Подправив здоровье физическое, я получил сокрушительный удар по психике.
Началось все с того, что неудержимо потянуло изменить. Не Кате, конечно, что вы! Хотя… Нет, нельзя! Я решил изменить Диетической кухне. Взял и пошел в пиццерию. Это было вполне объяснимо – нормальный взрослый мужик на пророщенном пареном рисе протянет ноги (если он не китаец). «Мяса!» – потребовал мой в общем-то непритязательный организм. Едва дождавшись официанта, я принялся заказывать.
– Греческий салат! Овощное ассорти! Баклажаны фаршированные!…
Когда официант устал записывать, я смилостивился и сообщил, что остальное закажу потом. Оставшись в одиночестве, задумался. Вспомнил список заказанных блюд. Мяса ни в одном не было, сплошная зелень. Но тут принесли первый салат, и я решил поразмышлять о меню на сытый желудок.
Через полчаса, потягивая минералку, я попытался проанализировать состав блюд. Меню выпросил под предлогом выбора десерта. На сытый желудок думать было еще тяжелее. «Что там меня так привлекло? – лениво размышлял я. – Помидоры… то есть томаты
(«помидоры» – это нелитературно!), шпинат, салат, огурцы свежие… Что?!»
От неожиданности я перестал быть сытым и подпрыгнул на стуле. Свежие огурцы я не ел никогда и ни в какой комбинации! Это необъяснимо, это служило традиционным поводом для шуток родственников, это неудобно, но это было всегда! Ни разу в жизни я не доедал ни один пищевой продукт, если в недра его проникал зловредный свежий огурец. Пробежав меню, я убедился, что сегодня он присутствовал практически во всех заказанных блюдах, кроме баклажана и чая. Кажется. Понюхав чашку, я уловил какой-то подозрительный запашок.
Добравшись до рабочего места, я решил заняться психотерапией по телефону (а когда-то Катя устраивала мне такие интимные беседы!).
– Мяу, – поздоровался я, – странная штука при-клю…
– Привет! А привезешь мне цветочков?
– Цветочков? Конечно. Жди огромный букет желтых роз.
– Не надо желтых, нужно зеленых.
– Зеленых? – я вспомнил сегодняшний зеленый обед.
– То есть красненьких. В горшочках. Из «ИКЕА». Помнишь, мы там видели?
Я наморщил лоб. Под ним пытались сгруппироваться мысли о нашем посещении магазина-монстра. Вспомнил кровать, классные деревянные стеллажи, шкафы какие-то…
– Нет, – ответил я.
– Как «нет»? Ты не привезешь? Мне всего один горшочек. Или два.
Судя по голосу, в горшочках из «ИКЕА» хранилось Катино счастье. А возможно, и жизнь.
– Конечно, привезу! – заторопился я. – Красненьких? Хорошо. А если желтенькие будут, тоже брать? И синеньких на всяких случай?
– Синеньких не нужно,- ответили мне радостно, – только красненьких и желтеньких. А можешь и синеньких.
После этого разговор перешел в стандартное русло: я долго уточнял самочувствие матери и ребенка, посоветовал рожать все-таки сына, получил ответ: «Сына сам рожать будешь» – и забыл рассказать об огурцах.
Впрочем, какие могут быть огурцы, когда тут такие цветочки!
И тут выяснилось, что в связи со сменой рода деятельности отныне я буду сидеть не в отдельном кабинете, а в техническом отделе, посреди сплоченного, но крайне прокуренного коллектива.
Я проснулась с ощущением отсутствия воздуха. Вернее, это ощущение посетило меня еще во сне, потому что снились мне сплошные кошмары и ужасы. Гигантские комары величиной с собаку, пауки, клацающие челюстями (не буду больше смотреть с Машкой «Гарри Поттера»), и прочая нечисть.
Открыла глаза – воздуха не было. Балкон открыт настежь, температура в комнате сравнялась с уличной, но воздуха не прибавилось. Вместо кислорода везде был табачный дым.
Я вылетела на балкон, свесилась вниз – никто не курил. Закрыла балкон, открыла окна с другой стороны квартиры – запах табака усилился. Закрыла все окна – ощущение было такое, что курят прямо в комнате, причем человек десять. Машка наблюдала за мной с диким любопытством.
– Мам, ты чего делаешь?
– Табаком воняет.
– Чем воняет?
– Сигаретами.
– Да кажется тебе. Ничем не пахнет.
По дороге в школу нас преследовал воображаемый шлейф табачного дыма, даже в классе у Машки было страшно накурено. К десяти утра я чувствовала себя уже совершенно разбитой, голова раскалывалась на кусочки, руки тряслись, а желудок крутило. Когда позвонил Сергей, я просто рыдала в трубку.
– У меня начались обонятельные галлюцинации. Почему бы мне не пахло чем-нибудь не таким отвратительным?
– Розовым маслом..- Что?
– У прокуратора Иудеи была редкая болезнь. Его преследовал запах розового масла.
– Наверное, тогда еще не было сигарет. Сергей, что мне делать? Сергей, когда ты приедешь? Мне плохо, у меня голова сейчас лопнет…
– Давай мы с тобой выйдем на улицу, там солнышко…
Я слышала, что Сергей открывает дверь, слышала шум ветра в трубке. Как ни странно, мне полегчало. Дым в голове стал рассеиваться, и под успокаивающее бормотание Сергея я начала потихоньку засыпать.
– Коша, ты спишь?
– Угу. Спасибо, – сквозь сон сказала я. – Только не возвращайся в комнату. Мне там душно.
Голова не болела. Я заснула.
В производственном отделе не курили, но в этом и не было необходимости – от присутствующих так отчетливо несло табачищем, что из воздуха можно было вертеть самокрутки. И это притом, что половина населения комнаты была женского пола. А может, мое обостренное обоняние клеветало на добросовестных работников издательства?
В очередной раз я решил поделиться бедой с любимой женщиной, но…
– Ой, я не могу, ой, мне плохо, – сразу же заныла она, – ой, дышать нечем!
«Это не тебе, это мне дышать нечем», – мысленно поправил я ее, но спорить не стал. Наоборот, в знак солидарности покинул непроветриваемое помещение. Нам сразу же стало легче. Синхронно. Я даже пообещал не возвращаться в эту табакерку, и с радостью сдержал обещание. Попросту свалил домой. Отдел и без меня неплохо работал.
Однако следующее утро показало мне, что я жестоко заблуждался. Чуть ли не с рассвета (часов с одиннадцати) начались звонки с требованием появиться, решить, разобраться и надавать по голове. Прибыв по сигналу тревоги, я окунулся в гущу – гущу табачного дыма и внутрииздательских дрязг. Выяснилось, что наш плотно спаянный коллектив представляет собой единый организм, составленный из несовместимых органов. Производственный отдел кляузничал на редакции, редакции требовали от производства «нормальной работы» (то есть безропотного приема всех кое-как отредактированных рукописей), а руководители проектов вносили в эту грызню лихорадочное оживление.
По идее, я должен был невозмутимо разбираться со всей этой камарильей да еще и обеспечивать выпуск книг.
Полчаса я держался, но потом понял, что запасы кислорода в организме на исходе. Шатающейся походкой я выбрался в коридор (там курили!), а затем на улицу. На мобильнике значились три неотвеченных звонка. Я даже без проверки знал, от кого.
– Ты же обещал! – Катя была агрессивна. – Зачем ты туда пошел? Отравить меня хочешь?
Пришлось в терпеливых, но твердых выражениях объяснять, что между нами сотни километров и дышим мы совершенно разной атмосферой.
– Неужели тебе трудно, – спросила Катя, дослушав мою речь до конца, – просто взять и не входить туда?
«Действительно, – подумал я, – подумаешь, рабочее место. Здоровье ребенка важнее».
Подумал и затряс головой. Да что за чертовщина у нас постоянно? То платья из воздуха возникают, то грозы с ливнями устраиваются, а теперь вообще дурь какая-то! Почему я должен обращать внимание на истерики беременной женщины?
Остаток дня я руководил производством, сидя в приемной директора.
День начался просто замечательно. Ничего не болело. Значит, Сергей не пошел на свою дурацкую работу.
Вообще-то, я человек довольно рациональный, между прочим, с высшим техническим образованием. В мистику мне верить не положено. Я не знаю, каким образом воздух, которым дышит Сергей, попадает в мои легкие, более того, я точно знаю, что это невозможно, но если, когда он дышит табаком, у меня болит голова, значит, он должен из прокуренного помещения выйти. Это логично.
Мы с Машкой шли в школу, вокруг был свежий воздух, голубело небо и пахло весной. Маша непрерывно что-то рассказывала, хвасталась своими успехами, а я наслаждалась жизнью.