— Сестра Соланж, я уже все решила. Ее родителям не стоит звонить.
— Да, матушка, — пробормотала сестра Соланж и, отведя глаза от Виви, уставилась на кровоточащее сердце, а потом на пол. Обет послушания был нерушимым. — Может, матушка согласится позволить Виви провести ночь в лазарете, чтобы я смогла понаблюдать за ней? — все же сказала она.
Мать-настоятельница спрятала руки в рукава и направилась к столу.
— Что ж, не возражаю. Вы можете забрать девочку, — кивнула она и, подняв прикрепленное к четкам маленькое распятие, поцеловала. — Довольно волнений на сегодня. Пора ложиться спать. Молитесь, сестры, за душу этой дочери Марии.
И Виви подумала, что здешние обитательницы только и способны молиться за души. Тело может сгореть, и никто этого не заметит.
Сестра Соланж привела Виви в лазарет, одела в длинную фланелевую рубашку не по размеру. Широкие сборчатые рукава белыми облаками свисали с ее худеньких рук. Монахиня набросила на плечи девочки полотняное покрывало, положила бутылку с горячей водой к ногам и еще одну — на колени. Они сидели рядом в маленькой аптеке и вдыхали запах роз, стоявших в вазе на столе. По стенам теснились стеклянные шкафы, забитые коробками и флаконами с лекарствами.
Монахиня принесла чай и тарелочку имбирного печенья.
— Поешь, пожалуйста, Вивиан Джоан, — попросила она.
Руки девушки дрожали так, что она пролила чай на рубашку, но, похоже, даже не заметила этого. Потому что упорно смотрела на крошечные ромашки, плававшие в чашке.
После того как Виви смогла сделать глоток, сестра Соланж довольно улыбнулась:
— Вот и хорошо. А теперь съешь печенье.
Виви молча уставилась на печенье, не пытаясь его надкусить. Сестра покачала головой.
— Поговори со мной, Вивиан.
Звук настоящего имени подействовал на Виви, как луч солнца, отразившийся от металлической пряжки или куска фольги и больно ударивший в глаза. Она неуверенно взглянула на монахиню.
— Как тебя называли дома?
Виви показалось, что у сестры Соланж усталый вид. Она перевела взгляд со светлых волос на руки. Монахиня нервно сжимала и разжимала пальцы. Увидев, что Виви это заметила, она спрятала ладони под плащ.
— Дома, — сказала девочка, — меня звали Виви.
— Виви, — повторила сестра. — Какое полное жизни имя! — Она склонила голову в молитве, а когда снова подняла, показалась Виви еще более усталой. — Виви, попытайся выслушать спокойно все, что я сейчас скажу.
Виви насторожилась, пытаясь определить тон ее голоса. Мягкий, спокойный, идеальных зелено-голубоватых оттенков.
Монахиня взяла ее руку.
— Виви! Пожми мне руку.
Девочка смотрела прямо на нее, но, казалось, не слышала. Ее снова начало трясти. Сестра взяла у Виви чашку, боясь, что она поранится.
Встав, монахиня вынула из ящика стола ключи, открыла стеклянный шкаф и вытрясла из пузырька две таблетки.
— Проглоти это, пожалуйста, — попросила она. С самого начала сестра Соланж была уверена, что Виви потребуется что-то посильнее, чем чай, поскольку последствия шока непредсказуемы, но не осмелилась сказать об этом матери-настоятельнице. Но теперь Виви была в ее кабинете.
Виви проглотила таблетки, и монахиня присела на корточки около ее стула.
— Виви, — прошептала она, — скажи, кому я могу позвонить, чтобы приехали и помогли тебе?
Сначала Виви подумала, что это ей послышалось. Последние четыре месяца эти слова постоянно звучали в ее мозгу. В воображении. Никогда в действительности.
Она недоверчиво уставилась на монахиню. Очередной обман? Ловкий ход, чтобы подловить ее и наказать?
Но сестра Соланж терпеливо ждала ответа. Не дождавшись, она медленно подняла руку и нежно погладила щеку Виви.
— Виви, дорогая, скажи, кому позвонить?
Это прикосновение словно воскресило девушку.
— Женевьеве Уитмен. В Торнтон, штат Луизиана. Хайленд, сорок два — семьдесят. Ничего не говорите мистеру Уитмену. Только Женевьеве.
— Она твоя родственница? — спросила монахиня.
Испугавшись, что иначе она не позвонит, Виви солгала:
— Крестная мать.
— Спасибо, Виви, — кивнула монахиня. — Ты чудесная девочка. Благословенное дитя.
Эту ночь Виви снова провела на старой лазаретной кровати и видела во сне, что они с Тинси и Джеком сидят на дамбе в Билокси и солнце ласкает их лица.
Наутро сестра Соланж помогла Виви переодеться в костюм, который кое-как собрала, порывшись в приготовленных для бедных мешках с одеждой. Вещи были разнокалиберными, уродливыми и колючими, и монахиня извинилась, отдавая их Виви.
— Это больше подходит для шахматистки, — засмеялась она, — не для теннисистки.
Виви застегнула желтоватую блузку с пятнами под мышками, поверх надела растянутый коричневый джемпер, болтавшийся на ней как на вешалке. На ногах были шерстяные носки и форменные ботинки.
— Откуда вы знаете, что я играю в теннис? — удивилась она.
— О, ты все время говоришь о нем во сне. О теннисе и о каком-то Джеке я-я.
Виви нерешительно засмеялась, но тут же закашлялась.
— Так или иначе, — продолжала сестра Соланж, — у такой хорошенькой девушки нет никаких причин выглядеть кающейся грешницей. Но лучшей одежды у меня нет.
— А мои платья? — спросила Виви.
Сестра прикусила губу, прежде чем ответить.
— Виви, они пропали.
— Все?
— Да. То, что не сгорело, испортил дым.
— Если не считать моей подушки, — кивнула Виви.
— Если не считать твоей подушки, — повторила монахиня. — Подушка уцелела, значит, выживешь и ты.
Увидев Женевьеву и Тинси, стоявших в кабинете матери-настоятельницы, Виви сначала растерялась. Растерялась до такой степени, что застыла как вкопанная. Она жаждала ринуться к ним, обнять, ощутить знакомый запах, впитать ту жизнь, которой ее лишили. Но не могла заставить себя сделать к ним шаг. Замерла на месте, сжимая в руке подушку Дилии, и в этот момент казалась куда моложе своих шестнадцати лет.
Женевьева и Тинси мигом очутились рядом и принялись ее обнимать. Внезапность происходящего ошеломила Виви, и в первую минуту она никак не отреагировала. И чувствовала себя так, словно они были праздными наблюдателями, а она — стоявшей на обочине бродяжкой.
— Миссис Уитмен, — объявила мать-настоятельница, — я не могу отдать вам это дитя. Вы не ее мать.
— И вы тоже, cher, — парировала Женевьева.
— Не смейте обращаться со мной неуважительно! — воскликнула монахиня.
— Cher — вовсе не признак неуважения, — объяснила Женевьева медовым голоском. — Это по-французски означает «дорогая».
— В таком случае не называйте меня дорогой! — отрезала мать-настоятельница.
Женевьева отошла от Виви и шагнула к письменному столу. Тинси сжала руку подруги, прежде чем подобраться ближе к матери.
Свет, льющийся в окна, казался Виви неестественно ярким. С того места, где она стояла, виднелся припаркованный у обочины «паккард» Женевьевы. Машина, казалось, прибыла прямо из снов, и Виви на секунду почудилось, что она может превратиться в лодку или птичку.
— Если вы будете и дальше пренебрегать моими словами, я буду вынуждена позвать отца О’Донагана, — прошипела мать-настоятельница таким тоном, будто предъявляла смертоубийственный ультиматум.
— Зовите кого хотите, сестра, — отмахнулась Женевьева, беря Виви за руку. — Но Виви едет с нами домой.
— Немедленно отпустите это дитя, — потребовала монахиня, но Женевьева уже уводила Виви.
— Отпустите Джоан! — повторила мать-настоятельница.
— Ее зовут не Джоан, — сообщила Тинси, — а Виви.
Женевьева решительно шагала по длинному темному коридору. Виви слышала шаги бежавшей за ними матери-настоятельницы, шорох ее одежд. Наконец монахиня настигла их и протянула руку, чтобы вырвать девочку у Женевьевы. Страх Виви был так силен, что даже во рту ощущался его вкус. Так силен, что она немного подпустила в позаимствованные у сестры Соланж широкие трусики.
Но Женевьева легко отбила руку настоятельницы. Та пошатнулась, и когда Виви оглянулась, эта женщина с неуклюже торчавшим во все стороны покрывалом показалась ей хитрым черным стервятником.
— Я ответственна за спасение души этой девочки! — взвизгнула монахиня.