Проснувшись на другой день у себя в холостяцкой квартире, Луис Альберто, вместо гнета и тяжести последних недель, проведенных у постели больной, вдруг почувствовал невероятную радость высвобождения. Грех, наверное, так думать, размышлял он, настежь открыв окно и подставив ранним лучам свое лицо, ведь впереди целая жизнь.
Не он ли сам предчувствовал эти перемены, когда, еще ничего не зная и не ведая, просил Марианну не спешить с замужеством, подождать неделю, месяц… Нет, видит бог, он не хотел ничьей смерти, но так уж случилось в его жизни, эта женщина прошла через его судьбу, причинив ему немало горя, и ушла, не оставив в его сердце ничего, кроме пустоты утраты. Слушая пение птиц в парке под окнами, радуясь глотку горячего кофе, Луис Альберто вдруг с ликованием ощутил, что он молод, полон сил и энергии и что все еще впереди у него. Такого, пожалуй, ему не довелось еще испытать. Он суеверно боялся в это утро подумать о Марианне, ведь каждый любящий страшится потерять обретенную в таких жизненных борениях любовь, какую обрел молодой Сальватьерра.
Он чувствовал небывалый прилив душевных и физических сил, мысли его разбегались от желания поскорее увидеть Марианну и отправиться на фирму: ведь там он теперь был вместо отца: после болезни дон Альберто заметно сдал и все дела передоверил сыну, который про себя этим безмерно гордился. Отец, правда, помогал ему, чем мог, – советами, консультациями, просиживал дома над документами и расчетными сметами по строительству нового жилого комплекса вблизи Мехико. Этот комплекс находился в лесной зоне, и Луис Альберто рассчитывал, что построенные фирмой коттеджи будут пользоваться широким спросом у представителей среднего сословия: ведь он не собирался драть с людей три шкуры и установил вполне доступный, приемлемый для них процент отчислений от этого дела в пользу фирмы. Луисом Альберто руководило отнюдь не тщеславие, а забота о людях. В то же утро созрел и еще один план – их компания могла бы экспортировать свои удобные коттеджи и в Бразилию – он уже на этот счет навел необходимые справки…
Но главное, главное… Марианна. В это утро он летел в отцовский дом словно на крыльях. Скорее увидеть ее, ее улыбку, ее глаза, ощутить ее нежность, убедиться еще раз, в самом ли деле она все еще любит его… Как мальчишка, одергивал себя Луис Альберто: подожди, куда гонишь?.. Надо, как полагается, как принято в их кругу, прежде поговорить с отцом относительно своих намерений жениться на Марианне. Ведь ей, бедной, столько досталось, как говорится, из огня да в полымя… Ненависть мачехи на ранчо, неприветливый поначалу дом Сальватьерра, равнодушие доньи Елены, козни его покойной жены, затаившей на нее зло как на главную виновницу всех неудач… Да сколько еще всего! Но она, эта маленькая стойкая провинциалка перенесла все ради их любви. И он был безмерно благодарен за верность, которую она хранила, и пронесла через все выпавшие на ее долю испытания, за любовь к нему, избалованному, изнеженному, не помышлявшему, что когда-нибудь он встретит такое чудо, как Марианна.
…Какое счастье, что она была дома одна, родители еще не спустились к завтраку, а Марианна, как ранняя пташка, уже была на ногах, ждала его. Обнимая ее, он шептал ей, что никогда не переставал думать о ней в эти грустные для их семьи дни, что очень любит ее – сильнее, чем прежде, и, если они до сих пор не вместе, то вовсе не по своей вине. Любит ли она его по-прежнему? Тогда почему бы им наконец не быть счастливыми? Ей неловко говорить об этом, потому что все они еще не сняли траур?.. Когда же свадьба? Все зависит от него, Луиса Альберто: когда скажет он, так же тихо ответила она ему и почувствовала, как уплывает земля из-под ног, потому что его губы нежно прикоснулись к ее губам…
Когда Марианна с Рамоной пришли в детское отделение больницы, доктор пригласил их в свой кабинет, сказал, что они не могут пойти в палату.
– Видите ли, – замялся молодой врач, увидя измученное лицо и испуганные глаза Рамоны с синяками под глазами, – видите ли… Очень сожалею, но должен огорчить вас… крепитесь… Девочка не выжила… Ребенок родился недоношенным, слабым. Кроме того, появились нарушения в дыхательной системе… Я очень сочувствую сеньорам… Но мы ничего не могли поделать, хотя приложили все усилия, использовали все возможные средства…
Рамона лишь усилием воли держалась на ногах. Этот удар окончательно сразил ее, жизнь потеряла смысл. Кажется, еще несколько дней назад она благодарила со слезами на глазах сеньоров Сальватьерра за сердечность и сострадание, которые они проявили в связи со смертью ее дочери. Многие ли умели прощать так, как простили ее они?.. Даже молодой сеньор, которому ее дочь причинила более всех неприятностей, и тот отнесся к ней так чутко, так внимательно и великодушно: всю печальную процедуру похорон не отходил от нее ни на шаг, поддерживал под руку.
Рамона видела, все, и особенно Марианна, старались облегчить ее страдания, хотя какие могли быть утешения в ее безмерном горе. Говорили о малышке, о том, что она тут будет как родная и никогда не почувствует, что у нее нет родителей. Марианна уверяла, что и Луис Альберте полюбит девочку всей душой, ведь у него такое доброе сердце. А донья Елена предложила переехать в комнату Эстер – она светлая и просторная – там будет удобно с малюткой… Слушая эти слова сострадания, Рамона терялась, смущенная милосердием этих людей, которые, казалось бы, не должны были простить ни ее, ни дочь. Не верилось, что подобное может быть в жизни. Оставшись одна после похорон Эстер, Рамона достала заветный сундучок, где хранила как зеницу ока первые платьица, чулочки, детские игрушки дочери. Слезы лились из ее глаз непрерывно, она не замечала их, не вытирала и все вспоминала, вспоминала…
Дом сеньоры Исагиры, куда она попала совсем молоденькой девушкой, покинув навсегда родное селение, встретил ее неприветливо. Немало парней ухаживало за ней, в молодости Рамона была особенно хороша – громадные глаза, красивые пышные волосы, которые она всегда скромно собирала лентой в тяжелый пучок. Брат доньи Елены отличал ее среди прислуги в доме. Вскоре ухажеры отстали, видя внимание господина. Да и Рамона сама любила сеньора, поэтому с радостью узнала, что у нее будет ребенок. Своих детей у сеньоров не было, и, когда родилась девочка, они предложили заботиться о ней как о родной дочери. Рамона, подумав, согласилась.
Единственным условием, которое поставили ей сеньоры, было желание не открывать Эстер тайну ее рождения. И Рамона осталась с нею как кормилица. Осталась навсегда. Эстер никогда не знала, кто ее настоящая мать. Девочку воспитывали в холе и неге, она росла, хорошела, приемная мать и родной отец ее баловали, а она превращалась в маленького красивого, беспощадного эгоистичного деспота, который помыкал кормилицей как мог. Приемные родители учили ее, она получила образование в одном из колледжей Мехико, так что Рамона имела все основания гордиться своей дочерью, увы, втайне. К ней все относились по-доброму, но в силу своего положения в доме она всегда была одинока. Даже открыв тайну рождения дочери, Рамона оставалась все такой же одинокой. И теперь Рамона готова была отдать всю материнскую нежность своей внучке. Увы, этому не суждено было случиться – не стало и ее. Рамона в отчаянье не знала, куда себя деть, что предпринять. Остаться в доме иждивенкой она не хотела, а сеньоры не желали, чтобы она работала у них прислугой. Но все дружно просили не уезжать ее в родную деревню, где она собиралась отыскать своих родственников, которых не видела столько лет, сколько было Эстер… Ах, Эстер, доченька… Ушла ее девочка. Следом за матерью последовала и внучка. Наверное, в этом и состоит божья кара, думала бессонными ночами Рамона, перебирая в памяти нехитрые события своей жизни. Чего только не предпринимали они с Эстер, чтобы Марианна ушла из дома Сальватьерра. Сколько раз Рамона молила дочь все оставить, дать развод сеньору, уйти, – ведь он предлагал такое щедрое содержание на всю жизнь. Согласись дочь на предложение, может быть, была бы теперь жива, не сгорела бы как одинокая свеча на ветру…
Теперь, в эти самые тяжелые дни своей жизни, Рамона прикипела душой к милой, доброй Марианне, которая проявила готовность прощать все даже самому злейшему своему врагу. Рамона хоть чем-то стремилась отблагодарить ее за щедрость души и не могла подобрать слов, чтобы выразить во всей полноте свои чувства. Хоть в малом старалась быть полезной девушке – убирать ее комнату, заботиться о чистоте ее платьев, служить ей верно и преданно. Как служила всю жизнь Эстер. Ей ведь не привыкать к такому труду, а без дела она жить не сможет. Рамона все еще колебалась, уезжать ей в деревню или нет. И Марианна, одна Марианна сумела убедить ее остаться здесь, в доме сеньоров, уверить в общей любви к ней, искреннем сочувствии ее горю. Донья Елена была того же мнения. И дон Альберто. И даже его сын, молодой сеньор.