— Чтобы ты приехала сюда?
— Да. Если ты не против, конечно.
— Нет, я не против. Я хочу сказать, что это замечательно. Пожалуйста, в любое время. Мы будем здесь еще недели три.
— Как насчет завтра?
— Прекрасно.
— Мне будет очень приятно снова увидеть тебя, — вкрадчиво сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» подошло идеально — общепринятое и вместе с тем такое кокетливое, обволакивающее и многозначительное. С намеком. Хотя особых причин кокетничать с Мередитом у Джослин не было. Скорее, это вышло у нее машинально, в силу привычки.
— Мы с Карлоттой будем рады тебя видеть. Ты остановишься у нас, надеюсь?
— Я могла бы снять номер в гостинице. Платит-то «Пульс».
— Нет, нет, я и слышать об этом не хочу.
— Что ж, в таком случае, если ты и впрямь не возражаешь, это многое упрощает.
— Конечно, не возражаю.
— Отлично. Чудесно. Я приеду завтра к вечеру.
— Позвони, когда приедешь. Я пришлю за тобой машину.
— Хорошо. Спасибо.
Она взяла в кассе сто тысяч франков — примерно триста долларов — отослала Клода за билетами на поезд и поехала домой паковать вещи. Собиралась она быстро, привычно покидав все необходимое в легкую дорожную сумку. Джослин приходилось ездить довольно много, так что она давно уже знала, без чего может обойтись в дороге и на новом месте. Так что времени на сборы она не тратила. Лишь взяв по привычке диафрагму и сунув ее в сумочку, Джослин призадумалась — понадобится ли ей диафрагма в эту поездку. Впрочем, колебалась она недолго. Застегнула сумочку и пошла за блокнотом, в котором отмечала все материалы, что отсылала в Нью-Йорк.
Фредди Гринделл сидел на террасе с видом на озеро и потягивал кампари с содовой. Хотя глаза его были закрыты, а веки покраснели от яркого солнца, он внимательно слушал Мередита, который рассказывал про фестиваль в Венеции. Так они готовились к предстоящему интервью. Особого смысла в такой репетиции, конечно, не было. Мередит провел на фестивале две недели и сейчас всего-навсего рассказывал про увиденные фильмы. Кто угодно мог пойти и посмотреть эти фильмы. Куда интереснее было бы узнать о закулисной стороне фестиваля. Однако Мередит, похоже, никаких сплетен не знал. Или не хотел говорить на эту тему. Ничего, придет Карлотта, и все расскажет. Занятно, но с женщинами Фредди чувствовал себя почему-то даже уютнее, чем с мужчинами. Включая даже Мередита Хаусмана. Хаусман, конечно, красавчик, но долго находиться в его обществе очень скучно. Интересно, о чем они разговаривают с Карлоттой? Или они вообще не разговаривают, а только трахаются? Нет, это слишком грубо — зря он так. Наверняка у них есть о чем говорить. Фредди был уверен, что сможет разговорить Мередита, если заведет его. Но Мередит держал себя в руках. В этом один из недостатков печальной славы гомосексуалиста, подумал Фредди. Или не такой уж и печальной. Ведь в его образе жизни были и немалые преимущества. Как кавалер и дамский сопровождающий он был просто нарасхват. Что лучше и безопаснее для репутации женщины, когда ее муж в отъезде, чем показаться на людях вместе с Фредди Гринделлом? Но, увы, не все коту масленица. Вот, например, Мередит Хаусман, такой сильный, красивый и мужественный, держится с ним так, словно ожидает, что Фредди вот-вот вскочит с места и полезет к нему в ширинку. Чушь какая! Фредди всегда свято соблюдал мудрую заповедь: не гадь там, где ешь. Тем более, когда речь идет о деле.
Правда, дело было довольно пустяковое. Руководство римской студии, узнав о том, что «Пульс» собирается интервьюировать Хаусмана, засуетилось и отправило Фредди в Монтрё, чтобы он присутствовал во время беседы Мередита с журналисткой. Роль Фредди состояла в том, чтобы улыбаться и всячески ублажать журналистку. Конечно, репортаж в любом случае будет хвалебным, выдержанным в самых превосходных тонах. Так уж заведено, когда портрет героя репортажа выносится на обложку. Должны же издатели чем-то оправдать перед читателями свой выбор. Обычно в таких случаях герою воздается такой панегирик, как будто речь идет, по меньшей мере, о присуждении ему Нобелевской премии. Как в «Тайме», только все наоборот. «Тайм» делает из Нобелевских лауреатов тупиц и ничтожеств.
Так что Фредди вполне мог позволить себе расслабиться и насладиться хорошей погодой. Впрочем, мог ли? Фредди обуревало предчувствие, что у Мередита с Карлоттой что-то не так. То есть внешне все было нормально — они общались, мило улыбались и так далее, но Фредди чуял, что дело неладно. Ради кого они старались делать вид, что все в порядке? Ради него? Ради «Пульса»? Или ради друг друга?
Придется запастись терпением, подумал Фредди. Только во что бы то ни стало нужно докопаться до причины, прежде чем журналистка почует неладное.
Фредди принялся слушать Мередита. Актер рассуждал о роли неореализма в современном итальянском кинематографе, приходя к выводу, что подобный подход следует применить и в Голливуде. Что ж, для «Пульса» это, пожалуй, в самый раз, подумал Фредди. Они представят Мередита умным, патриотически настроенным деятелем.
В следующий миг на террасу вышла Карлотта, и Фредди на какое-то время позабыл о своих тревогах. Сейчас она начнет выкладывать, кто кого оскорбил, кто упился в стельку, кто с кем переспал, какие вечеринки удались, а какие нет — главные новости с фестиваля. Фредди встал и переставил шезлонг, чтобы больше не сидеть лицом к солнцу. На самом деле это был просто предлог. Фокус состоял в том, чтобы встать при появлении Карлотты, но так, чтобы не подчеркивать промашку Мередита, который остался сидеть. Фредди поступил так не ради Мередита и Карлотты, а ради себя. Чтобы не терять форму. Он знал, что о нем говорят, и старался поддерживать репутацию мужчины с самыми безукоризненными в мире манерами.
Однако, вопреки его ожиданиям, Карлотта не села и не начала развлекать его байками о Венецианском фестивале. Она просто возвестила, что Джослин приехала и звонит с вокзала.
— Я поговорю с ней, — сказал Мередит и не спеша пошел в дом.
— Расскажите мне о Венеции, — обратился Фредди к Карлотте.
Она казалась напряженной. Почему? — Какие восхитительные истории и громкие скандалы случились там на сей раз?
— О, все было как обычно.
— Да, это очень живописно.
— Извините, пожалуйста, — сказала Карлотта. — Я просто думала о другом.
— Я так и понял, — улыбнулся Фредди.
— Хотя, с другой стороны, это, наверное, настолько же ваше дело, насколько и мое. Или почти настолько.
— Ваше дело это всегда и мое дело.
— Не всегда, но на этот раз, похоже, что это так.
— Вот как? — Фредди поднял бровь. — Позвольте, я попробую угадать. Джослин?
— Он вам рассказал? — Нет.
— Тогда как вам удалось…
— Как я догадался? Как раз потому, что он мне ничего не сказал. Ни единого слова. Хотя совершенно очевидно, что вы с ней знакомы.
— Почему это очевидно?
— Вы назвали ее по имени. Это было бы очень странно, если бы речь шла о совершенно незнакомой для вас журналистке. А Мередит ни разу не упомянул, что знает ее, следовательно, его знакомство не просто шапочное.
— Да, вы догадались правильно.
— Как давно это случилось?
— Еще до того, как мы поженились. Двенадцать… нет, даже тринадцать лет назад.
— Но он сам вам все рассказал. Или вы сами узнали?
— Нет, Мередит рассказал мне.
— Тогда вам волноваться не из-за чего. Можете выкинуть ее из головы. Хотя, если подумать, может быть, все не так просто.
— Что именно?
— О, это уже моя забота.
— Почему?
— А вот почему. Очевидно, что Мередита эта журналистка больше не интересует. Ведь он вам все рассказал. Но ведь и ей это тоже станет очевидно, не так ли? А это ей может не понравиться. А если так, то это может отразиться на интервью, верно?
— Пожалуй, да, — задумчиво сказала Карлотта.
— Видите, это ясно как Божий день. Я серьезно обеспокоен, — произнес Фредди и состроил испуганное лицо.
— Или не вы, — сказала Карлотта.
С этими словами она улыбнулась, но от Фредди не ускользнула озабоченность в ее глазах. Более того, Карлотта отчаянно старалась скрыть ее. Да, дело принимало серьезный оборот.
Если Карлотта настолько встревожена, значит, для этого есть серьезная причина. Карлотта — не такая женщина, которая расстраивается по пустякам. Фредди давно подметил это и взял себе на заметку. Карлотте он сочувствовал, потому что она ему нравилась. Однако Фредди поймал себя на мысли о том, что если интервью не удастся, то он уже сможет оправдаться.