Александра Торн - Бесстрашная

– Послезавтра – последний срок. Патрик тяжко застонал:

– Не уверен, что смогу отпустить ее так скоро.

– У тебя нет выбора, старина, – заметил Рио, вновь наполняя стаканы. – Я сочту за честь, если ты позволишь мне изготовить гроб. Для меня Илке была идеалом женщины. Можешь рассчитывать на меня. Я сделаю все как надо.

Патрик поднял глаза на Рио и быстро отвел их. Он не хотел видеть сочувствия. Он не мог позволить себе снова сломаться в присутствии Рио и Велвет. Иначе он разрыдается и не сможет остановиться. Илке предпочла бы, чтобы он был сдержан. Она бы хотела, чтобы Патрик примирился с Улиссом. Он должен найти в себе силы сделать это!

Весть о смерти Илке быстро распространилась по округе. Патрика осаждали друзья и соседи, приносившие свои соболезнования, и он ни на минуту не мог остаться наедине с сыном. Теперь, глядя на толпу, собравшуюся вокруг могилы Илке, он был удивлен, что пришло столько людей – ведь в газете Керрвилла еще не успели опубликовать некролог.

Цветы, принесенные пришедшими, закрыли свежую рану в земле яркими всплесками разнообразных оттенков. Если бы нашелся кто-нибудь, способный исцелить его от раны в сердце! Хотя он стоял между Рио и Велвет, а за его спиной Улисс, никогда в жизни еще Патрик не чувствовал себя таким одиноким.

Он с радостью бы распростился с жизнью и лег рядом с Илке в землю. Но он не мог позволить себе выбрать легкий путь, путь труса. Хотя мысль о том, что ему предстоит жить без Илке, приводила его в отчаяние, все же он должен был найти какой-то способ существования.

Патрик не вслушивался в слева священника и даже не уловил момента, когда Улисс подошел к изголовью могилы, пока не услышал голоса сына.

Улисс страшился произнести речь на могиле матери. Он приготовил с полдюжины речей, но ни одна его не удовлетворила. Теперь он усомнился в своей способности говорить, потому что в горле у него стоял ком. В своей печали Улисс не мог собраться с мыслями, не мог вспомнить ничего из написанного. Он должен был довериться своему сердцу – только оно могло подсказать ему верные слова.

– Друзья, соседи! Моя мать удивилась бы, увидев, сколько народу пришло проститься с ней, и обеспокоилась бы. Она бы задумалась о том, как накормить стольких людей, не приготовившись к этому заранее. Но, зная ее, могу сказать, что она нашла бы выход…

Моя мать была поистине замечательной женщиной. Большую часть своей жизни она отдала служению другим. Без нее мир станет намного беднее.

Она приехала в Техас в 1847 году, по дороге потеряла обоих родителей, умерших от тифа. Я никогда не представлял себе, какой одинокой и потерянной должна была она себя чувствовать. Теперь я это представляю.

Она рассказывала мне, что уже была готова все бросить и вернуться в Германию. Но она обладала отвагой. И решила остаться.

В те дни этот край был диким и опасным. Мать внесла свой вклад в то, чтобы сделать его цивилизованным. И, думаю, тут недостаточно было одного мужества, в этом случае требовалась и мягкость.

Она верила в человеческую порядочность, она верила в то, что люди сочувствуют и сострадают друг другу.

Когда сегодня вы будете покидать это место, я прошу вас забрать с собой частицу этих качеств – отваги, доброты и сострадания. Потому что она оставила их нам в наследство.

Если мы будем жить в соответствии с ее наставлениями, это станет достойным продолжением ее жизни.

Улисс не замечал одобрительных кивков, не слышал приглушенных рыданий, не видел, как распрямляются плечи и согнутые спины, и не сознавал, что все это – действие его слов. Он отступил в сторону, и его место занял Рио де Варгас.

– Я не так ловко управляюсь со словами, как Улисс, – сказал Рио, – но Илке просила меня спеть над ее последним пристанищем. И я уж для нее постараюсь. – Он снял свою стетсоновскую шляпу, прижал ее к груди, и над толпой поплыли слова «Нечаянной радости».

Когда голос Рио под влиянием нахлынувших чувств задрожал, мелодию подхватил другой, более прекрасный голос. Контральто Райны взмывало вверх, низвергалось, и вместе с голосом дочери парил голос Рио.

После того как замерли последние звуки пения, Патрик выступил вперед. Его руки дрожали, когда он поднял первый ком земли и бросил на крышку гроба, сколоченного Рио.

– Спи крепко, любовь моя, – пробормотал он.

Потом он уступил место сыну. Улисс поднял ком техасской земли и тоже бросил. Земля упала с глухим стуком. И в его жесте, и в этом звуке сквозило нечто столь невозвратное, что Улисс, осознав это, едва устоял на ногах. К его изумлению, рука, протянувшаяся, чтобы поддержать его, принадлежала Райне.

– Мне будет не хватать твоей матери, – сказала она.

Он с трудом выдавил слова благодарности – губы его будто одеревенели. Они молча посмотрели друг на друга. Улисс попытался прочесть в ее глазах хотя бы намек на чувство, но взгляд ее был спокоен. Потом, одарив его едва заметной улыбкой, она присоединилась к родителям.

Один за другим подходили люди и заполняли могилу землей во время этого торжественного и мрачного ритуала.

Когда все было кончено, Патрик и Улисс первыми пошли к дому, где все было задрапировано черным крепом.

Казалось, прошла вечность, прежде чем уехал последний из соседей. Для них похороны Илке были печальным, но мимолетным событием. Для Патрика и Улисса это было вехой, отмечавшей начало новой жизни, которой никто из них не хотел.

– У меня еще не было случая сказать тебе, – начал Патрик, когда они наконец остались вдвоем в гостиной, – но я жалею о том, что сказал тогда, утром… – Он не смог заставить себя закончить фразу. – Велвет открыла мне правду.

– Не думай об этом, отец. Она и мне сказала.

– Какие планы у тебя теперь?

– Мне пора возвращаться в Остин. Надо переделать кучу дел до того, как начнется сессия законодательного собрания.

Улисс смотрел на Патрика, ожидая ответа. Если бы Патрик хоть одним жестом выразил свои чувства, показал, что нуждается в нем, он немедленно изменил бы свои планы.

– Думаю, это к лучшему, – сказал Патрик.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и оставил сына одного в опустевшей комнате, и словно забрал с собой все, что еще оставалось от юности Улисса.

Улисс оставил дом погруженным в глубокий траур, а когда вернулся из Остина в середине декабря, то застал безжизненный склеп.

Хотя он написал отцу несколько писем, но Патрик ни разу ему не ответил. Он не видел отца со дня похорон и гадал, будет ли тому приятен его приезд, забудется ли взаимное озлобление или со смертью Илке, всегда старавшейся их примирить, эта рознь обострится?

Он был удивлен и немного испуган, увидев на двери задрапированный черным крепом траурный венок. Неужели никто в доме не вспомнил, что близится Рождество? Илке любила рождественские праздники, проводила целые часы, украшая дом гирляндами.

Она с гораздо большим вниманием выбирала елку, чем новое платье. В эту же пору в прошлом году на двери висел праздничный рождественский венок, а в каждом окне горело по свече. Пренебречь этим обычаем – все равно что предать память об Илке.

Улисс поднялся по ступенькам на террасу и заставил себя войти. Холл был погружен в темноту. В гостиной тоже не было света, камин не затоплен. Его мать управлялась с хозяйством легко, без видимых усилий, и Улисс воспринимал домашний уют как нечто само собой разумеющееся.

– Есть кто-нибудь дома? – крикнул он, надеясь, что выбежит одна из горничных взять его плащ и седельные сумки.

Никто не появился. Должно быть, Патрик трудился допоздна, а слуги пользовались отсутствием хозяина и пренебрегали своими обязанностями. Утром придется устроить им хорошую взбучку.

Он прошел через холл в кухню, открыл дверь, и тут память нанесла ему новый удар. В прошлом году кухня была наполнена ароматами. Запахи фруктового кекса и сливочного пудинга были такой же неотъемлемой частью праздника, как разглядывание подарков.

Теперь в кухне укоренился запах плесени. Под потолком горела одна керосиновая лампа. Кончита, нагнувшись к плите, что-то помешивала в маленьком горшочке. Она теперь больше походила на ведьму, чем на старую верную служанку.

Ее дочь Мария много лет занималась у них стряпней. Куда же она подевалась? Все эти мысли пронеслись в голове Улисса, когда он приблизился к Кончите и дотронулся до ее плеча.