Я киваю.
— Спасибо вам всем за то, что позволили взглянуть на тела, — я произношу молитву за этих мужчин и людей, которые их любят.
Выхожу из больницы как сомнамбула. Не знаю, откуда у меня была та уверенность, что Лаки не было среди тех трупов. Каким-то образом глубоко в сердце я просто знала это. Его тело всё ещё взывает ко мне, хоть между нами и тысячи миль, а может, нас даже разделяют разные миры.
Лаки
Их не больше полдюжины. Они говорят на арабском, которого я не знаю. На них надета униформа, что не есть нормой для мятежников в этих краях.
Они открывают флягу и прижимают её к моему рту. Не могу заставить свой рот шевелиться, не могу говорить. Один из них держит мою голову, и я задумываюсь как же хреново то, что перед тем, как перерезать мне горло, они хотят напоить меня. Меня кладут на носилки и засовывают в заднюю часть грузовика, типа такого, который обычно используют для перевозки солдат. Понятия не имею, как на таком транспорте они пересекают пустыню.
Сзади сидят четверо парней, по двое с каждой стороны от меня. Я совершенно беззащитен. Хотелось бы, чтобы они поторопились и прикончили меня. Нет желания подвергаться пытками или становиться частью какого-то больного тактического видео устрашения. У меня нет выбора, кроме как умереть самостоятельно.
23 глава
Белен
Нет ничего хуже возвращения домой без Лаки. Без него дом уже не тот. Только мама, я и Тити, но мы лишились нашего яркого света, который вел бы нас вперёд.
Время от времени мы слышим новости от военных. Как останки Лаки не были обнаружены даже в результате ускоренного распыления. Это значит, что от него не осталось достаточно материала даже на пыльный след. Как только зона стабилизируется, они вернутся на то место и соберут образцы ДНК.
Я единственная, кто продолжает надеяться. Мама говорит, я брежу иллюзиями. Она пытается удержать меня от общения с Тити, ибо думает, что я только наврежу ей ещё больше своей «неспособностью отпустить и принять произошедшее». Не хочу никому давать ложную надежду или веру в вещи, несоответствующие истине. Тити уезжает в долгий отпуск в Доминиканскую Республику. Она не хочет оставаться в квартире, не выносит соседей. Всё, что она видит, напоминает ей о нём. Она даже не хочет видеть меня, ибо знает, насколько сильно я его любила.
Не то чтобы я не скорбела — это единственное, чем я в действительности занимаюсь. Моя жизнь утратила все краски, и, несмотря на то, что маленькая частичка меня цепляется за надежду, шансы один на миллион, что Лаки вернётся живым — не говоря уже о том, чтобы вернуть его тело домой для захоронения.
Я занимаюсь исследовательской работой в больнице. Это не работа моей мечты, но за неё хорошо платят, и я снова в лаборатории, где чувствую себя комфортно. Я возвращаюсь в свой старый район, возвращаюсь даже в свою старую спальню.
— Выбрось это, — говорит мама однажды вечером, когда я прихожу с работы. Она протягивает мне моё любовное заклинание так, словно это было проклятие.
— Какое это имеет значение, если он ушёл? — у неё есть маленький алтарь Лаки в гостиной со свечками и фотографиями. Не вижу особой разницы.
— Это невезение, вот что. Это мешает тебе двигаться дальше.
Я не решаюсь его выбросить. Интересно, вернётся ли болезнь и разрушит ли то малое, что от меня осталось.
Я забираю у неё банку с мёдом и спускаюсь снова вниз по лестнице. Подняв крышку мусорного бака, я бросаю банку поверх мусора. Цвет мёда потемнел до тёмно-янтарного, и дна больше не видно. Гадаю, так же ли он сладок на вкус?
***
Я плачу не так много и сильно. У меня намного больше контроля, чем я могла себе представить. Моя скорбь тихая, как ноющая рана, постоянно инфицированная. Некоторые вещи сильнее задевают меня, например, места, по которым мы бродили, будучи детьми. Но эти же места еще и успокаивают меня больше всего, и я часто замечаю, что меня к ним тянет.
Как сегодня, когда я пришла на спортплощадку, где мы зависали в детстве. Где Лусиан всегда вовлекал меня в игру и защищал от других ребят. Помню тот день, когда я смотрела на него через пульверизатор — он был неуловимым даже тогда, мой яростно жёсткий, однако щедрый возлюбленный.
Я прогуливаюсь по парку и сажусь на качели. Не так уж много детей играют здесь, ведь почти ужин. Наркодилеры выходят на улицы, и я вижу, как они хвастают друг перед другом, всегда пытаясь соперничать из-за того, кто из них более крутой мужик. Я рада, что Лусиан уехал отсюда, пусть он и заплатил за это высокую цену. Он не был бы счастлив в своей прошлой жизни, и считаю, что он никогда не смог бы отказаться от наркотиков.
Один из парней отделяется от толпы. Он засовывает руки в карманы и шагает в мою сторону, смотря в землю.
Это Джейли. Мужчина, с которым я странным образом потеряла девственность и с которым не общалась с тех пор. Он потрясающий человек, хоть его амбиции и сомнительны. Он был хорошим другом для Лаки. Я люблю его за это. Кажется, мне стоит чувствовать себя смущённо или, по крайней мере, неловко от встречи с ним. Но всё, что я ощущаю, это мир, спокойствие и бурлящий океан ностальгии.
— Привет, Белен, как ты? — здоровается он, пиная мелкие камни под ногами. Он садится на соседние качели и засовывает руки в карманах.
— Я в порядке, Джейли. Думаю, ты уже обо всём знаешь?
— Ага. Дерьмо. Он был одним из лучших. Из тех, кто всегда наготове.
— В это трудно поверить. Не так уж много времени прошло с тех пор, как мы все вместе играли здесь.
— Он любил тебя. Уверен, ты уже и так об этом знаешь. Но я всё же должен сказать это. Трудность борьбы — вот, что делало его таким сильным. Он потратил всю свою грёбаную жизнь на то, чтобы бороться с желаниями своего тела — с тем, что он чувствовал в своём сердце. Было трудно слышать, как он говорит об этом.
— Не знала, что вы обсуждали это.
— Он много об этом говорил. Нужно быть сильным мужчиной для этого, чтобы сражаться против своей любви, когда она — это всё, чего ты желаешь. Но он был чёртовым чемпионом. Единственным. Счастливчиком.
Я отталкиваюсь ногами, и качели начинают качаться. Джейли выглядит иначе. Мрачным, даже печальным. Не тем беззаботным шутником, которого я помню. Он выглядит так, словно его пропустили через пресс.
— Я кое-чему у него научился, знаешь. Когда придёт настоящая любовь — ты точно будешь об этом знать, и не тебе выбирать, когда и с кем. Но ты обязан держаться за это, ибо жизнь так коротка.
— Ты влюблён, Джейли? — спрашиваю у него, мягко отталкиваясь ногой. Это его затруднительное положение. Он борется против своей любви так, как это делал всю свою жизнь Лаки.
— В первый раз, — отвечает он и бьёт кулаком в грудь напротив сердца, — абсолютно неправильный, мать его, человек, который заставляет чувствовать себя хорошо. Ты ведь понимаешь, как оно, а, Бей?
— Надеюсь, у тебя всё сработает. Я серьёзно, Джейли. Желаю тебе всего самого наилучшего, — говорю я, спрыгивая с качели.
— Эй, я сожалею о той ночи. Чувствую, что должен это сказать. Не знаю, как он вообще всё высидел и выдержал. Вот это я и имею в виду, говоря о битве внутри него.
— Я бы ничего не поменяла. Он показал мне, каким человек он был.
Джейли кивает и замолкает.
— Увидимся, Джейли. Береги себя.
Я ухожу с площадки и возвращаюсь домой. Мы ничего не могли изменить и сделать по-другому. Мы с Лаки были обречены на трудности. Напоминаю себе, что для всего, что происходит, есть своя причина.
Лаки
Я просыпаюсь в больнице с капельницей в руке. Я мрачен как чёрт, и никто не говорит на английском. Я задаю им вопросы, и они кивают своими головами. Теперь я знаю, как себя чувствовали тётя Бетти и мать, когда только прибыли в Штаты. Пытаюсь сфокусироваться на надписях вокруг, но я в растерянности. Они чертовски точно не говорят на французском, и я знаю, что нахожусь не в Германии. Пытаюсь вспомнить, кто в составе наших союзных войск, но мой мозг просто не в силах работать.
Думаю, я на седативных. Я всё ещё не могу двигать своим телом. Если они планируют убить меня, то действуют окольными путями. Может, они хотят заставить меня выглядеть здоровым перед камерами так, чтобы кто-либо посмотрел видео и не смог сказать: «Он бы умер в любом случае». Возможно, я в Египте. Может, меня забрали саудовцы.