Жизнь их в Париже была легкой, приятной и спокойной. Рауль, похоже, мало чем утруждался, большую часть времени посвящая развлечениям. Он водил Мерри по магазинам, на скачки, в оперу, на всевозможные приемы и вечеринки. Они посещали музеи и театры. И конечно, часто ходили в кино. Рауль предпочитал смотреть фильмы в кинотеатрах, поскольку в тех случаях, когда картина оказывалась скучной, мог хотя бы отвлечься.

— Очень занятно следить за зрителями во время сеанса, — пояснил он. — Я наблюдаю за их реакцией и мысленно переделываю ту или иную сцену.

Случалось ему и работать. Он встречался со сценаристами, с Каяяном, просматривал фильмы с участием актеров, которых собирался снимать сам, но все это — спокойно, в неторопливом ритме, который нельзя было сравнить с вечной суетой и гонкой, которые царили в Голливуде.

— Я не люблю связывать себя обязательствами, — говорил Каррера. — Я всегда оставляю лазейки для импровизаций. Если же все заранее расписано как по нотам, то места для импровизации уже не остается.

При малейшей возможности он брал Мерри на просмотры, возил ее с собой в лимузине, когда искал места для натурных съемок. Любил ли он бывать с ней вместе или не хотел, чтобы она скучала, — Мерри точно не знала, поскольку главный вопрос в их взаимоотношениях по-прежнему оставался для нее загадкой. Они жили вдвоем вот уже три недели, но так до сих пор ни разу и не переспали.

Мерри все чаще и чаще вспоминала слова Гринделла, пытаясь по малейшим намекам догадаться о природе заболевания Карреры. Сам же Рауль на эту тему не распространялся. Однажды Мерри даже собралась позвонить в Рим Гринделлу, но в последнюю минуту передумала. В конце концов, она уже сделала свой выбор, поставив на Карреру, так что звонить теперь Гринделлу было бы бестактно и нечестно. К тому же слова Фредди о том, что Каррера человек странный и нездоровый — пусть она и не знала, в чем дело, — в какой-то степени успокаивали Мерри. По крайней мере, она не может винить себя в том, что недостаточно привлекательна внешне и сексуально.

Мерри уже даже склонялась к мысли о том, не попытаться ли ей самой соблазнить Карреру — ведь если гора не хочет или не может прийти к Магомету, почему бы Магомету самому не прийти к горе? Ей даже начало казаться, что Каррера именно этого от нее и ждет. Как еще можно объяснить его странное поведение, его поразительную сдержанность по отношению к ней, а с другой стороны — столь же полную, до бесстыдства, распущенность. Все его фильмы были насыщены эротикой и откровенно сексуальными сценами. В его квартире было не счесть эротических книг, гравюр, рисунков и картин, которые Каррера даже не пытался прятать, а если бы и пытался, то не смог бы, настолько много их было. Причем он был не любителем, а серьезным и вдумчивым коллекционером порнографии и эротики. Буквально на каждом шагу Мерри натыкалась на какие-то сексуальные символы — предметы фаллического культа, гравюры Бердсли, рисунки, изображающие фрагменты знаменитых барельефов индийских храмов с самыми невероятными сексуальными позами…

Но сколько бы ни разглядывала Мерри экспонаты коллекции Карреры, ей так и не удавалась разгадать его тайну. Невероятное многообразие коллекции не позволяло вычленить какую-то определенную сторону его увлечения. Единственное, что объединяло все экспонаты — была их художественная ценность. Да, Каррера был настоящим знатоком и подлинным ценителем эротического искусства…

Мерри ломала над этим голову несколько дней. И ночей. Наконец, она приняла самое простое решение. Но всяком случае, ошибиться в ее намерениях было невозможно.

С самого начала они спали и до сих пор продолжали спать в разных комнатах. И вот как-то раз, когда они с Раулем вернулись домой с вечеринки, которую устраивал Каяян, Мерри, раздевшись, набросила на себя прозрачный пеньюар, который купила днем, надушилась, пошла в спальню Карреры и присела к нему на постель.

— Что-нибудь случилось, милая? — участливо спросил он.

— Нет, все в порядке.

— А, тебе хочется поговорить на сон грядущий? Я очень рад!

— Поговорить? Не совсем. Мне хочется побыть с тобой, — сказала Мерри. Рауль пытался возвести между ними стену, но Мерри его не винила. В чем же крылся его недуг? Мерри от всей души хотела помочь ему, сделать все, что было в ее силах.

— Что ж, побудь. Вот он я.

Может быть, он привык играть пассивную роль, подумала Мерри. Хочет, чтобы она взяла инициативу в свои руки? Если дело только в этом, то все ее страхи и ночные бдения не просто нелепы, но и вообще яйца выеденного не стоят. Чего тут страшного? Напротив, это вполне нормально!

— Можно, я залезу к тебе? — спросила она.

— Что? — произнес он. Но это был не вопрос. Но и не ответ. Мерри даже не поняла, приглашает ее Рауль или прогоняет.

— Значит… Значит, можно?

— Да, — сказал он. — Можно.

Но не кривил ли он душой? Или он согласился только из чувства такта, не желая ее обидеть? Сейчас она это выяснит…

Мерри проскользнула под одеяло и прижалась к Раулю.

— Ой, как хорошо, да? Я тебя так люблю, мне так хочется быть к тебе поближе, ощущать твое тепло. Тебе так нравится?

— Да, — сказал он. — Мне так нравится.

Он закурил, а Мерри стала раздумывать над этим его поступком, как ученый раздумывает над новым фактом. Пожалуй, подумала Мерри, это говорит в пользу ее гипотезы — Рауль хочет — или вынужден — играть пассивную роль. Но даже придя к такому выводу, Мерри не хотела слишком давить на него, не хотела торопить события. Она решила, что должна оставить лазейку, путь отступления и для себя и для них обоих. Она требовательно протянула руку, растопырив два пальца в виде черчиллевского знака «V». Рауль улыбнулся и протянул ей сигарету. Мерри затянулась и вернула сигарету.

Вот тут-то ей и подвернулся случай, которого она ждала. Отдав сигарету, она как бы невзначай положила руку на его живот. Рауль никак не отреагировал, продолжая курить. Мерри чуть пошевелила рукой, потом, осмелев, опустила ее и погладила по бедру. Затем стала гладить его живот, время от времени как бы ненароком проводя пальцами по шелковистым завиткам волос на лобке. Она старалась делать вид, что это происходит как бы случайно, словно она вовсе об этом не думает, а делает это просто так, как бы между прочим.

Она прикоснулась к его члену, потом погладила по бедру, обвела пальцами округлость мошонки и снова дотронулась до члена. И тут Рауль взял ее за руку. Мерри испугалась, думая, что сейчас он признается ей в том, что не хочет или не может… Но нет, к ее удивлению и облегчению, Рауль только крепко стиснул ее ладонь и сказал:

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя. Я тебя очень люблю. Просто очень, — забормотала Мерри и поцеловала его.

Некоторое время они молча лежали так. Потом Рауль стал гладить ее груди, лаская соски, проводил кончиками пальцев по шее и, наконец, со словами «О, Мерри! Милая моя Мерри! Бедная, чудесная Мерри!» порывисто прижал ее к себе, потом поцеловал и, раздвинув ее ноги, быстро, одним толчком проник в нее.

То ли оттого, что ее снедало беспокойство и она столько времени томилась в неведении, то ли оттого, что они впервые познали друг друга, ожидаемого взрыва с фейерверком не последовало. Каррера показался ей довольно безучастным и отрешенным. К тому же все случилось слишком быстро. Едва кончив, Каррера тут же скатился с нее, потянулся за сигаретой, закурил и молча лежал, не обращая на Мерри ни малейшего внимания.

Словно ее тут и не было, словно они только что вовсе не предавались любви.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Ни о чем.

Мерри не поверила. Но поделать ничего не могла. И пытать его не собиралась. Мерри решила, что не будет ничего говорить, ни о чем спрашивать, чтобы не показаться Каррере слишком назойливой. Она долго лежала, обдумывая, как быть дальше. Лучше всего незаметно уйти, когда он уснет, решила Мерри. И, приняв решение, в последний раз попытала счастья:

— Я люблю тебя, Рауль.

— И я люблю тебя, Мерри.

— Чудесно.

— Но…

— Что?

— Но ты должна меня понять. Ты ведь наверняка уже заметила, наверняка поняла за те несколько недель, что мы вместе, да и сейчас тоже, что я не… Что я не могу… Что я не способен функционировать как обычный любовник.

— На это нужно время. Мы должны просто привыкнуть друг к другу.