– Конечно, сынок, – улыбнулся старик, а про себя подумал, что молодожены не понимают, что уже любят друг друга, и в этом вся их проблема. Каждый ершится и не впускает в душу другого. Он снова повернулся к Джеффри. – С того самого момента, как Элизабет произнесла клятву, она ваша.
Джеффри покачал головой и прибавил шагу.
– Вы ошибаетесь, – пробормотал он. – Элизабет все время твердит о великой любви, которая будто бы существовала между ее матерью и отцом. Но сам я никогда подобной любви не встречал, даже между Вильгельмом и Матильдой, упокой Господь ее душу. – Барон пристально посмотрел на Элслоу. – Порой мне кажется, что она выдумывает. Разве способны люди так сильно привязаться друг к другу? Ведь от этого они становятся уязвимыми. И в конце концов… это глупо.
– У них не было выбора, – заметил старик. – Но любовь не предшествовала этому браку, как, быть может, рассказывала вам внучка. Ваш король выдал замуж мою дочь за Томаса, чтобы завладеть Монтрайтом, и я готов засвидетельствовать, что поначалу они жили, как кошка с собакой. Дважды она даже убегала от мужа, прихватывая с собой и его дочек.
– Расскажите-ка об этом поподробнее, – заинтересовался Джеффри.
Он улыбнулся при мысли, что Элизабет могла и не знать пикантных деталей из жизни родителей, о которых толковал ему Элслоу.
– У Томаса были две трогательные на вид девчушки, – начал старик. – Выглядели совсем как сиротки, хотя их одевали в лучшие наряды. И с такой безмерной тоской в глазах, что рвались на части самые твердые сердца. Их мать умерла, когда девочки были совсем крохотными. Их оторвали от всех, кого они знали, и поместили в холодный Монтрайт.
Но дочь за месяц выправила положение. Первый раз она убежала ко мне в Лондон, и я изумился, насколько переменились девчонки. Она их искренне полюбила, и дети буквально расцвели.
– И как же поступил Томас? – вскинул глаза барон.
– Приехал за женой, – ответил старик. – Но чтобы не поколотить ее за провинность, использовал в качестве предлога дочерей: сказал, что благодарен супруге за заботу о его детях. Он любил ее с самого первого дня, но был слишком упрям, чтобы это признать.
Джеффри остановился как вкопанный:
– Не понимаю, как вы побороли ненависть к нему. Он же отобрал то, что принадлежало вам, а вас вышвырнул вон.
– Не отрицаю, умом я был настроен против этого человека. Но потом увидел дочь с его маленькими девочками – за короткий срок она сделалась для них божеством. Увидел, как Томас смотрит на нее, и прочитал в глазах его нежность. Тогда я сказал этому человеку, что убью его, если он обидит жену, и, вместо того чтобы прийти в ярость от моей угрозы, он согласился со мной и заверил, что сам бы поступил точно так же. Он дал мне слово, что станет оберегать супругу, и держал его до смертного часа.
Джеффри попытался представить Томаса, но не смог – образ погибшего вассала расплывался в памяти.
– Он был застенчивым, спокойным человеком.
– Он был довольным.
– Как когда-то я, – огрызнулся барон, – пока в мою жизнь не вошла ваша внучка. Но я покончу с этим хаосом, и все снова войдет в норму.
Элслоу понял, что сказал вполне достаточно. Он кивнул и откланялся. Пусть Джеффри обдумает все, что они обсуждали, а через некоторое время можно продолжить беседу. Старик сознавал, что принял на себя роль миротворца, но от этого невероятно разгорелась жажда, и в надежде поскорее раздобыть кружку холодного эля он ускорил шаг. Кроме того, ему не терпелось уломать Роджера на еще одну партию в шахматы, и, предвкушая любимое развлечение, сакс улыбнулся.
А Джеффри остался на месте, размышляя над словами старика. Потом расправил плечи и, снова заложив руки за спину, направился в другую сторону.
Вдруг откуда-то выскочил Томас-младший и громко поздоровался с бароном. Джеффри, замедлив шаг, смотрел на подбегавшего к нему мальчугана. Малыш размахивал крохотным копьецом, которое накануне вечером вырезал для него дед.
Барон наклонился к мальчику и как можно ласковее спросил:
– Что ты собираешься делать?
– Тренироваться метать копье.
– И кто же тебя будет учить? – улыбнулся барон.
– Джеральд. – Мальчик кивнул на спешащего к ним оруженосца, позади которого трусила лошадь. – Видите, что он сделал?
Джеффри взглянул, куда указывал Томас, и заметил вкопанное в землю бревно в пять футов высотой с поперечиной наверху. К одному ее концу была привязана соломенная фигура рыцаря, к другому – мешок с песком. Упражнение заключалось в том, чтобы точно и, главное, быстро метнуть копье в чучело, иначе поперечина поворачивалась и мешок с песком вышибал всадника из седла. «Столб» особенно любили оруженосцы старшего возраста, но для таких маленьких, как Томас, занятие представляло опасность.
– Сегодня будешь только смотреть, – приказал барон, – а завтра сядешь впереди Джеральда и потренируешься сам.
Оруженосец вскочил в седло и продемонстрировал, как следует выполнять упражнение. Томас был настолько потрясен, что выронил копье и захлопал в ладоши:
– Еще! Сделай еще!
Понимая, что завладел вниманием господина, оруженосец был рад расстараться вовсю и показать, какой он ловкий и быстрый. Юноша развернул лошадь, снова понесся к цели и метнул копье, как топор. Джеральд метил прямо в грудь, но от возбуждения промахнулся и попал под шлем, так что соломенное туловище рухнуло кипой на землю, а на перекладине осталась висеть одна голова.
Оруженосец помертвел: показать себя нескладным перед господином было просто унизительным. Он начал оправдываться и просить прощения за промах и в этот миг заметил лицо ребенка. На нем отпечаталась гримаса такого ужаса, что у Джеральда застыла кровь в жилах, и он, не вымолвив ни звука, широко раскрытыми глазами уставился на мальчика.
Томас закричал, и пронзительный вопль рассек воздух, будто его исторгла мучимая в аду душа. Оруженосец невольно заткнул уши, оберегая собственную душу от страстей неведомой муки.
Первым пришел в себя Джеффри. Он бросился к мальчику.
В детских глазах отражалось такое неизбывное страдание, что у барона мурашки побежали по спине. Томас вскрикивал снова и снова, а барон не знал, чем помочь. Он прижал несчастного мальчугана к груди, хотя понимал, что от этого мало проку, – малыш не сознавал, в чьих руках находится.
Послышался топот ног. Из замка что есть мочи бежал Роджер, а за ним еле поспевал Элслоу. Джеффри махнул им, давая понять, что все в порядке, и взял ребенка на руки. Крики стали тише и вскоре перешли в плач. Наконец, обессилев, Томас склонил голову барону на плечо и вцепился ручонками в его плечи.
Память вернулась, и перед глазами мальчика возникли ужасные образы.
– Мама, – всхлипнул он.
– Ты в безопасности, малыш, в безопасности, – приговаривал Джеффри, похлопывая ребенка по спине.
Утешения подействовали, и душераздирающие рыдания стихли.
Роджер и Элслоу расступились, давая дорогу барону, и Джеффри поспешил с Томасом на руках к Элизабет, но в эту минуту она появилась сама, и выражение ее лица расстроило мужа не меньше, чем все произошедшее с мальчиком. Увидев, что они направляются к ней, девушка замерла, но в глазах ее по-прежнему стоял страшный испуг.
По тому, как она смотрела на брата, Джеффри догадался: она подумала, что Томас ранен.
– Он вспомнил, – только и сказал барон.
Элизабет моментально все поняла. Ее глаза наполнились слезами, и она потянулась дрожащей рукой, чтобы погладить головку брата. Джеффри перехватил ее ладонь, прижал жену к себе, обнял за плечи, и они втроем направились к замку.
Страх, что Томас поранился, быстро улетучился, и Элизабет в объятиях мужа вдруг успокоилась. На короткое время их объединил единый порыв – утешить нуждавшегося в их поддержке ребенка.
– Томас, не свешивайся с подоконника, – рассердилась Элизабет. – Вывалишься со второго этажа и оставишь на камнях все мозги.
Мальчик не обращал ни малейшего внимания на окрики сестры и, высунувшись из окна спальни, продолжал плевать в ничего не подозревавшие жертвы, сопровождая забаву восторженным хихиканьем.
Вдруг дверь отворилась, и Джеффри вошел в комнату как раз в тот момент, когда жена решила испытать последнюю угрозу:
– Сейчас же слезай! Иначе все расскажу твоему господину! А то еще попрошу, и он задаст тебе хорошую порку!
Предостережение подействовало. Мальчишка кубарем скатился на пол, опрокинув по дороге табурет, которым пользовался в качестве лестницы, когда забирался на подоконник.