Катя догнала его в коридоре:
— Ты что, Костя! Как ты себя ведешь! Вышел из-за стола, нагрубил маме…
— Катя, мне неприятен этот разговор о деньгах! — возмутился Костя.
— Нужно вести себя как положено!
— Кем положено? И куда? Тебе не кажется, что вопросы о деньгах задавать бестактно?
— Нет, не кажется. Я на самом деле хочу огромную, пышную свадьбу, о которой будет говорить весь город, — сообщила Катя.
— Тогда этот вопрос должны решать родители. Соберутся за одним столом, поговорят, решат, какая должна быть свадьба у их детей. И как ее устроить, — предложил Костя.
— Костя, ты что, не понимаешь? — изумилась Катя.
— Чего я не понимаю?
— Что теперь ни твои, ни мои родители уже никогда вместе не соберутся? Наши с тобой мамы терпеть друг друга не могут. Отцы разошлись и как друзья, и как партнеры. Ты что, не обращаешь на это внимания?
— Даже если и обращаю, то что? — не понимал ее Костя.
— А то, что моя мама ранена в самое сердце. И теперь важно, чтобы мы с тобой создали для моей мамы такую обстановку, в которой она могла бы забыть о разрыве с папой.
— Но я не психолог, чтобы создавать комфортную обстановку, — буркнул Костя.
— Лучшая психотерапия — это стабильная, налаженная жизнь, — рассудительно сказала Катя.
— Что-то я не пойму. При чем здесь твоя мама, если мы говорим о нас с тобой?
— Потому что отношения тещи с зятем — это классика жанра, — улыбнулась Катя.
— Но ты же другая, ты не думаешь о деньгах так же, как твоя мама? — с надеждой спросил Костя.
— С чего ты взял? Я с мамой абсолютно во всем согласна! — ответила Катя, лучезарно улыбаясь. Костя сник.
Самойлов находился все в том же состоянии беседы с собственным отражением в зеркале. Несколько пустых бутылок сиротливо валялись у кровати, а новая, еще не опорожненная, стояла рядом с ним на расстоянии вытянутой руки.
— И главное, Борис, все — такая банальщина, — жаловался Самойлов своему не менее пьяному, чем он, собеседнику. — О чем сейчас ни подумаю — уже сказано. И написано. Пить или не пить. Быть или не быть. Фу, аж противно. Ведь козе понятно: конечно, пить. И конечно, не быть. Зачем быть, если… вот. Извини, больше не буду о больном. Молчу, молчу…
Самойлов налил, немного пролив, священную жидкость и выпил.
— Я сейчас ведь что делаю? — Самойлов внимательно выслушал ответ зеркала и усмехнулся. — Нет, неправильно. Ничего я не праздную. Я поминаю. И их всех… поминаю! Лихом — не буду, ладно. А попрощаться надо, по-человечески… Ирину вот только жалко. Че я, дурак, в молодости-то не разглядел? Полина, Полина… Иришка-то — она же цветочек. Надо было подождать чуть-чуть… И жизнь повернулась бы иначе… Эх… Ну ее к чертовой бабушке, такую жизнь! Ни любви, ни дружбы, ни чести, ни совести… ни у кого! А ведь как они все притворялись, Боря! Тьфу!
Он снова выпил и совсем обмяк, но стал себя подбадривать:
— Нет, Боря. Ты, пожалуйста, на бок не вались. Надо довести начатое до конца. Начал — доводи.
Сказал — сделай. Хоть умри! Умри и сделай, вот смысл-то где! Ух!
Самойлов посмотрел в зеркало и печально подвел итог:
— Вот так и соображаем на троих. Я, ты и… снова я. Самойлов не слышал, что звонок входной двери заливается уже несколько минут. Это звонил Алеша. Устав ждать, он открыл дверь своим ключом и зашел в квартиру. Дом был невероятно тих.
Алеша открыл дверь спальни и увидел, что на кровати в какой-то неестественной позе лежит Самойлов.
— Папа, папка, что с тобой? — заволновался Алеша. — Папа! Папа! Почему ты молчишь?
Он стал трясти отца, пытаясь привести его в чувство, но это ему не удавалось. Из-под ног покатились пустые бутылки.
— Ты что, отец? Ты пьян? — Ответа не последовало.
Алеша понимал, что надо остаться с отцом и проследить, чтобы все было в порядке. Он позвонил Маше:
— Маша! Машенька! Ты извини, но у меня возникли некоторые осложнения.
— Что случилось, милый? — заволновалась Маша. — Какие осложнения? Что? Ты не можешь говорить прямо? Ты передумал на мне жениться?
— Что ты, глупенькая. Как ты —могла так подумать! — Алеша помолчал и добавил: — Но я не смогу с тобой поехать в институт.
Через некоторое время Самойлов уже сидел на кровати с мокрым полотенцем на голове и морщась пил приготовленный Алешей антипохмельный напиток.
— Ты что, отец? Напугал меня до смерти, — упрекнул Самойлова сын.
— До смерти, говоришь? А мне, сынок, жить и не хочется.
— Не говори так!
— Почему не говори? Почему я не могу сказать то, что я думаю!
— Потому что думать так тоже нельзя. Ты что? Оказывал мне поддержку в трудный момент, говорил, надо быть сильным… А сам?
— А сам — упс! — развел руками Самойлов.
— Нет, так не годится, — покачал головой Алеша.
— Мне незачем жить! — обреченно заявил Самойлов.
— Неправда! У тебя есть ради кого и ради чего жить, — возразил ему сын.
— Алешка, — всхлипнул Самойлов и полез обниматься. Алеша аккуратно отстранил отца.
— Папа! У тебя есть я, есть Костя, твои дети. Даст Бог, скоро будут и внуки. Ведь я женюсь, и Костя — тоже.
— Да, да. С детьми, это… ты правильно. Обычно так и происходит после свадьбы, — согласился Самойлов.
— Но ты и про свою личную жизнь не забывай.
— Ты имеешь в виду Ирину?
— Да. Ты ведь говорил, что будешь ждать ее.
— Да, да… Ирина, есть ведь Ирина, — вдруг вспомнил Самойлов.
— Папа! Ты сумеешь полюбить Ирину или встретишь другую женщину. Жизнь с уходом мамы не заканчивается.
— Да! Ты прав, сын! — с энтузиазмом подхватил Самойлов, — С уходом жены жизнь только начинается!
Но энтузиазма хватило ровно на эту фразу, после чего Самойлов вновь загрустил:
— Ты знаешь, сынок, мне кажется, что Ирина, на самом деле, меня не любит. У нее так, детские фантазии…
— Папа! Как ты можешь! Ты же ей пообещал!
— Это да. Я всегда держу свое слово. Но понимаешь… Ее влюбленность — это было… как тебе объяснить… соперничество с сестрой.
— Прекрасно понимаю, — кивнул Алеша, вспоминая свое соперничество с братом.
— И тебе кажется, что это настоящее чувство? — поинтересовался Самойлов.
— А почему нет? Любовь может вырасти из чего угодно, из соперничества тоже.
— Сын, мне неприятно тебе это напоминать, но… Вы с родным братом тоже соперничали. И что? Большая любовь?
— У меня — нет, — пожал плечами Алеша. — Как оказалось. А Костя — ты же видишь, как он любит Катю.
— Но это не факт, что он будет с ней счастлив, — сделал вывод Самойлов.
— Папа! По-моему, тебе нужно не философствовать за бутылкой, а верить себе, верить своим сыновьям. И тогда у нас всех все получится.
— Ладно. А ты со мной сегодня посидишь?
— Нет, папа, — Алеша отвел глаза. — Сегодня мы с Машей подаем заявление в ЗАГС.
Самойлов расстроился:
— О, сынок, значит, и ты спешишь себя охомутать.
— Как будто это для тебя новость, отец.
— Нет, конечно. Ты давно уже настроился… жениться. — В голосе Самойлова звучала ирония.
— Папа, пожалуйста, не говори о моем желании в таком тоне. То, что было с Катей, — несерьезно, и ты понимаешь. А с Машей — это на всю жизнь.
— Да, Маша, хорошая девушка, — охотно согласился Самойлов. — Но вы могли бы подождать…
— Зачем? Я и сейчас уже ждать не могу. Опаздываю. Я побегу, отец?
— Беги, беги. Учишь отца, а сам его не слушаешь, — грустно кивнул Самойлов.
— Папа, я всегда тебя слушаю, ты знаешь. Просто понимаю, что у тебя состояние сейчас… нерадостное. Все пройдет, правда! Только не пей, папка! Держись!
— Даю честное благородное слово! — Самойлов прижал руку к груди.
— Отлично! Пока!
— Ты сегодня… вернешься? — с надеждой спросил отец.
Алеша ответил не сразу.
— Наверное, нет. Но я приду утром. Обязательно.
— Утром? — удивился Самойлов, — Ну да… Понятно, почему ты спешишь.
— Пап, пожелай мне счастья! — улыбнулся Алеша.
— Желаю, — кивнул отец.
Дела в Левином ресторане шли прекрасно, он был доволен и собой, и жизнью. Он уединился в своем кабинете, чтобы выпить спокойно чашечку кофе и немного расслабиться. Но его умиротворенное состояние было разрушено самым бесцеремонным образом.
В кабинет решительно вошел некто в плаще с поднятым воротником и надвинутой на глаза шляпе. Этот некто, не говоря ни слова, положил перед Левой какую-то бумажку и быстро удалился.