Все-таки у меня замечательный ребенок! И второй будет такой же замечательный! И друзья у меня чудесные! Звонят все по нескольку раз в день, спрашивают как жизнь. Продукты привозят, Машу из школы, забирают в особо неудачные дни.

И работа хорошая. Была.

А с другой стороны, зачем мне работа? У меня есть мужчина, который меня любит, он обо мне позаботится. Я заслуживаю того, чтобы сидеть дома, растить ребенка и не парить себе мозги какими-либо еще проблемами, кроме как покакал он (в смысле – ребенок) или не покакал.

Машка будет учиться в хорошей школе. Русский язык нормально выучит, а не факультативом, как сейчас. Вузы в Москве, опять-таки, поприличнее. Мягко говоря.

Забавно. Мои дети будут москвичами… Сколько мы смеялись над москвичками за их аканье и вечную заполошенность, за слепое следование моде, причем во всем, начиная с одежды и заканчивая художественными выставками. Неужели Маша, когда вырастет, тоже будет ходить на престижные вернисажи только потому, что все туда уже сходили?

У нас, если фильм не понравился, говорят:

– Ерунда. Не ходи. Москвичи сообщают:

– Полное дерьмо. Но тебе надо сходить, чтобы иметь об этом представление.

Будем надеяться, что у меня хватит чувства юмора, чтобы нейтрализовать влияние этого города и вырастить нормальных девчонок.

День прошел легко и просто, как будто и не было никакого токсикоза.

Вечером Маша устроила истерику. Мальчик из класса подарил ей деньги, я потребовала, чтобы она их завтра же вернула, мотивируя тем, что это деньги не его, а родителей. Что тут началось! Ребенок надул губы, стал топать ногами, кричать, что ничего она отдавать не будет, что нечего ей приказывать…

Довела меня до слез. Я смотрела на Машу и ужасалась – глаза злые, смотрит как чужая. А если и вторая будет такая же? А если они сговорятся и вдвоем на меня вот так набросятся? А если и Сергей будет с ними заодно?

А что я буду делать в этой Москве? У меня там никого нет, даже работы нет, буду сидеть дома и рассматривать ребенковые какашки…

Сергей будет ходить на всякие презентации с красивыми москвичками, приходить домой и ужасаться, глядя на меня. Я никогда не стану такой, как они. Я никогда не смогу вписаться в этот город…

А друзья… А что друзья? Уеду, и все обо мне забудут. Потому что никто меня не люби-и-ит… Никому я не нужна…

И табаком опять воняет! Неужели Сергею так трудно не заходить в эту чертову комнату!

На следующее утро я снова расположился в хорошо проветриваемой приемной. Не все восприняли эту новость с воодушевлением. Секретарша Лена вспомнила, что она офис-менеджер, и принялась бурчать. Директор несколько раз едва не споткнулся о мой ноутбук, а подчиненные пристрастились задавать вопросы, не выходя из комнаты, а только высунувшись в дверной проем.

Зато дышалось относительно спокойно. Я даже смог погасить на корню несколько междусобойчиков и скорректировать производственный план. Работа действительно оказалась не слишком утомительной. Будучи от природы человеком ленивым, я быстренько делегировал большинство полномочий своим менеджерам, себе оставил только функции контроля. Кроме того, придумал способ прекратить неконструктивные споры («А они сроки сдачи рукописей срывают!» – «Кто срывает? Да я уже три недели как сдал тебе эту книгу!»).

– Значит, так, – прервал я завреда и начальника техотдела практически в канун мордобоя,- обо всех движениях рукописи сообщать мне. В письменной форме.

Менеджеры засопели и разошлись. Через пять минут оба притащили по исписанному листу бумаги.

– В форме электронных писем! – внес я коррективы.

Вскоре мне начали поступать сообщения типа: «Книгу такую-то сдал!» и «Книгу такую-то принял!». Я уже собирался похвалить себя, но тут возникла проблема в недовольном лице директора.

– Сергей! – заявил он. – Что ты здесь торчишь целый день? У тебя же есть свое рабочее место.

А здесь…

Директор запнулся и обернулся за помощью к офис-менеджеру Лене, злорадно притаившейся за его спиной.

– Посетители приходят, – с готовностью сообщила она, – авторы. И вообще.

Пришлось перебираться в задымленное помещение. Настроение грохнулось оземь, как барометр в преддверии урагана. Должность показалась хлопотной и утомительной, исполнители – сволочами, собственные идеи – тупыми до кретинизма. Где-то на периферии сознания зубной болью заныла совесть: «Ты о Кате подумал? О сыне своем подумал? Ей же плохо сейчас! Из-за тебя плохо!»

«Что за чушь! – пытался я урезонить зануду-совесть. – Катя и знать не знает, чем я тут дышу».

Но зануда была неутомима. Через час я сломался и принялся названивать матери моего будущего ребенка (или будущей матери моего ребенка?). Тут же был послан, облит слезами и обвинен во всех видах эгоизма.

«Сколько можно, – подумал я, – идти на поводу у всякой чертовщины? Пора переламывать ситуацию!»

Порассуждав так еще немного, я сломался сам: объявил себя смертельно больным и сообщил, что ближайшие три дня буду руководить производством в дистанционном режиме.

После очередного дня мучений я поняла: хватит жалеть Сергея.

Он, видите ли, звонит и спрашивает, как я себя чувствую. Хреново я себя чувствую! Ему-то хорошо, он развлекается. То в кабаке каком-то сидит, ему там что-то жарят, а меня тошнит. То музыку на работе врубит так, что мне слышно, то напьется, а я чуть копыта не отбрасываю.

Это несправедливо, в конце концов, я ношу его дочь, и он должен поучаствовать в процессе вынашивания. Не может помочь, так пусть хоть не мешает!

Когда меня в очередной раз опрокинул приступ мигрени, я не стала ждать звонка и позвонила сама.

– Что ты сейчас делаешь?

– Ем.

– Перестань. Мне плохо.

– Если я перестану есть, то плохо станет мне.

– Тогда выйди оттуда, где ты ешь.

– Тут свежий воздух.

– Сергей, сделай что-нибудь. Придумай что-нибудь. Пожалей меня.

– Катя, послушай, это бред…

Я положила трубку и калачиком свернулась на диване. Через десять минут звонок.

– Так лучше?

– Нет.

– Ладно…

Через десять минут.

– А так?

– Нет.

– М-да. Значит, дело не в этом… Катя, послушай, а может это просто перепад давления?

– Ага. Скоро ураганы начнутся.

– Не надо угрожать. Я тебя люблю.

В этот момент обруч боли, который сжимал мне голову, начал потихоньку пропадать.

– Сергей, что ты сейчас делаешь?

– Раздеваюсь.

– У меня голова проходит!

Наверное, Сергей будет вечно вспоминать, как раздевался в пустой квартире с телефонной трубкой в руке. Вечер, сумерки, играет классическая музыка, и одинокий мужик судорожно сдирает с себя одежду, путаясь

в штанинах и прыгая на одной ножке.

– Катя, а так лучше?

– Совсем хорошо, – сообщаю я и блаженно засыпаю.

Когда-нибудь мы и над этим посмеемся.

Уход за беременными – наука экспериментальная. Общая теория не работает, все зависимости являются сугубо эмпирическими.

Проще говоря, только на опыте можно выяснить, как влияет на будущую мать (удаление – 700 километров) мое поведение, состояние и положение в пространстве. Иногда эти опыты довольно хлопотны. Так, однажды, когда я мирно сидел в закусочной под открытым небом и поедал свой законный бифштекс-после-работы, меня вынудили бросить почти нетронутую пищу и перемещаться по городу в поисках подходящего места, которое не действовало бы на Катю угнетающе. В отчаянии я добрался домой, но и тут спасения не было. Контрольные звонки позволяли отслеживать ухудшение ситуации.

Тогда я сел в кресло, подавил желание сходить за пивом и занялся анализом. Вчера, пока я был дома, Катерина чувствовала себя хорошо. Сегодня я дома, но ей плохо. Значит, что-то изменилось. Возможность первая: изменилась она сама, и теперь моей будущей жене постоянно плохо. Ужасная перспектива! Я быстренько перешел к обдумыванию второй возможности: какая-то мелочь изменилась во мне. Вернее, около меня.

Я осмотрелся. Мебель на месте, телевизор выключен, свет включен… А вчера свет горел? Я отключил освещение и набрал Кошкин номер.

– Полегчало?

– Нет.

Трубка брошена.

Еще раз огляделся. Все как обычно. Прибраться надо бы. И окно помыть. А вдруг это нанесет непоправимый удар по Катиному здоровью? И по здоровью моего сына? Мыть не буду. Что же изменилось? Я перешел к личному досмотру и обнаружил, что расхаживаю по квартире в ботинках.