Маргарет Джордж - Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Силы мои постепенно восстанавливались. Разумеется, из благоразумия я выдавал постельный режим за необходимость «спокойного размышления», предписанную мне простую пищу — за «подготовку к посту», а ограниченную деятельность — за крайнюю озабоченность «личными делами». Ножная язва покрылась струпьями — очевидно, падение с лошади вызвало обострение. В некотором расстройстве пребывала и моя голова. Она временами сильно кружилась, а порой, входя в кабинет или гостиную, я забывал, зачем пришел.

— Королеву хотят перевести в родильные покои раньше времени, — сообщил мне доктор Баттс.

Раньше времени… да уж, намного раньше. Ребенок не выживет, появившись на свет так несвоевременно. Анна потеряла сына, который мог стать ее спасением.

— Она спрашивала обо мне?

— Конечно. Акушерки говорят, что из страха перед вами она отчаянно оттягивает роды. Но то, что умерло или нежизнеспособно, должно выйти из ее чрева. А она намеренно удерживает плод. Прошу вас, ваше величество, попробуйте уговорить ее.

Я накинул подбитый мехом плащ. В Гринвиче покои королевы находились далеко от моих, а после злосчастного падения я постоянно мерз. Январь еще не закончился. Но сегодня уже двадцать девятое число. Я вздрогнул: в этот день гроб Екатерины должны захоронить в Питерборо, в соборе Святого Петра аббатства Солтри. Этим погребением завершится ее земной путь, и Екатерина останется лишь в людской памяти. Но она еще пребывала на земле, когда закончились родовые муки Анны.

Теперь в апартаментах Анны никто не веселился. Двери мне открыл молчаливый страж. Мебель в приемном зале и гостиных аккуратно расставили вдоль стен. По пути мне встречалось все больше слуг, царящая вокруг тишина казалась весомой, как обильный снегопад в северных лесах. В будуаре онемевшие музыкальные инструменты лежали на подоконниках. Наконец я вошел в опочивальню Анны. Меня встретил доктор Бичи.

— Все кончено, — сказал он. — Принц мертв.

Он показал на стоявшую на письменном столе корзину с каким-то свертком. Она потеснила Аннины итальянские перья и инкрустированные шкатулки с письмами.

— Там действительно принц?

— Судя по известным признакам, плод принадлежал к мужскому полу, но он прожил во чреве не больше шестнадцати недель. Не желаете ли…

Я кивнул. Помощник лекаря принес мне корзину. Я откинул край пеленки и пристально взглянул на студнеобразное, почти прозрачное существо длиной всего несколько дюймов. Хотя мужские гениталии уже сформировались. Опустив покрывало, я отвернулся.

— А теперь я желаю видеть королеву, — заявил я. — Когда она разрешилась… от бремени?

— Около получаса тому назад, не больше, — доложил доктор Бичи. — Она изо всех сил старалась удержать плод во чреве. Эти усилия истощили ее, и в итоге роды прошли гораздо болезненнее обычных. Она нуждается… в утешении.

«Королева выкинула своего спасителя», — написал на той неделе какой-то дипломат. Да, Анна возлагала большие надежды на будущего сына. Она мечтала о триумфе. Но проиграла.

— Итак, — сказал я, подходя к кровати, где суетились фрейлины, омывая и приводя в порядок свою королеву. — Вы потеряли моего мальчика.

Анна взглянула на меня. Без сверкающих драгоценностей, изысканной прически и великолепного платья она выглядела отвратительно жилистой, как канализационная крыса. И точно так же начала барахтаться, стараясь выжить.

— О милорд! — воскликнула она. — Он потерян из-за той великой любви, что я испытываю к вам. Ибо когда мой дядя, герцог, сообщил мне о вашем злосчастном падении, после которого вы не подавали признаков жизни, у меня сразу начались схватки…

Ложь. Падение произошло два дня тому назад.

— Неужели ее величество начала рожать с четверга? — вежливо поинтересовался я у доктора Бичи.

Честный лекарь испуганно помотал головой.

— Схватки начались в пятницу, ваша милость, — тихо ответил он.

— Меня охватило отчаяние оттого, что вы разлюбили меня! — крикнула Анна. — В пятницу я увидела, какой медальон носит госпожа Сеймур.

С трудом приподнявшись на локтях, она поудобнее устроилась на подушках и обожгла меня яростным взглядом.

— Осмелитесь ли вы отрицать, что оказывали ей драгоценные знаки внимания? — язвительно спросила она, — Я не потерплю такого отношения!

— Не потерпите? Вам придется подчиниться моим приказам и благопристойно смириться с любыми испытаниями — так поступают истинные королевы.

— Вы вспомнили Екатерину? — вскричала она. — Ну нет. Я не такая, как она! И ваши фаворитки никогда не будут щеголять передо мной королевскими презентами!

Она разжала кулачок, и на ее ладони я увидел подаренный мной Джейн медальон… медальон моей матери.

— Я сорвала его с ее толстой коровьей шеи. Она же некрасива, Генрих. Бледная пухлая простушка.

Анна подалась вперед всем телом, вены на ее шее вздулись от напряжения. Я заметил, как медленно бьется жилка под ее правым ухом.

— Да, ваша шея более изящна, — согласился я. — Она тонка и гибка. Однако насаженная на нее голова набита грешными, порочными и злобными помыслами. Вы никогда больше не соблазните меня посулами родить мне сыновей.

Это была не угроза, а утверждение и обещание самому себе.

Она швырнула в меня медальоном. Я ловко поймал его, хотя ей явно хотелось, чтобы он больно ударил меня либо сам повредился, упав на пол.

— Мы еще поговорим, когда вы придете в себя, — произнес я, зажав в руке медальон, и покинул ее покои.

Свобода. Она больше не имела власти надо мной.

«Пришел март как агнец, уйдет как лев» — гласит поговорка. И народ прав, хотя я воспринимал ее по-своему. В середине марта я, король, британский лев, отправился на соколиную охоту с Кромвелем, предполагаемым агнцем. По крайней мере, обычно он бывал понятлив, послушен и даже кроток.

Март выдал один из своих капризов — мрачную, однако вселяющую надежды на улучшение погоду. Повсюду начали таять льды, громко журчали ручьи, вода струилась из лесных сугробов и быстро заполняла ямки, оставленные копытами наших лошадей. Уже набухли на голых ветвях тугие, готовые взорваться почки, и кое-где на прогалинах с пожухлой прошлогодней травой робко топорщилась новая зелень. Дымчатые кудлатые облака проносились по небу, словно стайки голубей. Мартовские флюиды действовали как укрепляющие, промывающие и вяжущие средства.

День был на редкость подходящим для соколиной охоты. Нам с Кромвелем надо было посовещаться, а какой можно придумать лучший предлог для того, чтобы углубиться в леса, подальше от придворных шпионов и навостривших уши соглядатаев? Крам давно горел желанием показать мне своих ловчих птиц, и я не менее пылко желал увидеть его питомцев, к которым он, похоже, относился с большой сердечной теплотой.

Он держал как обыкновенных соколов — сапсанов, так и больших ястребов. По закону с соколами имели право охотиться по меньшей мере графы. Я как раз собирался пожаловать Кромвелю титул графа Эссекса — в случае благоприятного исхода дела, которое он разумно воздерживался называть «еще более великим королевским».

Крам спросил, с кем я предпочитаю поохотиться сегодня, и я выбрал сокола. Он предпочел более мелкого помощника, самца ястреба. Водрузив на их головы колпачки, мы посадили птиц на защищенные толстыми перчатками запястья, вышли из питомника и поехали на запад от Ричмонда к Хэмптону, где раскинулись луговые земли. В дороге ловчие птицы вели себя тихо, а вот обычно молчаливый Кромвель разливался соловьем.

— Ее кличка Афина. Мне пришлось изрядно помучиться, приучая ее возвращаться к приманке. Но она сильна. Берет даже больших старых зайцев. Ничуть не боится их!

Он ласково зацокал языком, выражая одобрение своей любимице.

— А Марс, — он приподнял руку со своим ястребом, — обожает ловить грачей. Ему нравится камнем падать с небес, так и кажется, что, не ровен час, этот черноперый смерч врежется в камень и сломает себе шею. Но зрелище завораживающее! Марс может сцапать и галку. И тогда я с особым удовольствием наблюдаю за ним. Галки пытаются обогнать его, да не удается… Ну-ну, успокойся! — нахмурился Крам.

Ястреб начал разминать лапы, и один коготь едва не пропорол перчатку хозяина.