Она безмолвно извинилась перед леди Констанс за свое недоверие. Ей казалось, что страсти, описанные в «Пятидесяти способах согрешить», сильно преувеличены. Как же она ошибалась!
И тут… Абигайль чуть не задохнулась. Себастьян поднял подол ее юбки, скользнув ладонью по внутренней стороне ее лодыжки, колена и выше…
– Себастьян, – неуверенно прошептала она.
– Знаю, – промолвил он, не отрывая губ от ее груди. – Доверься мне… – Он раздвинул разрез в ее панталонах и коснулся ее лона.
Абигайль дернулась так яростно, что чуть не повалилась назад. Себастьян крепче обхватил ее талию, прежде чем снова погладить.
– Доверься мне, – повторил он прерывистым шепотом. – Я не собираюсь выходить за рамки дозволенного, но позволь мне доставить тебе наслаждение…
Он касался ее и раньше, в гроте. Но то, что она ощущала сейчас… Это было более ярко, более сильно, более интимно. Она чувствовала тепло его ладони, обхватившей ее пульсирующую плоть, прикосновение его пальцев, ласкавших потаенную расщелину, и потрясенно ахнула, когда они скользнули внутрь.
Себастьян судорожно выдохнул.
– Боже, – произнес он еле слышно. – Это выше моих сил… – Его пальцы исчезли, но лишь для того, чтобы вернуться, отыскав чувствительный бугорок на входе в ее лоно. Абигайль вцепилась в плечи Себастьяна, онемев от изысканных ощущений, вызванных его нежными, но неумолимыми ласками. Он слегка согнулся, так что его напряженное естество упиралось во внутреннюю сторону ее бедра, и когда он двигался, ее тело инстинктивно отзывалось на эти дразнящие прикосновения.
Теперь она понимала, почему леди Констанс называла занятия любовью интимным танцем. Их тела, ее и Себастьяна, слаженно двигались. Абигайль выгибалась ему навстречу, а он крепко обнимал ее, доводя до исступления. Когда буря ощущений, нараставшая внутри ее, достигла апогея и разразилась, Абигайль чуть ли не рыдала у него на плече, содрогаясь всем телом. Одна рука Себастьяна удерживала ее на месте, а другая продолжала свои умелые ласки. Когда его пальцы наконец выскользнули из нее, Абигайль затрепетала, чувствуя себя опустошенной и обессиленной.
Себастьян сделал движение, собираясь отстраниться, но Абигайль только крепче обхватила его за шею. Ей казалось, что она упадет на землю, если он ее сейчас отпустит. Она не хотела, чтобы он уезжал ни сегодня, ни вообще. Он разбудил в ней глубинную потребность, которая будоражила ее, требуя большего. Было жутковато сознавать, как сильно ей не терпится испытать все остальное, что описывала леди Констанс. Одной только твердой тяжести естества Себастьяна, упиравшегося в ее бедро, было достаточно, чтобы она жаждала увидеть его, коснуться и приобщиться к таинственным наслаждениям, которые оно могло ей доставить. Она никогда не думала, что окажется настолько порочной. Это открытие так встревожило Абигайль, что она не сразу вспомнила, о чем они говорили.
– Что ж, – прошептала она. – Надеюсь, поездка будет удачной.
Себастьян на мгновение напрягся, затем расслабился, издав короткий смешок.
– Определенно. Я уже чувствую себя самым везучим человеком на свете.
Абигайль улыбнулась, неосознанно выгнув спину, и он запечатлел очередной поцелуй на ее груди.
– Я тоже. Мне будет не хватать вас, – порывисто добавила она.
Себастьян поднял голову, устремив на нее взгляд, открытый и беззащитный одновременно.
– А мне вас. – Он одернул ее юбку, а затем сжал ее руки в своей ладони. – Вы… – Он помедлил, глядя на нее. – Вы очень дороги мне, Абигайль.
Она удивленно моргнула. Это было трогательное признание, но совсем не такое страстное, как она надеялась.
– Я… – Казалось, он с трудом подбирает слова. – Я хотел бы… Вы еще будете в Харт-Хаусе, когда я вернусь? Ваша семья не собирается возвращаться в Лондон?
– Нет, насколько мне известно, – медленно произнесла она. – Как долго вас не будет?
– Недели две. – Его взгляд упал на ее грудь, все еще обнаженную. – Не больше.
Абигайль облизнула губы, начиная чувствовать себя неловко.
– Мама собирается устроить музыкальный вечер через восемь дней, так что, полагаю, мы еще будем здесь. – Она выдержала паузу, но он не сказал, зачем ему нужно, чтобы они еще оставались в Ричмонде. Она отняла у него свои руки и подтянула сорочку на плечи. – Не могли бы вы… – Вспыхнув, она повернулась к нему спиной, стараясь не вздрагивать от прикосновения его пальцев, пока он расправлял лиф ее платья и затягивал шнуровку. Это было слишком обыденное завершение для столь бурного свидания, и Абигайль не решалась взглянуть на него, встав с бревна.
– Абигайль. – Себастьян схватил ее за руку, когда она потянулась к корзинке. Она подняла на него неуверенный взгляд. Он поднес ее руку к губам, а затем прижал ее к своему сердцу. – Если бы я нанес визит вашему отцу… вы были бы довольны?
Сердце подпрыгнуло у нее в груди, а лицо осветила улыбка, полная робкой надежды.
– Полагаю, это зависит от того, что вы ему скажете.
– Я собираюсь задать ему вопрос чрезвычайной важности.
У Абигайль в животе словно затрепетали крылья бабочки.
– Уверена, он даст вам обдуманный и честный ответ.
Себастьян медленно кивнул, глядя на нее с… Абигайль вспыхнула, когда это слово всплыло в ее мозгу. С любовью. Она затаила дыхание, ожидая продолжения.
– А если бы я задал вам очень важный вопрос, вы тоже ответили бы мне честно и обдуманно?
Она сумела кивнуть, застыв в ожидании.
Себастьян сжал ее пальцы.
– Это все, о чем я прошу. – Он обхватил ладонью ее щеку и поцеловал ее в губы. – А пока прощайте.
Абигайль заставила себя улыбнуться:
– Желаю удачи.
– Я зайду к вам, когда вернусь, дорогая, – пообещал Себастьян с проблеском улыбки, осветившей его глаза. – Борис! Пошли, мальчик. – Не сказав больше ни слова, Вейн повернулся и зашагал прочь. Черный пес потрусил за ним.
Абигайль смотрела ему вслед, не желая как можно дольше терять его из виду. Когда он скрылся за деревьями, она вздохнула, немного разочарованная. Она не сомневалась, что Себастьян собирался сделать ей предложение или признаться в любви. Наверняка он не стал бы интересоваться ее отцом, если бы не предполагал попросить по возвращении ее руки. В конце концов… он желает ее – по всей вероятности, так же, как она его. Она положила руку на грудь, вспоминая о его пальцах и губах, творивших с ней такие порочные и чудесные вещи. Наверное, можно испытывать что-то похожее к любому привлекательному мужчине, но Абигайль была уверена, что в том, что она чувствовала к Себастьяну Вейну, не было ничего обычного. То, что произошло между ними только что, было определенно чем-то исключительным.
Интересно, какие дела заставили его уехать? Должно быть, что-то хорошее. Она никогда не видела мистера Вейна таким беззаботным и довольным. При мысли, что Себастьян узнал что-то изменившее его отношение к браку, Абигайль ощутила, как ее сердце гулко забилось.
В гораздо более приподнятом настроении, чем раньше, она подняла книгу, упавшую на землю, и корзинку, которую Борис опустошил, слопав и сыр, и колбасу, пока его хозяин занимался с ней любовью. Стряхивая грязь с книги, она заметила трость Себастьяна. Та все еще лежала, прислоненная к поваленному стволу, там, где он ее оставил, когда сел рядом с ней… и попросил поцеловать его на удачу… закончив тем, что осыпал ее поцелуями. Наверное, ей следовало оставить трость на месте, на тот случай, если Себастьян вернется за ней, но, повинуясь порыву, Абигайль подняла ее, собравшись уходить. Когда она направилась домой, на ее лице играла лукавая улыбка.
Себастьян был на полпути к дому, когда осознал, что забыл трость у дерева. Страстная сцена с Абигайль Уэстон заставила его забыть об изувеченном колене, а воспоминания о вкусе ее кожи притупили боль от ходьбы. Он помедлил, подумывая о том, чтобы вернуться за тростью, но затем пожал плечами и зашагал дальше по тропинке, ведущей в Монтроуз-Хилл. Дома имелась другая трость, а в данный момент ему не терпелось даже больше, чем раньше, отправиться в Бристоль.
Он молил Бога, чтобы дядино наследство не оказалось пустышкой. Тысяч десять фунтов вернули бы мистеру Себастьяну Вейну статус респектабельного джентльмена, не богатого, но независимого и прочно стоящего на ногах. Восемь тысяч избавили бы его от долгов и восстановили его платежеспособность. Четыре или пять позволили бы содержать жену, особенно если у этой жены имеются собственные средства. Даже две тысячи явились бы огромным подспорьем, позволив уплатить часть долгов и освободить от самых насущных выплат.