Эриел не произнесла ни слова, но ее глаза показались Клэю синими океанами боли.
– Подумайте об этом, – мягко сказал Клэй.
Когда он повернулся и вышел, ее печальный взгляд продолжал его преследовать.
В шелковом платье цвета аметиста, открывавшем добрую половину ее молочно-белой груди, Барбара Росс Таунсенд проплыла в золоченые двустворчатые двери элегантного Розового салона в Гревилл-Холле. Солнечный свет струился в высокие окна сквозь драпировки узорчатого шелка и играл на изящных хрустальных канделябрах. Барбара улыбнулась ожидавшему ее в салоне золотоволосому мужчине, припавшему к ее ногам, как только она скользнула в дверь.
– Леди Хейвуд… Барбара… я приехал, как только смог.
– Филипп, дорогой, как я рада вас видеть!
Она сжала его руки, а Филипп подался вперед, чтобы поцеловать ее.
– Вы выглядите прелестно, как всегда. – Он улыбнулся. – В Лондоне у нас было недостаточно времени. С тех пор как вы уехали, не было и минуты, чтобы я не думал о вас.
Она знала Филиппа Марлина много лет, но до последнего времени почти не обращала на него внимания. Точнее, до своего последнего визита в Лондон. В Лондоне она гостила у леди Кэдбери. Барбара никак не могла пропустить ежегодного суаре,[1] которыми так славилась маркиза. Филипп тоже был приглашен, и они протанцевали несколько раз. Он был любезен и внимателен и почувствовал интерес к себе с ее стороны.
В прошлом он не раз давал ей понять, что находит ее привлекательной, но, возможно, ее внимание к нему подстегнула вражда между ним и ее единокровным братом. До последнего времени она не отвечала на его ухаживания. Теперь же была рада, что выжидала так долго.
Барбара хорошо знала свою власть над мужчинами. С черными волосами, белой кожей и светло-серыми глазами, она производила впечатление экзотического чувственного создания, и мужчины находили ее неотразимой, а единственные роды не нанесли урона ее прекрасному телу. Груди с нежно-розовыми сосками оставались высокими, а талия тонкой. Она обладала всеми женскими достоинствами, притягательными для Филиппа Марлина, а то, что она еще была и сестрой Джастина, делало ее привлекательнее во сто крат.
После суаре, где они побывали вместе, Филипп пригласил ее пообедать. После третьего вечера, проведенного вдвоем, у них начался страстный роман. Барбара улыбнулась, заметив, что его взор остановился на ее груди.
– По вашему письму мне показалось, что я нужен вам срочно. Вы написали, что дело важное и что вы хотите обсудить его со мной.
– Так и есть, но теперь, когда вы здесь, у нас для этого еще будет масса времени.
Она слегка коснулась его щеки, потом взяла его лицо в ладони и поцеловала его в губы. Сердце его бурно забилось, она ощутила его возбуждение и про себя усмехнулась.
– Почему бы нам на время не подняться наверх? Может быть, позже… мы оба будем более склонны к серьезной беседе.
Чувственные губы Филиппа растянулись в улыбке.
– Думаю, так будет лучше. – Он снова поцеловал ее, на этот раз более страстно. Его язык скользнул в ее рот, а тело прижалось к ней так, что она ощутила его отвердевшее мужское естество.
Двумя часами позже у них состоялась беседа, ради которой она вызвала его. Она была рада тому, что Филипп оказался еще более податливым, чем она рассчитывала. Он тотчас же согласился с ее предложением, на что она не очень-то надеялась. Они вышли из спальни и спустились вниз. Барбара опиралась на его руку. Она предвкушала приятный медленно текущий день, когда никуда не надо спешить и можно ничего не делать, но прибыл нарочный, и ей пришлось изменить свои планы.
– Не могу поверить! Черт возьми! – Она протянула письмо Филиппу. – Он сегодня приезжает. Ни предупреждения, ни письма, посланного заблаговременно. Просто приезжает, и все тут, как будто так и надо! – Разумеется, он имел на это право, но для Барбары это было не важно. – Боюсь, что тебе придется уехать, дорогой. Как жаль, что тебе пришлось покрыть такое расстояние зазря.
– Едва ли можно сказать, что зазря, – откликнулся Филипп, кривя рот. Он окинул всю фигуру Барбары медленным жарким взглядом, который она восприняла как напоминание о том, что только что было между ними наверху.
– Насколько я знаю Гревилла, он едва ли задержится надолго. Особенно когда в Лондоне у него столько неотложных дел. – Барбара подняла на него глаза, осененные длинными черными ресницами, и улыбнулась обольстительной улыбкой. – Ты ведь вернешься, как только он уедет?
– Конечно, дорогая. – Он сделал шаг и, оказавшись у нее за спиной, обнял ее и прижал к груди. – Нам ведь надо обсудить множество мелочей. Кроме того, – он поцеловал ее в шею, – есть и другие важные причины для моего визита.
Барбара улыбнулась и повернулась лицом к нему. Ее пальцы скользнули к нему на грудь и замерли на отворотах его сюртука.
– Я пошлю весточку, как только он уедет. А пока что подумай, как нам привести в действие наш план.
– Возможно, я и впрямь об этом подумаю.
Последовал долгий томный поцелуй, и он ушел. Барбара улыбнулась, думая о том, как легко ей удается им управлять, о том, насколько совпадают их интересы и желания и как хитро с его помощью она сумеет осуществить свой план. Потом ее мысли обратились к человеку, который в скором времени должен был прибыть в этот дом, и ее удовлетворенная улыбка истаяла.
Джастин Бедфорд Росс был шипом в ее груди, с того дня как она узнала о его существовании, захватчиком, лишившим ее сына законного наследства. Господи! Как она его ненавидела! Почти так же сильно, как отца, сделавшего его своим наследником и искалечившего ее жизнь.
Путешествие в Гревилл-Холл они проделали в молчании. Джастин был мрачен, а Эриел одолевали мысли, которые она была не в силах обуздать. «Потому что вы мне небезразличны! Неужели так трудно в это поверить?» Слова Джастина все еще звучали у нее в ушах. Неделю назад она сказала бы: «Да, в это невозможно поверить». Неделю назад она была убеждена, что граф Гревилл равнодушен ко всем, кроме себя самого, что он жесток и порочен, что ему ничего не стоило использовать ее и выгнать из дома. Но это было до того, как он вернулся к лорду Хорвику просить у нее прощения, до того, как ее бросили в тюрьму и он пришел за ней и вынес ее на руках из ужасной камеры, а его лицо выражало отвращение к себе. Тогда боль сжала ее сердце будто обручем. Это было до того, как она проснулась и увидела, что он дежурит возле ее постели и держит ее за руку.
Теперь, глядя на него, сидящего в коляске напротив нее с пустым взглядом, устремленным в окно, и мыслями, уносившими его бог знает куда, она вспоминала историю, рассказанную Клэем о девушке, которую любил Джастин и которая столь безжалостно предала его. Отец не признавал Джастина, мать его бросила. Любил ли его кто-нибудь? Никто, кроме нее. И эта мысль вызвала новый пароксизм боли, острой и неожиданной. Когда-то она любила его. Теперь эта любовь умерла. Она была погребена так глубоко, что воскреснуть не могла ни при каких обстоятельствах. Да Эриел и не хотела бы ее воскресить. Или все-таки хотела?
Из-под ресниц она украдкой разглядывала его суровое, непреклонное лицо, которое во сне казалось ей таким нежным, почти мальчишеским. Она вспоминала яростный блеск его глаз, сверкавших, когда он собирался защитить ее, когда говорил ей, что ей не придется возвращаться в тюрьму. Она вспоминала, как нежно он смотрел на нее, когда думал, что она этого не замечает. Эриел тряхнула головой. Она просто фантазировала, придумывала то, чего не было. Она воображала его таким, каким он никогда не был. Даже если он был неравнодушен к ней, уж во всяком случае, он не любил ее. Джастин не мог любить. Он просто не обладал такой способностью. Мысли сумбурно мелькали у нее в голове, пока ее виски не запульсировали болью. Она закрыла глаза, откинула голову на мягкую бархатную подушку с кистями и оставалась неподвижной, прислушиваясь к бряцанию лошадиной сбруи, к громыханию кареты по грязной проселочной дороге. Эриел приняла решение изгнать эти тревожные мысли и думать о чем-нибудь другом.
Она пыталась сосредоточиться на размышлениях о своем будущем, на том, что ей предпринять, когда скандал будет забыт и она снова будет свободна и предоставлена самой себе. Он поможет ей начать все сначала. В это она верила. Что же касалось остального, то ей не хотелось и думать об этом. Но одно было ясно. Она не должна утратить бдительности, не должна терять контроль над собой ни на минуту, ни на мгновение. Если бы ей это удалось, его проникновенные взгляды и выражение томления на его лице не пробудили бы в ней воспоминаний, и она сумела бы справиться со своими чувствами. Но воспоминания не подчинялись ее воле. Они приходили сами по себе, воспоминания о том, что она чувствовала, когда он целовал ее, прикасался к ней, занимался с ней любовью, воспоминания о том, как кровь кипела в ней, когда он проникал в ее тело. Если бы она думала об этом, в ней снова пробудилось бы желание, и она вновь полюбила бы его. Но Эриел не хотела рисковать своей судьбой. Она уже однажды пережила эту любовь. Она не станет повторять своей ошибки. Она не перенесет нового крушения надежд. Сердце ее истечет кровью.