— Марина, составить вам компанию?
— Нет, — поспешно ответила я и выскочила из кухни, уже не раздумывая.
Я спустилась на площадку между этажами, достала сигареты, и тотчас старческий голос за спиной глубокомысленно изрек:
— Шляются тут всякие!
Не оборачиваясь, я поняла, что это соседка снизу — бабушка-активистка, решила сыграть в полицию нравов.
— Шляются, говорю, всякие, — повторила она с нажимом, не дождавшись моей реакции.
— Здрасте, Нина Ивановна, — обернулась я.
— Марина? И не стыдно тебе? Весь дым к нам в квартиру тянет!
Какой такой дым, если я прикурить еще не успела?!
Окончательно раздосадованная, я вышла из подъезда и уселась на лавочку. И тут же мне припомнился похожий вечер, ранняя весна, охватившая город, мама с очередным женихом у меня на кухне и я, точно так же, как и сейчас, сбежавшая покурить во двор. Я сидела на этой же лавочке и жмурилась от яркого заката, когда вдруг надо мной раздался сочный мужской бас:
— Извините, вы не знаете, квартира шестьдесят восьмая в этом подъезде?
Я знала, ведь это была моя квартира. Не особо вглядываясь в незнакомца, я бесцеремонно поинтересовалась:
— А вам зачем?
Он присел рядом, слишком близко. Я чуть отодвинулась и посмотрела на мужчину в упор.
Закатное солнце запуталось в его глазах, от этого он щурился и смешно морщил нос. Лицо его ни на минуту не оставалось спокойным, но мне все-таки удалось рассмотреть четкую линию губ, широкий подбородок, очень загорелый, открытый лоб.
— Мне нужна Марина, — сказал мужчина, глядя мне прямо в глаза, — агент по квартирам.
— Риелтор, — уточнила я охрипшим голосом, наблюдая, как на донышке его глаз качается маленькая копия моего лица.
— Да, риелтор. Вы не знаете, она сейчас дома?
— Ее нет, — честно ответила я.
— Жаль, — равнодушно произнес он и надолго замолк.
Я уперлась взглядом в его пальцы, скрещенные на коленях. Безумное желание уткнуться в эти руки ласковым, бездомным котенком перехватило мне горло. Я почувствовала, что плачу — безмолвно, про себя. Сейчас этот незнакомец уйдет навсегда из моего двора, а я вернусь к маме, очередному претенденту, чужим квартирам, своим холодным простыням и детским комплексам.
Я резко встала, решив уйти первой: все-таки не так больно.
— Вы уходите?
— Да.
— Куда?
— Домой.
— Можно вас проводить?
— Да! Нет… Не знаю.
И все это на одном дыхании. Мы стояли друг против друга, и ничего, ровным счетом ничего между нами не было. Однако я знала, что мои фотографии с этого момента станут похожи на мои юношеские снимки, где я беспричинно, счастливо смеюсь.
— Меня зовут Егор, — сказал он и протянул мне руку.
Я быстро переставила буквы в его имени, и получилось «горе», но я не поверила и доверчиво положила пальцы в его ладонь.
— Я Марина, та самая Марина, которая вам нужна.
— Это точно, — согласился он.
…И вот я снова сижу на той же лавочке, под тем же небом, всплывающим над плечами домов, под тем же солнцем, осторожно баюкающим раннюю, пугливую листву. Прошел год, а дело, с которым приходил ко мне Егор, так и не решено. Подходящую для него квартиру я подыскивала не однажды, но всякий раз случалось что-нибудь — срочная командировка, финансовый кризис, потоп, землетрясение, депрессия, — и он снова отправлялся в гостиницу. Умом Егор понимал, что пора остепениться, осесть и, на что особо надеялась именно я, начать семейную жизнь, но душа неприкаянного романтика тянула его к приключениям. Моя мама, наверное, все-таки права, Егор никогда на мне не женится, с ним я не узнаю, что такое стабильность, покой, тихое семейное счастье на диване перед телевизором.
И что меня потянуло на воспоминания? Мама, все еще надеясь на мое благоразумие, продолжает поставлять женихов, вон взять хотя бы этого шеф-повара. С ним и у плиты можно будет не стоять, и сериалы в свое удовольствие смотреть, потом детишки пойдут… А я сижу на лавочке и молюсь, чтобы Матвей Петрович побыстрее ушел и поискал свою вторую половину в другом месте.
Когда я вернулась домой, мама одарила меня гневным взглядом, а «жених», нимало не смущаясь моим очевидным нежеланием поддерживать знакомство, принялся петь мне дифирамбы. Дескать, он был наслышан от мамы, а теперь и сам видит, какая я талантливая и умная, деятельная, способная, энергичная и прочее.
— Вы мне льстите, Матвей Петрович, — тонким голоском пропищала я, кося под дурочку, для полной убедительности даже глазки закатила.
— Что вы, Марина Викторовна, я бы не посмел. Минут десять такой великосветской болтовни чуть не свели меня с ума, мама, наоборот, млела от счастья. Но, когда Матвей Петрович, после моей очередной глупости, потянулся поцеловать мне ручку, я решительно встала:
— Извините, кажется, телефон звонит.
— Марин, ты что? Никаких звонков не было, — недоуменно приподняла брови моя «старушка».
Впрочем, старушкой я ее, конечно, зря окрестила, со злости. Маман у меня еще хоть куда! Одевается исключительно по моде, обожает танцевать, йогой занимается. Мы с ней совсем не похожи — ни характерами, ни внешне. У меня в тридцать был взгляд затравленного кролика, а у нее в пятьдесят с лишним в глазах веселые огоньки. Волосы она не красит, и они у нее до сих пор сохранили цвет воронова крыла. Зато косметикой мама пользуется интенсивно, хотя умело и с шиком, такое иногда на лице изобразит — хоть стой, хоть падай! Может, например, оранжевой помадой накрасить веки, да так искусно, хоть на обложку журнала снимай. Словом, мама на выдумки горазда, я рядом с ней что серая мышка рядом с павлином. Но — хитрая мышка.
— Телефон звонил, — убежденно повторила я и вышла из кухни.
Через две минуты я вернулась с постным выражением лица.
— Представляете, сверхурочная работа, сейчас из конторы звонили, просят заехать.
— Да? — удивился Матвей Петрович. — У риелторов тоже бывают сверхурочные?
Мама покосилась на часы и, жутко гримасничая, показала мне, что я отъявленная врунья и несчастье всей ее жизни. Я развела руками, демонстрируя свою полную готовность с ней согласиться, словом, мы друг друга поняли. Потом долго прощались в прихожей.
— Это, в конце концов, невежливо, — яростным шепотом выговаривала мне мама, пока Матвей Петрович шнуровал ботинки, — могла хотя бы дождаться, пока он сам не уйдет.
— От этого дождешься, — вздохнула я, — уж очень он на меня пялился…
— Понравилась, значит, — обрадовалась мама, — может, ты его пригласишь куда-нибудь? Наедине-то вам попроще будет, вдруг он тебе все-таки глянется?
— Тише, мам, — я покосилась на потную лысину Матвея Петровича, который все еще пыхтел, обуваясь, — разве тебе самой это не противно?
— Глупая ты, Марина, — обиделась мама, — дожидайся свое Горе, мыкайся. Потом мне не жалуйся, что он тебя замуж не берет!
— Спасибо, Мариночка, за чудесный вечер, — поднялся наконец повар, — желаю вам хорошенько отдохнуть после работы. Кстати, может быть, подождать, пока вы соберетесь, у меня машина во дворе.
— Не надо, — стараясь говорить спокойно, отказалась я, — мне нужно бумаги найти, созвониться кое с кем, это надолго.
— Я мог бы подождать. — Матвей Петрович выразительно посмотрел на маму, намекая, что она здесь лишняя.
Но моя родительница все-таки была здравомыслящим человеком, к тому же хорошо меня знала и по выражению моего лица поняла, что сейчас может случиться непоправимое.
— Пойдемте, Матвей Петрович, пойдемте, Мариночка, когда работает, просто ничего вокруг не замечает. Вам надо будет встретиться попозже, да, Мариночка?
— Да, мамочка! Да!
— Давайте договоримся, когда и где, — предложил «жених», озаряясь улыбкой.
Я почувствовала, что терпение мое кончается, и готова была ударить этого балбеса прямо по лысине фирменной маминой сумкой. Но тот вовремя одумался и проговорил:
— Впрочем, я вам позвоню, ведь мы оба занятые люди, не будем нарушать планы друг друга, верно?
Я только кивнула. Когда наконец дверь за ними закрылась, я устало опустилась на краешек кресла в прихожей и стала ждать звонка от моего Горюшки.
Он все не звонил, и я от нечего делать вспоминала продолжение нашего знакомства — как мы словно во сне вместе вышли из моего двора, как молча бродили по мостовой с отблесками заката, как вернулись за полночь к моему дому, а потом, поднявшись выпить у меня чаю, обнаружили гневную мамину записку и долго смеялись. Я рассказала Егору о своих «женихах», о детстве гадкого утенка и юности прекрасного лебедя, а потом слушала его байки о путешествиях. Он был фотографом, очень талантливым, судя по его снимкам, которые я увидела позже в огромных количествах. Если бы не вспыльчивость и затянувшийся юношеский максимализм, Егор зарабатывал бы бешеные деньги. Но он со смехом рассказывал, как срывались выгодные контракты из-за его ужасного характера, казалось, это было бравадой, но я чувствовала нечто большее. У него были свои принципы, подчас мне непонятные, но вызывающие кроме досады еще и уважение. К утру я была уже влюблена по уши и, сознаюсь, первое время, когда боялась, что он внезапно исчезнет навсегда, старалась затянуть поиски квартиры. Потом оказалось, что мы оба настолько проникли друг в друга, что никакого стороннего вмешательства в отношения не требовалось. Да, Егорушка вошел в мою жизнь благодаря квартирному вопросу, но он вошел так спокойно и уверенно, что я почувствовала его твердое желание остаться здесь навсегда. Так какая разница, что его привело?