Подняв руки над головой, мы трем палец о палец, чтобы смешалась кровь, и повторяем клятву:

— Я член королевского и истинного племени я-я. Никто не сможет встать между нами, и никто не сможет разлучить нас, потому что в наших жилах течет одна кровь. Я торжественно клянусь быть верной своим сестрам я-я, любить и заботиться о них, быть рядом в беде и радости, до последнего вздоха…

Тинси, разумеется, вместо «вздоха» говорит «пука» и при этом нагло подмигивает.

Мое сердце колотится так сильно, что я вижу, как подрагивает грудь. То же самое происходит с Тинси и Каро. Наши глаза сияют.

— А теперь, — наставляет Тинси, — всем слизать кровь с пальцев.

Я смотрю на нее. Этого в наших планах не было.

Тинси первой показывает пример, и я повторяю все ее движения, легонько проводя языком по крошечной точке на пальце.

— Ну же, глотайте, — объявляю я неожиданно.

И все мы глотаем крошечные капли нашей общей крови. Совсем как Святое Причастие, только эта кровь — наша. Не Иисуса Христа.

И когда у меня родятся дети, в их жилах будет течь кровь Ниси, Тинси и Каро! Значит, теперь мы родственницы! А когда я состарюсь и умру, все равно останусь жить, пока бьется сердце последней я-я, перекачивая кровь.

И тут Ниси тихо спрашивает:

— Могу я провести мою заключительную церемонию Божественного Грецкого Ореха?

Я совсем забыла о припасенном на конец сюрпризе Ниси.

Мы подходим к воде, и она вытаскивает из пакета четыре скорлупки грецкого ореха, протягивает каждой из нас, прежде чем раздать свечи и потребовать их зажечь.

— Накапайте в скорлупки немного воска, — приказывает она, — и прилепите свечки.

Мы все просто потрясены. Каждый раз, когда я уже думаю, что знаю подруг, они находят все новые способы удивить меня. Они хранят столько секретов, которых я никогда не узнаю!

Кругом так тихо, что слышно, как царапают спички о коробки и трещат, вспыхивая, огоньки. Мы зажигаем свечки и смотрим на Ниси. Она наклоняется, опускает крошечный кораблик на воду и слегка подталкивает. Он покорно пускается в путешествие по темной речке.

Каждая делает то же самое, и к первой огненной лодочке присоединяются еще три светлячка. И это так красиво, что хочется плакать. Мы беремся за руки и становимся полноправными могущественными я-я, отпрысками королевской крови, которую они передадут многим поколениям потомков.


А когда мы возвращаемся, первым делом видим на крыльце статую кубинской Девы. Свет лампочки падает на нее, а вокруг лампочки вьются июньские мошки, тихо шурша крылышками. Мы останавливаемся как вкопанные. Падаем на колени перед Марией, и Тинси вручает нам косметику из своего пакета. Берем тот же самый контурный макияж марки «Дарк бьюти», которым пользуются Кароль Ломбард и Норма Ширер, и начинаем размазывать его по ее лицу, рукам и ногам. Грим немного скользкий на ощупь, и вокруг сразу запахло как в гардеробной Женевьевы. Под пальцами ощущается гладкое твердое дерево.

Снова превратив Деву в мулатку, мы окунаем пальцы в румяна и красим ее щеки, накладываем на глаза и складки платья голубые тени и мажем губы помадой «Харем ред». И наконец, снимаем украшения со своих царственных особ и надеваем на Деву. Завершив нелегкий труд, мы встаем, чтобы в молчании полюбоваться делом рук своих. Ниси, которая до сих пор не касалась статуи, выступает вперед и становится на колени. Сначала мы подумали, что она собирается молиться. Но Ниси берет у Тинси тюбик с помадой и ставит маленькие красные точки на пальцы ног Девы. Красит ее ногти! То, до чего не додумались даже кубинцы!

Я нагибаюсь и целую Ниси в щеку. Каро целует ее в другую, а Тинси смачно чмокает прямо в губы!


Лежа в постели, я ощущаю присутствие Каро. Слышу ее дыхание, чувствую, как бьется сердце. Вдыхаю ее запах, запах Каро. Рисовая мука и свежескошенное сено.

Лунный свет падает на меня и подругу. Аромат свежих оливок висит в воздухе, словно кто-то выдыхает его ртом. Я смотрю на спящих подруг. На лицах все еще остались следы косметики, хотя мы честно старались вытереться простынями, чтобы мать ничего не заметила. Я-я — это и есть моя настоящая семья. Я королева Танцующее Облако, могучая воительница из Великого Королевского племени я-я, и ни один белый мужчина никогда не покорит меня. Лунная Леди — моя мать.


Наутро мы поскорее снимаем белье с постелей, прежде чем мать успевает выйти на крыльцо и разбудить нас. Мы вскочили еще до рассвета, когда краски дня только ожили, и откинули пологи. Наше первое утро в качестве полноправных я-я.

— Девочки, — говорит мать, — не стоило снимать белье. Не будете же вы стирать эти простыни! Отдайте мне весь узел. Не хочу, чтобы ваши мамы подумали, будто я заставляю вас работать прачками за то, что позволила провести ночь с Виви.

Но мы стараемся спрятать от нее вымазанное макияжем белье.

— Миссис Эббот, — начинает Ниси, вежливо улыбаясь, — пожалуйста, позвольте мне взять их домой и выстирать. Это будет моей особой епитимьей.

Ничего не скажешь, ловко подвешен язык у нашей Ниси!

— Ах, Дениза, как замечательно! — восхищается мать. — Жаль, что Вивиан не так часто следует твоему примеру! Сегодня утром ты доставила Пресвятой Деве большую радость.

Ниси снова улыбается матери и моргает как истинная дочь Марии, гордость нашего племени.

— Пойдемте завтракать, — приглашает мать. — Мистер Барнедж принес нам свежие растонские персики.

Мы покорно идем за ней.

— Минутку, девочки, — говорит она. — Я только посмотрю, не появились ли на гардении новые бутоны.

Она обходит крыльцо и оказывается прямо напротив статуи.

— Иисусе, Мария и Иосиф! — ахает она, крестясь, закрывая ладонью рот и начиная трястись всем телом. — Кто мог это сделать? — восклицает она. — Кто?!

Тинси выступает вперед, смотрит моей матери прямо в глаза и изрекает:

— Миссис Эббот, а что, если это чудо?!

— Чудо, — шепчет мать, словно статуя заплакала или начала кровоточить.

На несколько мгновений мать сама замирает словно статуя, прежде чем начать срывать цветы жимолости, бутоны розы «Монтана», ветви сладкой оливы, все, до чего может дотянуться, — и осыпает ими статую Пресвятой Девы. Потом выбегает во двор и отламывает ветви магнолий, головки тубероз и гибискуса и собирает в передник. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она как одержимая летит обратно, роняет цветы к ногам статуи и с силой трясет розовую плеть, так что бутоны падают прямо на голову Божьей Матери. Наше крыльцо еще в жизни не было таким живописным. Мать превратила его в алтарь великолепной цветной Девы.

— Святая Матерь Христова, — бормочет она. — На колени, девочки! На колени и молитесь!

Мы падаем на колени, мать вынимает из кармана передника четки и громко читает молитву:

Слава тебе, ярчайшая Звезда Океанов,

Слава тебе, о Матерь Цветов!

Осени нас сладчайшим благоуханием

Своей любви и сострадания

Ты, носившая в чреве своем

Его, которого не смогли удержать небеса!

Мы продолжаем стоять рядом с матерью. Милость Божья спасла нас от дьявольских аллигаторов, от бушующего урагана. Выжили только мы. Гордые и могучие, едва не погибшие, но чудом сохранившие племя я-я, мы буквально купаемся в чудесах.

9

Назавтра, когда Сидда и Хьюэлин отправились на почту Куино, снова моросило. Ни дождя, ни ливня, так, серенькое небо и изморось.

Если бы Сидда могла придумать новое определение осадков, более пассивно-агрессивное, чем «изморось», наверняка бы употребила именно его. Впервые она начала понимать Мэй Соренсон, часто твердившую, что северо-запад способен поразить плесенью душу человеческую.

Она позвонила своему агенту из телефона-автомата рядом с почтой. Тот заверил Сидду, что она не пускает карьеру по ветру только потому, что решила немного отдохнуть, и что за последнюю неделю земля не перестала вращаться.

В корзинке с почтой до востребования ее ожидала открытка от Коннора с акварельным изображением одной из сцен спектакля. На оборотной стороне было написано:

«Дорогая Сидда!

Постель стала слишком велика для меня одного, когда ты уехала. Я не могу заснуть, особенно потому, что теперь в моем распоряжении больше 1/6 матраса, которую ты обычно мне оставляешь. Закончил эскизы ко второму акту и должен сказать, что сиэтлская команда неплоха. На нашем временном заднем дворе расцвел почти миллион вьюнков. Ты нашла коробку, которую я поставил в машину? Почеши за меня брюшко губернатору Хьюэлин.