— Ну как, повеселилась с ése (прим. с исп. – парнишка) Джереми?
— Да, было классно, — отвечаю, открывая холодильник.
Не говорю ей, что всё время я думала только о том, как бы Лаки веселился — он был бы таким же естественным и раскованным, как и со всеми своими приятелями. Он бы оборжался, когда мои шары раз за разом попадали в желоб, вместо того, чтобы говорить «хорошая попытка», сверкая ободряющей улыбкой, как Джереми.
— Слушай, Белен, я тут кое-что нашла, — говорит она, вытаскивая мою банку с мёдом и заклинанием.
Я выпучиваю глаза, но не могу ответить сразу.
— Я ничего не могу поделать с этим, мам. Я сломлена. С тех пор, как я сделала это, я могу спать по ночам. Уже неплохо, согласись же.
— Наверное, ты мне не поверишь, если я скажу, что понимаю каково тебе. Я влюбилась в девятнадцать лет, и это был совсем не правильный человек.
Качаю головой в ответ.
— Я стараюсь, мам. Это всё что я могу сделать, — видно, что она хочет обнять меня, но я скрещиваю руки на груди, удерживая её на расстоянии.
Она громко вздыхает, положив одну руку на стойку, а другую уперев в бедро.
— Это заклинание работает лучше, если рядом с его именем положить что-то, что олицетворяет тебя.
Я бросаю сумку и безо всяких вопросов несусь в комнату. Схватив со своего комода банку из-под детского питания, я выбегаю на кухню, гремя стекляшками, зажатыми в руке.
У меня семнадцать красных стекляшек — по одной на каждый год моей жизни. Просто как-то так получилось, я ничего не планировала. Ставлю банку на стойку и выжидающе смотрю на маму.
— Пляжные стекляшки, — усмехается она.
— Ага. Именно красные.
— Хороший выбор, — говорит она, откручивая крышку.
— Нормально, если они будут сверху банки, мам? Или надо, чтоб они были на дне, рядом с его именем?
— Должны быть рядом с именем. Что скажешь, если мы просто закинем их туда, и они поплавают там ещё пару дней? В конце концов, они опустятся на дно рядом с Лаки.
— А может и нет, они же слишком лёгкие. Не могу ждать, мам. У меня впереди целое лето без него.
— Или больше, — отзывается мама, открывая банку и вытряхивая одну рубиновую стекляшку на ладонь.
Моя мама всю свою жизнь много работала, и её обветренные руки этому подтверждение.
Она подходит к ящику со столовым серебром и достаёт щипцы, которые мы используем для цыплёнка-барбекю; включает газ на конфорке, откуда вырывается синее пламя. Она помещает мои пляжные стекляшки щипцами в огонь, затем смотрит на меня и подмигивает. Мама нагревает эти штуковины до тех пор, пока маленькое красное сердечко не становится чёрным от дыма.
Я откручиваю крышку на моей банке с мёдом, и мама опускает туда красную каплю из щипцов. Она сразу же стремится на самое дно, как падающая звезда, пробиваясь через вязкий тягучий мёд, и оказывается прямо рядом с именем Лаки.
— Я делаю это не для того, чтобы поддерживать вашу любовь. Я помогаю, ибо не могу видеть твои страдания. Ты ещё встретишь милого парня и забудешь о том, что вообще питала такого рода чувства к своему кузену.
— Знаю, мам. Спасибо тебе, — хотя сильно сомневаюсь в этом, но не собираюсь ей этого говорить.
— Сделай глубокий вздох, hija mía(прим. с исп. – моя дочь), — говорит она.
Я сажусь на стул. Знаю, есть ещё что-то. Его запах витает в воздухе.
Она передаёт мне конверт. Всю переднюю часть пересекает моё имя. Почерк, который я бы узнала где угодно.
— Он его подбросил, или ты виделась с ним?
— Оно было под дверью, когда я пришла.
— Ты читала его?
Она кивает. Я бледнею.
— Мам, это же личное!
— Я люблю Лаки, Белен, как если бы он был мои сыном. Но, несмотря на это, моя работа — защищать тебя, даже если это значит защищать от него.
***
Я жду до заката, чтобы прочитать письмо. Зачем-то мне нужен покров темноты, который бы окружал меня, скрывал и защищал, заслонял от света, от всего, что могло бы осудить меня. Я знаю, что письмо — прощание, даже не читая его. Знаю, чувствую, что он уже ушёл.
Белен,
Не помню времени, когда бы я был без тебя. Это будет наша первая разлука, не так ли? Ты пугаешь меня больше, чем что-либо в мире, но ты всё также самый милый и прелестный человек, которого я знаю. Идти прямо на войну без опыта пугает меня меньше, чем сделать шаг в твои объятия. Не знаю, стоит ли хоть чего-нибудь моя жизнь без тебя. Даже не знаю, хочу ли я выяснить это. Но я буду продолжать держать тебя на расстоянии, Белен, ещё миллион раз, если это потребуется. Это всего лишь значит, что я люблю тебя больше, чем самого себя.
Я должен уйти к чертям, пока это не разрушит нас обоих. Никогда не смей думать, что своим уходом я отвергаю тебя. Уход — единственный известный мне способ, чтобы защитить тебя. Держись от меня подальше, Ленни. И попытайся оставить немного своей любви.
Твой кузен,
Лусиан
Я отрываю небольшой кусочек письма и съедаю. Не уверена зачем. Во мне два равных желания: разорвать и поглотить, впитать его, так что я позволяю бумаге размокнуть во рту. Глотаю её в попытке присвоить. Не задумываюсь о другом способе. Думаю, мне придётся провести всю жизнь притворяясь. Притворяясь, что хочу того, что и другие. Уход от Лаки — вот, что станет моей похоронной процессией с лежащим живым трупом настоящей Белен в гробу. Никогда и никому не покажу, не открою эту реальную Белен. Она не идеальна, если влюбилась в собственного кузена. Она испорчена, с изъяном, как и он.
15 глава
Лаки
Избавиться от наркоты в организме легче, чем выбросить Белен из головы. Озноб, дрожь, понос, бесконечная лихорадка, которая заставляет меня бредить. Первую неделю пью метадон17, а на второй добавляются тайленол18, кодеин19и ксанекс 20 в придачу. После этого у меня двухдневная сушка с фруктами и овощами. Я возвращаюсь к тренировкам в учебном лагере новобранцев к концу третьей неделе моего пребывания там. Место реабилитации находится во Флориде, где водятся аллигаторы, ящерицы и прочее. Люди там милые и очень религиозные, поэтому имя Иисуса можно услышать на каждом шагу. Но вот цена — это что-то, но мама смогла потянуть, и они пообещали помалкивать о моём участие в программе и заверили нас, что они гарантируют чистый тест мочи на наркотики к сроку.
У нас проходит групповая терапия, и я так чертовски отличаюсь от остальных пациентов. Во-первых, я самый молодой здесь. Я единственный из Нью-Йорка. Все остальные выглядят как бывалые байкеры и худшей проблемой все ещё остаётся мет21. На Манхэттене не так уж и много наркоманов, хотя я видел всё больше нариков, заполняющих Бронкс22. Но я неразборчивый, когда дело доходит до наркотиков. Я пробую немного здесь, немного там, чтобы не доходить до края. Одному Богу известно, что дурь помогала мне преодолеть определённые трудные отрезки моей жизни. Но я должен вывести всё это дерьмо из моего организма. Я здесь до тех пор, пока смогу гарантировать чистый тест на наркотики.
Настоящим наркотиком, на который я давно и крепко подсел, была моя кузина Белен. Реальная болезнь, от которой я избавляю организм, это она. Она пробралась в каждый маленький уголок и захватила меня целиком. Я не могу избавиться от неё во сне; она — практически всё, что мне снится по ночам. Не могу перестать искать её днём, мечтая, что она войдёт в дверь. Ни одна реабилитация не может излечить меня от этой проблемы. Я сгораю от любви. Tengo maldeamores.(прим. с исп.— Я болен любовью)
На групповой терапии есть один лысый белый парень, где-то пятидесяти лет. Он носит кожаный жилет и у него есть тату на лбу. Я просто наблюдаю за ним, задаваясь вопросом, что с этим чуваком не так. Когда он говорит, то не звучит словно сумасшедший, но так или иначе он должен таковым быть. Он привязался ко мне, как к своему amigo (прим. с исп. – друг), и мы курим на улице вместе в перерывах на кофе. Он — единственный здесь, кому я рассказал про Белен. Он классный и спокойно это воспринимает. Говорит, что я здесь не для того, чтобы бороться с героином, который попробовал в четырнадцать; не за продажу травки. Я здесь, чтобы излечиться от серьёзной зависимости. Её имя Белен, и я должен упорно работать, чтобы вытравить её из своего организма.