Энн Стюарт - Блаженство греха

— Скажи мне, — прошелестел в темноте невидимый голос. — Ты находишь отталкивающим что-то конкретное или все действо в целом?

Ей пришлось открыть рот, чтобы заговорить.

— Зачем? Хочешь окончательно меня унизить?

— Нет, закрепить твою капитуляцию.

— Я и так уже капитулировала. Разве ты не заметил, что я больше не сопротивляюсь? Можешь делать, что хочешь, я готова.

— Какая оптимистичная точка зрения. И ты все еще сопротивляешься, борешься, хотя и лежишь голая в моей постели. Думаю, ты будешь бороться со мной до последнего вздоха.

Она оцепенела.

— Собираешься убить меня?

Его смех зацепил нервы, но и принес облегчение.

— Нет. У меня есть более приятные способы погубить тебя. — В доказательство Люк провел ладонью по ее шее, и от этой ласки кожа вспыхнула, словно ее обожгли кислотой.

Сомнения навалились с новой силой.

— А что, если я просто сдамся? — вдруг спросила она. — Объявлю тебя победителем? Отпустишь?

Она открыла глаза, постепенно привыкая к темноте. Люк приподнял голову, наблюдая за ней, но прочесть выражение его лица не было никакой возможности. Зато она представляла, как он выглядит. Решительный. Торжествующий. Опасно эротичный.

— Нет, — ответил Люк. — Слишком поздно.

— Ты дашь мне уйти?

— Нет.

Она попыталась сесть, но его рука обвила ее талию, и обнаженные тела соприкоснулись. Он толкнул ее на кровать. Она упала и уставилась в темноту. В черную, как грех, душу Люка Бардела.

— Пожалуйста, — взмолилась она, нарушив данный себе зарок.

— Нет, — повторил он. И поцеловал ее.

А ведь ей это не по вкусу, подумал Люк, обрабатывая ее рот. И его она презирает. Останься у него хоть капля порядочности, он бы позволил ей одеться, усадил на пассажирское сиденье и отвез к машине. Он мог бы убедить Старейшин послать ей чек — черт, да он мог бы дать ей денег из своего личного запаса. Это заткнуло бы ей рот, удалило ее из его жизни и было бы добрым, великодушным поступком.

Разумеется, никакой порядочности давно не осталось. Вид ее бледного, тоненького тела не должен был вызвать ни малейшего возбуждения, но, с другой стороны, он никогда не отличался благоразумием, когда дело касалось Рэчел Коннери. Что само по себе можно считать предостережением.

Но ему надоело быть благоразумным. Осторожным. Если Кальвин не сможет прикрыть его, если Старейшины обнаружат, что он вовсе не в духовном уединении, придется смириться с последствиями. Денег у него много, они припрятаны в разных местах, их легко забрать. К несчастью, он хорошо знает, как быстро они тают. Неплохо бы подождать, пока их не будет по крайней мере вдвое больше, а уж потом смыться.

Но ореол святого действует на нервы. Ему снова хотелось быть плохим, эгоистичным, грешным и похотливым. Вот как сейчас.

У нее железные челюсти, и она держит их крепко сжатыми. Пусть. Принуждать он не станет. Снаружи неистовствует буря, нанося удар за ударом по старенькому фургону. Внутри темно и тепло. Пахнет дождем и мокрой землей, пахнет ею и им, а еще сексом — куда спешить?

Люк стал легонько покусывать ее нижнюю губу.

— Ты слишком худая.

Этого хватило, чтобы заставить ее открыть рот.

— Если ты думаешь возбудить меня такими критическими замечаниями, то, наверно, растерял все свои навыки.

Он коснулся рта кончиками пальцев, мягко, чтобы не напугать ее.

— Поверь мне, если говорить большинству женщин, что они слишком худые, то они до конца жизни будут твоими рабами.

— Ты этого хочешь от меня? — прозвучал язвительный ответ. Она все еще борется. Это хорошо.

— Рабыня на одну ночь вполне сойдет. — Губы у нее оказались удивительно мягкими. Обычно Рэчел держит их плотно сжатыми, но в темноте, обнаженная, она более уязвима.

Он коснулся этих губ легчайшим поцелуем, таким коротким, что у нее не было времени отреагировать. Поцеловал веки, ощутив, как они затрепетали; прикоснулся к мягкой коже виска. Почувствовал, как сильнейшее напряжение рябью прошло по ее телу, и мысленно улыбнулся. Нелегкая задача — какое удовольствие! Замечательно.

Губы его спустились вниз по ее лицу, к подбородку. Еще ниже…

— Я думал, мне придется силой стаскивать с тебя одежду, — пробормотал он в душистую нежность ее кожи. — С чего это ты решила облегчить мне задачу?

— Хочу, чтобы это как можно скорее закончилось, — угрюмо отозвалась она.

Интересно, подумал Люк, чувствует ли она его улыбку на своей коже.

— В душе я южный парень, детка, — промурлыкал он. — Обстоятельный, неторопливый.

Вновь дрожь пробежала по ее телу, и он узнал страх.

Люк поцеловал ямочку у горла, попробовав на вкус ее пульс.

— Не волнуйся, — сказал он. — Тебе понравится. Или именно этого ты и боишься?

— Я тебя не боюсь.

— Это новость. Пять минут назад ты говорила, что боишься.

— Ты собираешься трахать меня или спорить со мной?

Грубое слово прозвучало так странно в ее устах. Он сомневался, что она когда-нибудь использовала его в этом смысле. Но, с другой стороны, он сомневался, что она много занималась тем, что оно означает.

Он наклонился, навис над ней.

— Собираюсь. Не сомневайся. Именно трахать. Медленно, страстно, роскошно. А теперь почему бы тебе не открыть ротик и не перестать сопротивляться?

Она еще напряглась, когда он поцеловал ее, затем расслабилась, опустилась на смятую кровать. Снова жертвенная девственница, подумал он, скользнув ладонью под коротко стриженные волосы.

Он целовал ее и раньше, одурманенную, в полубессознательном состоянии, и тогда она была более отзывчивой. Теперь она лежала под его поцелуями, всем видом давая знать, что он не в силах ее возбудить.

Откуда ей знать, что она состязается с мастером своего дела.

Он поймал ее нижнюю губу и мягко прикусил. Коротко. Интересно, заводится ли она от боли? Надо надеяться, что нет — он не в настроении для этого конкретного выверта. Если единственный способ возбудить ее — это сделать больно, он, возможно, и изменит свое мнение.

— Не надо. — Это прозвучало как тихая, отчаянная мольба.

— Тогда поцелуй меня.

Она поцеловала. По крайней мере, попыталась. Встретила его рот с неумелой силой, ударившись о него, и стиснула зубы от яростных усилий.

— Не так, — проговорил он. — Вот так. — И поцеловал легко, соблазнительно, мягко покусывая ее рот до тех пор, пока она не начала подражать ему, потянувшись к его губам, прильнув на короткий, дразнящий момент.

Он мог сказать, в какое именно мгновение все изменилось. Когда медленное, предательское тепло стало закрадываться под ее оборонительные укрепления. Он сомневался, что она поняла это — слишком была сосредоточена на поцелуе, — что узнала пробежавший по коже предательский трепет, эту странную, нерешительную приостановку дыхания.

Она способная ученица. С ним, по крайней мере. Внезапный порыв ветра ударил в трейлер, сотрясая его, и она испуганно вскрикнула, отпустила матрац и обхватила его за шею в неожиданной панике. Прикосновение к горячей влажной коже оказалось, должно быть, таким же ужасающим, что не успела она дотронуться до него, как руки ее снова упали на постель, и она отвернула голову, уклоняясь от его рта.

Он не возражал. Ему уже удалось добиться от нее первого отклика. Можно еще подождать.

— Знаешь, — пробормотал он, рисуя ладонью легкие, случайные узоры на ее руке, — возможно, мне надо было просто напоить тебя. Тогда ты б забыла, что ненавидишь секс.

— Я уже пыталась. — Голос ее был ровным и неуступчивым в темноте, и он мог подумать, что выдумал тот короткий проблеск реакции. Да только он не из тех, кто выдумывает такое.

— Правда? — Ладонь его скользнула к плечу, потом снова вниз в медленной, нежной ласке.

— Хочешь верь, хочешь нет, но были и другие мужчины, с которыми я действительно хотела переспать.

— Милый эвфемизм.

— Иди к черту.

— Угу. — Она злилась все больше и больше, но это отвлекало ее от страха. Когда она злится, то забывает, что фригидна.

— Означает ли это, что ты хочешь спать со мной? — спросил он, придвигая ноги ближе. Он сто раз пожалел, что не снял джинсы — не хотел ее напугать.