Ульяна Гринь - Беременна на полставки

— Ты устала, солнышко, давай сядем. Тебе нельзя так волноваться.

— Со мной-то как раз всё отлично, — фыркнула я, но села. Нельзя разочаровывать мужчину, который заботится о тебе.

— Мама сказала, что ни перенапрягаться, ни волноваться нельзя! Хочешь, я тебя принесу воды? Или ты голодная?

— Илюш, сядь и не суетись, — я притянула его к себе, положила голову на плечо и снова закрыла глаза. Надо думать о Даньке. Надо думать так сильно, чтобы он уловил наши позитивные, хорошие мысли и пришёл в себя, поправился.

Прошло, наверное, с полчаса, когда из реанимации вышел врач и сразу направился к Илье. Муж вскочил, да и я тоже встала. Сердце тревожно забилось — а вдруг плохие новости? Вдруг Даньке хуже? Или пуще того… Нет, не думать об этом! Не думать!

— Значит так, мальчика мы стабилизировали. Поскольку есть подозрение на отравление лекарствами, взяли кровь на экспертизу. Конечно, проще было бы знать, что именно он принял и в каких дозах…

— Сейчас мать приедет и расскажет, — Илья выдохнул и спросил напряжённо: — Он поправится? Он будет жить?

— Состояние стабильное, прогноз неплохой. Как только приедет мама ребёнка, сразу же сообщите нам, что он принял. Дальше будем действовать по ситуации.

— Спасибо, доктор! — Илья пожал ему руку и потряс с чувством. — Огромное спасибо!

— Пока не за что, — сухо ответил врач и ушёл.

Ещё с десяток минут мы слонялись по больничному коридору в ожидании Шагалиной, и я то и дело ловила изумлённые взгляды пациентов и персонала. Ну да, я в свадебном платье и в фате, что такого? Так получилось. Свадьба у меня сегодня. Пялятся… Невесты никогда не видели? Или на живот пялятся? Да, невесты иногда и беременные замуж выходят. Иногда даже очень глубоко беременные! Что в этом такого?

Все эти взгляды заставили меня нервничать. Ещё и ожидание нерадивой мамаши прибавляло. Живот начало тянуть, а ноги уже просто гудели. Но и сидеть я не могла — на больничной скамейке было твёрдо и неудобно. Лучше уж ходить… Или стоять, прислонившись к любимому. Именно в такой позе и застал нас неприязненный голос Шагалиной:

— Голубки! Надеюсь, вы не успели пожениться!

— А тебя только это и волнует? — вскинулся Илья. — Что за таблетки ты дала Даньке? Почему сразу три?

— Ой, милый, ну не нервничай ты так! Кто тебе сказал про таблетки? Данилка? Он всё выдумал! Он в последнее время стал такой непослушный…

Шагалина изображала одну из своих любимых ролей — девочки-колокольчика с дутыми губками и кукольными глазками. Да и оделась она не впопыхах, как делают нормальные люди, спеша к больному сыну. Тщательный макияж, продуманный образ, каблучки, сумочка от Луи Вуиттона… Сука, она знала, что так случится! Правда, не ожидала увидеть меня рядом с Ильёй. Облом получился. Боже, я готова её задушить, держите меня семеро!

Впрочем, Илья тоже не растерялся. Шагнув к Юле, он схватил её за плечо и хорошенько тряхнул:

— Говори немедленно, что ты дала сыну!

— Таблетки! — выкрикнула она. — Дала ему таблетки, которые он принимает каждый день!

— Сколько!

— Сколько надо!

— Он в реанимации, понимаешь ты это или нет? Ты понимаешь, что он может умереть?! Ты скажешь наконец, чем ты накормила нашего сына?

В гневе Илья был страшен. Не дай мне бог так рассердить его! Ведь душу вытряхнет из Шагалиной, если не остановится! А она кивнула в мою сторону, вырываясь из его крепкой руки:

— Ты со своей бухгалтершей не забыл ещё, что у тебя есть сын?! Не забыл, что ему нужен отец? Я всё делала для тебя, всё только для тебя, чтобы ты вернулся! Я не могу без тебя жить, а ты не понимаешь этого, чёрствый ублюдок!

Она кричала уже на всю больницу, зачем-то шаря в сумочке и отступая. А потом, когда в холле уже замаячил охранник в форме, я увидела наставленный на меня пистолет. Сразу даже не поняла, что это — круглое и с дыркой, смотрит прямо мне в глаза, а потом опускается ниже. Шагалина выдохнула, замолчав, её красивое лицо исказила гримаса. Илья замер, оглянувшись на меня, потом тихо сказал примирительным тоном:

— Опусти пистолет, Юль, ты чего? Давай поговорим спокойно. Здесь посторонние люди, ты можешь кого-нибудь поранить…

— Не-е-ет, я не хочу никого поранить, — улыбнулась она так страшно, что я похолодела. — Я хочу, чтобы её не стало. Чтобы она сдохла. Понимаешь? Она, эта твоя бухгалтерша, просто дерьмецо по сравнению со мной. А ты тогда поймёшь, что я лучше неё! Лучше, слышишь меня?

— Ты лучше, конечно же, ты лучше, — согласился Илья, делая маленький шаг вперёд. — Отдай мне пистолет, Юленька…

— Я давала сыну аспирин, простой аспирин, — рассмеялась Шагалина, целясь в мой живот. — Ты не знал, что аспирин может убить? Правда, не так быстро, как пуля, но может. Ты же вернёшься ко мне, Ильюшечка? Ты же не бросишь меня с больным ребёнком, правда?

— Не брошу, конечно же, не брошу…

Ещё шаг.

Мои руки обняли живот, словно могли защитить детей от выстрела.

— Отдай мне пистолет, Юль, мы поговорим спокойно, как взрослые люди…

— Я не смогу говорить с тобой, пока она будет жива! — Шагалина вытянула руку с пистолетом и нажала на спусковой крючок. Я застыла, зажмурившись, у стены.

Раздался выстрел.

Крик.

Крики.

Звук падающего тела.

— Илья!

Как лоскутное одеяло умелой мастерицы, мой сон был слеплен из обрывков воспоминаний.

Кровь тёплая и струится из раны свободно, толчками, как родник из-под земли… Мои руки красные, потому что я зажимала рану Ильи, а ещё у меня болит горло, потому что я кричала… Нечеловечески уродливое лицо Шагалиной, которая в ярости бьётся в захвате охранника и плюёт в мою сторону: «Это ты должна была умереть, дрянь!»… У меня отобрали Илью, и я сижу на полу в больничном коридоре, глядя на свои руки, на платье, которое безнадёжно испорчено, на залитый пол, на брошенный пистолет… Липкое ощущение беды…

И, как часто бывает, я проснулась, будто кто-то толкнул в плечо.

Илья смотрел на меня и кривил губы. В панике я вскочила со стула — вот же, хотела посидеть с ним и уснула! А потом до меня дошло: очнулся и пытается улыбнуться! Мой Илюшечка, он очнулся!

— Господи, наконец-то! — сказала я, схватив его руку, прижала к губам и разревелась. Слёзы катились по щекам, а я не могла остановиться. Надо же, сейчас надумала! Мама с Ириной два дня уговаривали меня поплакать, выпустить эмоции, может, даже разбить что-нибудь, но у меня не получалось. А тут…

— Солнышко, не плачь, — слабым голосом попросил Илья, пальцами погладив по щеке. — Тебе нельзя плакать — девчонки нервными родятся.

— Не буду, — всхлипнула я, улыбаясь. — Всё, уже почти…

— Ты почему тут сидишь, коза? Ты должна быть дома!

— Я была дома, а теперь сижу и смотрю на тебя.

— Ты спала, — фыркнул он и застонал: — Ох, что за… А где Данька? Что с ним?

— В стационаре валяется и мультики смотрит на планшете твой Данька, — ворчливо ответила я, утирая остатки слёз. — Влюбляется по очереди во всех мало-мальски молодых медсестёр и дарит им их портреты в стиле Пикассо!

Дотянувшись до кнопки, вызвала медсестру. А Илья смеялся, морщась от боли:

— Мой сын, какое ещё доказательство требуется?

— Так ты ба-абник? — с улыбкой спросила я, присаживаясь на кровать и наклоняясь к нему, шепнула: — Ничего, сегодня дежурит Зоя Семёновна, ей за пятьдесят лет и за сто килограммов!

— Это нечестно, ты нарочно подстроила это, признавайся!

— Вот ещё, — я чмокнула его в нос и поцеловала в губы. Боже, ведь я думала, что никогда больше не смогу поцеловать мужа…

Потом меня выгнали из палаты, чтобы не мешала медицинским манипуляциям, и я поспешила в детское отделение. Там с Данькой сидела Ирина. Влетев в палату, я радостно сообщила этим двоим:

— Илья очнулся!

— Господи, наконец-то! — Ирина быстро перекрестилась. — Слышишь, Данька! Папа скоро поправится.

— Ура! — завопил мальчишка, подпрыгивая на твёрдом матрасе кровати. — Пошли к нему, я хочу увидеть папку!

— Подожди немножко, ему сейчас меряют давление, берут кровь на анализ, — я сделала большие глаза, помня, как Данька боится игл и инъекций. Малыш и правда сдулся, опасливо глянул на дверь и пробормотал: