Шеррил Вудс - Благие намерения

Воздух субботнего утра был наполнен оглушающим, ровным ревом пылесоса, но до Трейси он доходил как отдаленное жужжание, на фоне которого через стереонаушники в нее вливался голос Брюса Спрингстина. Вожделенно подпевая ему, она водила щеткой по ковру с длинным ворсом, отодвигая с пути потрепанную мебель.

Обитый ситцем мягкий стул скользнул вправо. Обшарпанный кофейный столик прижался к софе. Лампа, стоявшая на боковом столе, опасно наклонилась, но потом восстановила равновесие, как только пылесос втянул в себя пыль, крошки кекса и разноцветные кусочки мела под столиком. Некая золотая вещица блеснула в недоверчивых глазах Трейси за долю секунды до своего исчезновения в прожорливой пасти пылесоса.

— Черт побери! — Она выключила пылесос, сорвала с себя наушники и стукнула ногой противную машину. Трейси вскрикнула от боли, когда пальцы ее босой ноги врезались в неподатливый металл.

— Дональд Дэвид Магир!

В поле ее зрения появился ковыляющий, сосущий большой палец двухлетний ребенок с огромными синими глазами, кудрявыми каштановыми волосами и ангельским личиком.

— Ма?? Печенье?

Трейси наградила его хмурым взглядом:

— Никакого печенья не получишь, молодой человек. Ты что, играл здесь с моим браслетом?

При звуке резкого голоса синие глаза наполнились слезами. Розовая нижняя губа задрожала. Трейси испытала отвращение к самой себе. Если ребенок, едва достигший двухлетия, уронил ценный браслет там, где его мог поглотить пылесос, разве же можно было винить его за это? Очевидно, она оставила сверкающий золотой браслет-амулет в таком месте, где он мог ввести его в соблазн. Только Бог знает, сколько раз он припрятывал ее ключи в разных укромных уголках дома. Браслет наверняка показался ему еще более соблазнительным.

— Ну прости, детка, — покаянно пропела она, обняла его и пощекотала, пока хихиканье не пришло на смену слезам. — Мамуля достанет его.

— Печенье? — с надеждой повторил он, почувствовав, что гроза миновала и мать осознала свою вину.

Она хохотнула:

— О'кей, маленький хитрец, ты получишь печенье.

Она отнесла его на кухню, усадила на стул, дала шоколадное печенье и строго потребовала, чтобы он не сходил с места, пока не съест его.

— Никаких крошек в гостиной. Во всяком случае, пока я не уберу старые. О'кей?

— Кей, — торжественно согласился он, глядя на нее глазами, похожими на мерцающие заводи невинности, округлив свои розовые губки, в маленькую дугу, чуточку изломанную в, уголках. Когда он смотрел на нее таким образом — обманчиво нежно, ровно, мягко, так честно, словно он был Авраамом Линкольном и Джорджем Вашингтоном[1] в одном лице, — то становился вылитым отцом. Его слово тоже гроша ломаного не стоило.

Трейси вернулась в крошечную гостиную, с отвращением посмотрела на пылесос и развернула утреннюю газету, которую не успела еще посмотреть, потом вынула пылесборник.

— О, мой Бог! — пробормотала она, погружая руку в противную грязь и пытаясь нащупать браслет. Она доставала обрезки бумаги, заколки для волос, целые горсти пыли. Со стоном она снова погрузила туда руку, и ее пальцы коснулись наконец чего-то холодного, металлического.

— А вот и он! — торжествующе воскликнула Трейси, дернула за браслет и засыпала мусором только что пропылесосенный ковер. Браслет был весь грязный.

Не обращая внимания на раскиданный мусор, она села и стала рассматривать маленькие кусочки золота, напоминавшие о значительных событиях в ее жизни… Крошечный мегафон — это когда она была в группе поддержки любимой команды; миниатюрная «Статуя Свободы», появившаяся после ее поездки в Нью-Йорк, когда она уже училась в старших классах; четырехлистный клевер, подаренный Дугом, когда ей было семнадцать и они официально стали женихом и невестой; сердечко, подаренное им же, когда они поженились в девятнадцать; крошечная рождественская елочка с игрушками, которую он добавил к остальным брелокам во время их первого совместного отпуска, и, наконец, золотой кружочек с выгравированной на нем датой рождения Дональда Дэвида, который ее родители принесли ей в роддом.

Вздохнув, Трейси надела браслет на свою кисть. Он мог показаться неуместным в сочетании с коротко обрезанными, вылинявшими джинсами и пурпурной маечкой с короткими рукавами, севшей на два размера после последней стирки, но так по крайней мере она будет знать, где браслет, пока не закончит уборку. А тогда она отнесет его наверх и положит в шкатулку с драгоценностями, вместе со свадебным кольцом и обручальным кольцом с крошечным бриллиантом — она почувствовала себя принцессой в ту лунную ночь, когда Дуг вручил ей этот подарок.

Она уже собралась было подобрать мусор с ковра, когда позвонили в дверь. Обтерев руки о джинсы. Заправив маечку, проведя щеткой по коротким курчавым каштановым волосам, чтобы они не лезли в глаза, и оставив при этом пятно грязи на носу, Трейси открыла дверь.

Ее янтарного цвета глаза, обрамленные густыми ресницами, расширились от шока при виде неожиданного гостя. Ее сердце, казалось, перестало биться. Ее рот открылся и закрылся, потом снова открылся. Слова, наконец, нашли выход.

— Только не это! — пробормотала она, не веря своим глазам. Собравшись с мыслями и постаравшись выразить гнев каждой унцией своего стапятифунтового тела, она задрала вверх подбородок и бросила:

— Какого дьявола тебе здесь нужно?

Синие глаза сверкнули, а чувственные губы сложились в ослепительную улыбку. Это была улыбка Дональда, но за ней крылась вполне зрелая, мужественная сила.

— Разве так встречают мужа? — произнес Дуг Магир с типичной для жителя. Теннеси медлительностью, успокаивающей как виски и вдвойне пьянящей, если, конечно, слушающий поддавался на соблазнительные, ласкающие интонации.

— Бывшего мужа, — гневно огрызнулась она. — И это самое подходящее приветствие для того, кого я не видела более двух лет.

— Два года, семь месяцев и тринадцать дней, — поправил он.

Трейси свирепо оглядела его, все его шесть футов два дюйма. Нет, ему не откажешь в точности, и все же его расчеты никуда не годились. Если уход Дуга бы отвратительным — она была на втором месяце беременности, о которой узнала лишь после его исчезновения, — то возвращение было еще менее приятным. Она в конце концов научилась жить, не думая о нем каждую секунду, вполне обходясь без него. Она даже почти забыла, как его лживые синие глаза могли сверкать смешинкой и ослеплять огненными вспышками.

— Я скучал по тебе, — произнес он нежным голосом, который должен был бы успокаивать, как подогретый мед. Но его слова отнюдь не сняли боль, непрерывно терзавшую ее два с лишним года.

— Скажешь тоже!

— Трейси, не будь жестокой.

— По отношению к верному сердцу? — с сарказмом отпарировала она. — Знаем мы эти песни. Напрасно тратишь время.

— Можно войти? Или ты предпочитаешь обсуждать все мои недостатки на глазах соседей?

— Соседи в курсе большинства из твоих проделок. Ты забыл, что вырос здесь? Они знают, какой ты грубиян, мерзавец и Ромео с моралью кролика.

Синие глаза весело блеснули. Он и не думал принимать всерьез ее тираду, и она с удвоенной яростью припомнила, что он никогда этого не делал. Он всегда чувствовал, как долго можно испытывать ее терпение, прежде чем вернуть в доброе расположение духа, вопреки ее твердому намерению не поддаваться, пока он не исправиться или хотя бы не извинится. Но Дуг никогда не извинялся, ну ни разу.

— Это мнение всего лишь одной женщины, — ласково возразил он.

— Ты думаешь? Уверена, проведи я опрос в городе, наберется целая толпа согласных со мной леди. Или я была единственной дурочкой, поверившей, что ты способен на любовь?

— Я действительно любил тебя. И все еще люблю. Ей-Богу! — Его глаза насмехались над ней с обманчивой искренностью, в которую она могла бы поверить еще пару лет назад. Теперь-то она знала, что искренность Дуга была не глубже лужи после весеннего дождичка.

Трейси воззрилась на его широкую грудь, на которой загорелый палец Дуга рисовал крест.

— Не-а, — покачала она головой, — в твоей груди нет сердца.

— Еще как есть, Трейси Мари, — произнес он глубоким чувственным голосом, от которого у нее мурашки побежали по спине и одновременно возникло желание врезать ему ногой по голени, что было бы справедливо. Ну нечестно же, что его подчеркнуто ленивый, небрежный тон все еще проделывал черт-те что с ее сердцебиением. После всего она просто обязана была не поддаваться очарованию Дуга Магира.