– Я кое-что забыл…
Лола обулась. Бертран потянулся за камерой, но остановил себя: «Не время…»
– Я заеду в магазин. Какую зубную щетку предпочитаешь?
– Мягкую.
– А бритву?
– Все равно.
Лола погладила его по щеке. Бертран мог поклясться, что станок окажется не той марки, что была у Франка. Он взял ее за руку.
– Пошли…
Она задержала его, потянулась к фотографии. Озеро сине-стального цвета. Берега только угадываются, на поверхности отражаются два тающих следа.
– Ты готовишь книгу о воде?
– Да. Это снимок на обложку.
Лола долго не могла отвести взгляд от фотографии, и Бертран прошептал ей на ухо, приподняв волосы:
– Я не переставал слушать самолеты. Думал о миллиардах капель, убеждал себя, что «частичка тебя» рано или поздно упадет на меня.
Лола не пошевелилась, только задышала по-другому.
– Что такое, милая?
– Следы в небе, они как тяжелые воспоминания, которые не стираются. Иногда я думаю, что летаю из страны в страну, чтобы не видеть эти «хвосты».
Она вспомнила 26 мая, когда небо разорвалось надвое. Он подвел ее к окну и сказал:
– Смотри, какая красота… Это паутина – без конца и без начала, эфемерная, но живая. Ну что, я тебя утешил?
Она ответила звонким поцелуем.
– Еще!
Лола исполнила поцелуй на бис, и они побежали вниз по лестнице. Бертран открывал двери и объяснял:
– Это моя студия, там – мастерская, здесь мой кабинет. Покажу в понедельник, когда прилетишь.
– Ладно.
Перед задней дверью он дал ей «ценное указание»:
– В дождливую погоду она разбухает, нужно нажимать плечом, вот так.
– Поняла.
Они вышли в сад. Три цветущих одуванчика «загорали» на солнце в окружении белых пушистых шариков и голых пестиков. Она мельком вспомнила примету: желание исполнится, если все пушинки улетят. Бертран заметил ее взгляд. Они улыбнулись друг другу – и ветер исполнил желание. Бертран остановился на том месте, где совсем недавно предавался отчаянию, и сказал, чтобы перебить мучительное воспоминание:
– Я сделал очень красивую фотографию утренней росинки.
– В саду?
– Из окна. Расскажу вечером.
Он открыл ворота, Лола села за руль черного «Ниссана», припаркованного в нескольких метрах от дома, опустила стекло. Он наклонился, заглянул внутрь и улыбнулся, заметив два детских кресла.
– Буду вовремя. Я болезненно пунктуален.
Лола хихикнула, но тут же посерьезнела, вспомнив о важном.
– Эльза не хочет, чтобы ее фотографировали. Одну. В фас. Только со спины.
– Жаль. Я бы предпочел, чтобы она смотрела на меня.
– Ты единственный, Бертран.
– Ты единственная, Лола.
Она поцеловала его два раза подряд, но коротко. Потянулась к ключу в зажигании.
– Почему сегодня? – спросил он.
Лола объяснила: мячики, апельсины Эльзы, сок…
– Я не все разгадала, но, когда парковалась у магазина, меня осенило: мне нужен ты, а не мяч!
Бертран поцеловал ее дважды, долгим поцелуем. Лола тронула машину с места, остановилась перед знаком «Стоп», посмотрела в зеркало и увидела, что он стоит посреди улицы и провожает ее взглядом.
«Ниссан» скрылся из виду, но Бертран не ушел, остался стоять, где стоял. Ему скоро тридцать три, а он все еще живет с родителями. Раньше это не имело значения. Важны были дома, деревья, небо и звезды, на которые никто не смотрит днем, а ведь только они неизменны и вечны. Он думал о том, чего хотел, когда его похитили. О молодом, внушающем надежду вязе. Одуванчиков в застенках не было, но ничто не мешало мне дуть на них.
Бертран закинул голову назад и уставился на громаду мира, на солнце, животворящее, как руки Лолы, и улыбнулся.
Aqui soy. Здесь мое место.