Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Клим рассмеялся. Ему ночью снился небольшой резвый таракан.

Назар недавно встретился с девушками – Глашей и Пашей Заборовыми: они Советам сочувствуют и вернуться хотят.

– Живут вместе с папенькой и старшей сестрицей. Папенька – тряпка, а вот Марья – ой лютая! К ней каждую неделю господа офицеры захаживали, некоторые даже бароны, и она им все про нацию и славянские корни…

– Погоди, – не понял Клим, – так они за Белое дело или за то, чтобы вернуться в Россию?

Назар засмеялся:

– Всяк в свою сторону тянет. Марья – она за офицеров, а Паша и Глаша – за СССР. А еще у них есть Таня, но она в Харбине работает на совучреждение.

– А папенька за кого?

– Он за Лигу Наций – чтоб войны не было.

Назар утверждал, что барышни Заборовы помогут им вернуться в Россию: они его решительно обожают и ни в какой просьбе отказать не смеют.

Слово за слово, Клим выяснил, как обстоят дела: Назар поначалу примкнул к офицерской группе Марьи Макаровны, но потом устал от борьбы и потихоньку переметнулся к младшим сестрам. Они не стращали трудностями и не требовали членских взносов.

– Здесь русскому человеку нечего ловить, – с воодушевлением говорил Назар. – А там поступим в институт, выучимся, будем строить прекрасное будущее.

Прибился куда-то, как ничейный щенок к буфету: крутился под ногами, за корочку хлеба каждого готов был лобызать.

– Куда мы идем? – спросил Клим.

– На лекцию к товарищу Соколову: он у моих барышень начальник. Только ты не называй его «товарищ» – это конспирация. Все совершенно секретно.

На конспиративной квартире собралась молодежь. Теодор Соколов – в галстуке-бабочке, в круглых серебристых очках – громил белогвардейскую эмиграцию:

– Ваши матери носят в карманах платки для слез. Ваши отцы спорят о том, кому из немощных потомков московских царей должна достаться Россия. Смешные люди! Им ли, погрязшим в старье и убожестве, распоряжаться судьбами миллионов? Они проиграли все что можно. Они бились «за счастье своих детей»? Посмотрите, во что они вас втянули! Вы, девушки, танцуете в барах с потными матросами, вы, парни, торгуете шнурками вразнос. Вас привели сюда ваши друзья, потому что здесь вы услышите правду, здесь вы опьянеете не от водки, а от чувства расправленных крыльев. Вас учили копить деньги – я научу вас смеяться опасности в лицо. Мы пришли в этот мир завоевывать царства!

Назар шепнул Климу, что коммунистически настроенная молодежь расклеивает по городу листовки, организовывает агитбригады, идет на китайские фабрики и заводы – будить рабочих от тысячелетнего сна.

– Вы хотите дотянуть до трухлявой старости? – гремел Соколов. – Зачем вам нужна жизнь – бесцветная, как протертые штаны чиновника, – если после вашей смерти никто не споет о вас песню у походного костра? Нас мало, но так и должно быть. Героями становятся единицы, но именно герои поднимают запачканные кровью знамена, именно они несут новую веру!

Теодор Соколов вытер вспревший лоб. Слушатели подходили с вопросами, девушки сердечно благодарили, интересовались, когда будет очередное собрание. Соколов смотрел поверх голов на темноволосого человека в шинели без знаков различия. Этого он раньше не встречал.

Он подошел к нему:

– Вы давно в Шанхае?

– С января двадцать третьего года.

– Ну и как? Паршиво? А все потому, что у вас, бывших офицеров, нет цели в жизни. И голод, и холод, и все на свете можно перенести, если ты понимаешь ради чего. За кого вы кровь проливали? За генерала Глебова? Он продал военный транспорт «Защитник», а сам купил себе дом и автомобиль. Хорош патриот! Теперь российское судно будет служить не Отечеству, а китайским бандитам.

Назар – милый мальчик на костылях – представил Соколову друга:

– Это Клим. Я давно ему говорю: здесь ловить нечего. Генерал Анисимов намерен отвести «Монгугай» во Владивосток, а то Глебов и его китайцам продаст.

– Откуда ты знаешь про Анисимова? – удивился Клим.

– Я сам сюда на «Монгугае» приплыл, у меня есть знакомые. Казаки в Россию рвутся, а Глебов их не пускает: приказал открыть огонь, если они попытаются угнать судно. Но мы все равно улизнем. Верь мне, через пару месяцев мы уже дома будем, на русской земле.

Клим сидел в кабинете у Феликса, как доктор на консилиуме. Обсуждалась история болезни товарища Соколова.

– По-моему, картина ясная, – сказал Клим. – Его в детстве недолюбили: маменька ремешком хлестала, папенька пьяный храпел на кровати. Отсюда полное неуважение к дому, к семье, к мещанскому уюту. У пациента развилось недержание слюны: ему хочется захватить мир.

Феликс слушал Клима, посмеиваясь.

– Это, конечно, не совсем то, что нам требовалось: я тебя за вербовщиками в армию Христианина посылал. Но этого типа мы тоже разработаем. У него только молодежь собирается?

– Соколов обещает им, что коммунизм наступит сам собой, когда старый строй будет полностью разрушен. Дети в шестнадцать – двадцать лет, – Клим многозначительно посмотрел на начальника, – действительно умеют только ломать и бунтовать, а славы и признания хочется уже сейчас. Соколов создает в их воображении мир, в котором прыщавый сопляк с револьвером значит больше, чем профессор или журналист. Юность, когда ты веришь, что можешь что-то изменить молодецким ударом, хроническая бедность, невостребованность в настоящем и отсутствие перспектив в будущем – вот вам питательная среда для таких, как Теодор Соколов.

– Ты уже составил список тех, кто ходит на его собрания? – спросил Феликс.

Клим вспомнил девчонок – Пашу и Глашу Заборовых: хохотушки, активистки, они взяли его под опеку. Он слушал их страстные речи о коммунизме, поддакивал и обещал подумать насчет вступления в партию.

– Я не буду составлять никакие списки, – покачал головой Клим. – Фанатикам нужны жертвы – это позволяет сплотить народ вокруг вождя. Если вы арестуете пару десятков юнцов, это сыграет на руку Соколову.

– Философ выискался! – проворчал Феликс. – Они собираются в Китайском городе – что мы им сделаем? Соколова тебе тоже жаль?

– Нет. Он кормит людей сказками, а по сути, чужими руками выполняет задания Коминтерна. Рано или поздно Собачье Мясо поймет, что с большевизмом шутки плохи, – и тогда начнутся аресты и казни. Юные герои отправятся в тюрьму, а Соколов – в Москву: давать интервью газетам.

– Юные герои уже сделали свой выбор, – усмехнулся Феликс и сменил тему: – Что по поводу генерала Анисимова?

Положение казаков, вот уже полтора года сидевших на кораблях, было отчаянным. Анисимов решил, что Глебов нарочно затягивает переговоры с властями, чтобы под шумок продать суда и прикарманить деньги. Он связался с советским консульством и от имени экипажа предложил передать «Монгугай» СССР, если его людям будет позволено вернуться в Россию.

В «Ежедневные новости» пришло письмо от монгугаевцев. Они протестовали против разбазаривания военного имущества, принадлежащего России, и призывали всех белых солдат и офицеров ехать домой, чтобы упорным трудом искупить вину перед Родиной.

Феликс выслушал Клима с кислым видом:

– Все это я и так знаю… Ты, Рогов, работал в «Ежедневных новостях», так? – Заметив удивленный взгляд Клима, он усмехнулся: – Нам все про тебя известно: и под какими псевдонимами ты писал, и где ты живешь, и что у тебя есть малолетняя любовница.

– Она моя соседка.

– Без разницы. Состряпай-ка мне интервью с генералом Глебовым, пусть он расскажет о своих намерениях. Представишься сотрудником «Ежедневных новостей».

– Мистер Грин не возьмет от меня материал.

– Возьмет – мы с ним договоримся. Но сначала интервью принесешь нам – на предварительный просмотр.

Клим связался со штабом Глебова, адъютант – смуглый молодой человек в бурке – передал, что генерал согласен побеседовать с представителем прессы:

– Встречаемся в ресторане «Бактрия» в девять утра.

Феликс дал Климу денег, чтобы было на что угостить генерала.

Посетителей в ресторане не было. У окон и дверей – охрана: на Глебова уже несколько раз совершали покушения.

Худое усталое лицо, бритый череп, светлые брови и узкая щеточка усов – генерал-лейтенант производил впечатление совершенно измученного человека.