзя… А все эти большевизмы, фашизмы, китайские национализмы суть надежда на хорошую жизнь в будущем. Если наше поколение не сумело дать детям ни дома, ни пропитания, что еще у них остается?
Умнейшая голова был этот полковник. И к тому же благородный до изумления. Один человек рассказал Макару, что в 1923 году Лазарев получил от контр-адмирала Старка денежную премию – за ведение переговоров с Муниципальным советом о высадке беженцев в Шанхае.
– Ничего не взял себе, все отдал в фонд больных и раненых. «Я, – говорит, – здоров, как-нибудь выкручусь. А этим людям без лекарств конец».
Вот какой замечательный человек! А уж как трудно ему приходилось, Макар своими глазами видел.
– Вот заработаем, господин полковник, на трамвай, вы с женой и сыночком к нам в гости приезжайте, – говорил он. – Посидим, чайком побалуемся.
Лазарев улыбался:
– Спасибо, Макар.
То, что казалось несбыточным, вдруг свершилось само собой: на сенную площадь приехал автомобиль с белой дамой. Она вышла, покрутила головой в шляпке с перьями и направилась прямо к полковнику – он как раз встал, чтобы косточки размять.
Макар не слыхал, о чем они разговаривали (дама отвела Лазарева в сторонку), только видел, что лицо его просветлело.
– Идемте! – крикнул он Макару и направился вслед за дамой.
Ему и полковнику велели садиться в автомобиль – Макар сроду не ездил в автомобилях. Сиденья кожаные, ручки на дверцах – чистый хром. А шофер – китаец с усиками.
Дама оказалась русской, звали ее Нина Васильевна. Она привезла их в контору, усадила на стулья и подробно расспросила – кто да что. Деньги предлагала – больше, чем на холодильной фабрике. Но за это велела набрать людей, обучить их и всесторонне подготовить к охране личности и имущества.
– Вот так дамы теперь пошли! – сказал Макар, когда они вышли за дверь.
Господин полковник обнял его:
– Эх, друг вы мой сердечный! Вот и у нас появилась надежда. А я уж думал – все, так и буду до конца дней шкуры скоблить.
Дома Макар ничего не сказал: побоялся сглазить.
2
Клим доехал до авеню Жоффр во Французской концессии. Тут и там вывески на русском языке: «Аптека», «Модные шляпы», «Сувениры». И публика соответствующая: русых-сероглазых чуть ли не половина; даже цыганки откуда-то взялись.
Феликс утверждал, что соотечественников в Шанхае уже более десяти тысяч. Полиции можно верить, когда она ничего не имеет с вранья.
С афиши перед синематографом печально смотрел Николай II. Народу в вестибюле – тьма, и все русские. Когда привыкаешь, что вокруг одни иностранцы, кажется, что земляки подслушивают твои мысли и видят тебя насквозь – сквозь шинель с чужого плеча.
Над папахами и фуражками стоял махорочный дым, голоса заглушали оркестр.
– Слыхали, в Китайском городе опять власть переменилась – Собачье Мясо высадил десант.
– Это кто ж такой будет? Еще один генерал?
– Чжан Цзучан, губернатор провинции Шаньдун. А Собачье Мясо – потому что любит азартную игру: она так и называется «Бросание собачьего мяса».
– Что ж, и вправду собачатиной кидаются?
– В карты дуются. Хотя генерал – зверь еще тот.
Двери в зал открылись, и толпа устремилась к скамейкам – занимать лучшие места. Клим сел у прохода. Мимо него пробежала девушка со шрамом через лицо, сунула рекламку: «Конкурс „Шанхайская красавица“! Главный приз – поездка в Америку и автомобиль». Аде, что ли, предложить?
Клим сунул бумажку в карман, поискал глазами большевистских провокаторов – не нашел.
Погасили свет, зарядили киноаппарат. Императорская фамилия побежала к автомобилю: дамы с зонтиками, государь при орденах. Клим оглянулся на зрителей – таких просветленных лиц он давно не видел. Многие плакали.
Император что-то говорил публике – беззвучно и горячо.
– Оркестр! Играйте «Боже, царя храни!», – закричал надрывный голос.
Задвигались лавки, все встали. Пели истово, со слезами на глазах. Хроника закончилась, оператор вставил другую пленку – с кадрами мировой войны.
Какой-то человек на костылях подскочил к Климу:
– Пропустите инвалида!
Клим сдвинул колени в сторону:
– Назар, ты?
– Ой! А я тебя не узнал!
Клим освободил ему место:
– Что у тебя с ногой?
– Бандиты напали… Я девушку спасал.
На них зашикали:
– Идите отсюда! Что людям мешаете?
Они выбрались на улицу. Клим оглядел Назара – мальчик приоделся: новый костюм, на голове берет с красным помпоном, как у французского моряка.
– Как дела?
Назар беспокойно огляделся:
– Никому ни слова! Клим, мы все ошибались – и белые, и красные. Но цель у нас одна – Россия, и ей мы обязаны служить! Очень хорошо, что я тебя встретил. Я хочу вернуться домой, но одному страшно. Поехали со мной, а? У меня есть знакомые, которые все устроят.
Клим сдвинул фуражку на затылок. Вот тебе и большевистский агитатор.
3
Назар заявил, что дело нельзя откладывать – нужно немедленно куда-то идти и с кем-то поговорить.
– Как я рад, что тебя встретил! – ахал он. – Я хотел на комедию в синематограф сходить, а там царя покойного показывают. Уж расстроился до припадков – назад, что ли, на костылях переть? А тут ты! Недаром мне шоколад сегодня снился!