— Это Джек, — выдавил он. Его руки тяжело давили ей на плечи. Но до Виви дошло не сразу.
— Что ты сказал? — переспросила она.
Пит притянул ее к себе. До нее донесся здоровый запах пота, только вот ее собственного или брата? Трудно сказать.
— Это Джек, сестричка, — повторил он.
Виви отшатнулась.
— Женевьева получила телеграмму, — пробормотал Пит.
— Ты спятил! — усмехнулась Виви. — Или шутишь?
— Господь видит, хотел бы я шутить, — выдохнул Пит.
— Морочишь мне голову, — отмахнулась Виви, игриво хлопнув его по руке, словно желая сказать, что шутка окончена. — Быстро признайся, что пудришь мне мозги.
— Нет, Виви, — ответил Пит, вытирая лицо рукавом куртки.
— Признайся, Пит.
— Виви…
Но Виви, сжав ладонями голову брата, принялась поворачивать из стороны в сторону. Пит молча терпел, но видя, что она не останавливается, сжал ее руки и положил их себе на грудь. По щекам его катились слезы.
— Да послушай ты меня, малышка. Я ничего не выдумываю. Все так и есть.
Виви продолжала смотреть на свои руки. На теннисную ракетку, все еще лежавшую на том месте, куда она ее уронила. Она думала о домашнем ежевичном мороженом. О том, каким было лицо Джека, когда он играл на скрипке. О прикосновении его руки к ее плечу во время танцев. Раскаленная нить боли пронзила ступни и добралась до сердца, где свернулась узлом так туго, что Виви пришлось отпустить руки Пита и долго растирать горло, чтобы вновь обрести способность дышать.
Ширли, горничная Уитменов, сидела на нижней ступеньке лестницы, стиснув голову руками и мерно раскачиваясь. На черном лице серебрились потеки слез.
— Так и знала, что беда будет. Тольки вчера сова кричала. О, я держала этого мальчика на руках, когда он родился. Перекрестила его листьями магнолии, как хотела миз Женевьева. Бедная мисс Виви, потеряли вы своего суженого. Я пробовала уговорить миз Женевьеву принять настой от нервов, только она не захотела. Беда, какая беда…
Из спальни доносились пронзительные вопли Женевьевы. Виви пронеслась мимо Ширли и взлетела по ступенькам. А когда вошла в спальню, Женевьева била мистера Уитмена по щекам, плечам, рукам, куда только могла дотянуться. Тинси стояла поодаль, у окна, закрывая ладонями лицо.
— Мой бедный сын! — заходилась Женевьева, продолжая наносить удар за ударом. — Ты убил моего сына! Ты и твой проклятый патриотизм!
Ее скорбь, казалось, вытесняла из комнаты весь воздух, почти не оставляя пространства для чего-то другого.
Виви хотелось обнять Женевьеву. Обнять Тинси. Хотелось, чтобы они приняли ее в свой круг скорбящих.
— О Боже, — услышала она шепот Пита, когда Женевьева набросилась на мужа и разодрала ему лицо ногтями. Мистер Уитмен даже не пытался сопротивляться и отвечать на удары. Он просто стоял и позволял себя бить.
Пит взял Виви за руку. Они не двигались.
Женевьева судорожно вздохнула. Мистер Уитмен медленно полез в карман, вытащил платок с монограммой, молча вытер слезы и кровь. И только потом протянул платок жене. Та не обратила на него внимания.
«Джек прежде всего предложил бы платок Женевьеве, — думала Виви. — У него всегда были прекрасные манеры».
Женевьева перевела взгляд с дочери на Виви. Девушки шагнули к ней. Виви надеялась, что Женевьева обнимет их, прижмет к себе и скажет, что все хорошо.
Но Женевьева и не думала никого обнимать. Она издала долгий жалобный вой и накинула подол платья на голову, открыв голые ноги и бежевую комбинацию, словно маленькая девочка, пытающаяся спрятаться от неприятностей. Словно женщина, чья скорбь была невыносимо тяжела.
И чем дольше Женевьева стояла так, тем больше цепенела Виви. Эта женщина всегда была рядом, готовая помочь, когда собственная ее мать отсутствовала. И теперь эта вторая мать тоже отворачивалась от нее.
— Сынок, — услышала она голос мистера Уитмена.
— Да, сэр? — спросил Пит, выступив вперед. Он не слишком хорошо знал мистера Уитмена, только вежливо здоровался, встречая его на улице или в банке. Мистер Уитмен тоже не был близко знаком с Питом. Всего лишь кивал, проходя мимо, думая о своем. Но сегодня протянул Питу руки, и тот упал в его объятия. Никогда, ни до, ни после, Виви не видела ничего подобного. Позже она часто жалела, что муж и сыновья так далеки друг от друга, а в этот момент ощутила зависть. Зависть, что она сама лишена утешения отца или матери.
Наконец Виви перестала ждать, когда Женевьева уберет с головы подол и обнимет ее. Она подошла к Тинси и прижала ее к себе. И девушки расплакались.
Тори принялась усердно разминать спину Виви, от основания черепа до лопаток, когда та вдруг начала всхлипывать. Тори ничуть не встревожилась: не впервые клиент плакал на массажном столе.
Виви глубоко вздохнула, содрогаясь всем телом. «В тот день я возненавидела слово “патриотизм”». Возненавидела свою должность капитана группы поддержки. И отныне всякий раз, вопя и подпрыгивая от радости, я играла. Чертовски хорошая игра, только никто не давал мне “Оскара”».
— Простите, — пробормотала она Тори. — Сейчас возьму себя в руки.
Тори принялась трудиться над плечами Виви. Прикосновения были такими уверенными, такими бесконечно свободными, что вызвали новый поток слез. Виви затряслась как осиновый лист, и массажистка была вынуждена прерваться и протянуть ей салфетку. Виви приподнялась на локтях и высморкалась.
— Хотите поговорить? — спросила массажистка.
— Нет, — буркнула Виви, потянувшись к салфеткам.
— О’кей, — согласилась Тори.
«Я не испорчу этот сеанс слезами», — подумала Виви. Но чем сильнее старалась не плакать, тем напряженнее становилось тело. И когда Тори принялась растирать ее плечи, Виви снова всхлипнула.
— Давайте закончим пораньше, ладно? — попросила она, поднимая голову. — Похоже, я никак не могу успокоиться. Мне ужасно жаль.
— Ничего, — вздохнула Тори, наливая на ладонь лосьона из маленькой бутылочки, притороченной к поясу. — По-моему, не стоит. Плач массажу не мешает. Представьте, что ваши слезы — просто легкий летний дождь.
Виви опустила голову в мягкое углубление для лица.
Тори начала легко гладить спину Виви теплыми руками, и та почувствовала, что дыхание постепенно выравнивается. Иногда было трудно поверить, что кто-то вот так может касаться ее тела, с таким смирением, с такой любящей отрешенностью, не прося ничего взамен. Ей самой до сих пор было противно дотрагиваться до некоторых частей своего тела. Например, живота. Он слишком выдавался вперед, и она стыдилась этого. Не могла смириться с мыслью о собственном уродстве. Однако были и другие места: ноги, шея, голова, — прикосновения к которым казались необходимыми и приятными.
Такие моменты Виви не могла назвать иначе, как религиозным экстазом. Моменты, когда она возвращалась в свое тело неизвестными раньше способами. Моменты, когда она ощущала его недуги, боли, варикозные вены и морщинки как слабые и незначительные, и потому стонала от неописуемого счастья. Мимолетные секунды, когда Виви познавала все несовершенства своего тела, были ее собственными, живущими в ней открытиями. Она жила в нем и умрет в нем.
Ее тело выносило четверых детей. Пятерых, если считать брата-близнеца Сидды, а Виви всегда его считала.
— Я хочу поговорить, — призналась она тихо.
И, как обычно, открыла душу массажистке. Шептала слова и фразы между вздохами и слезами, запинаясь, но с легкостью, какой никогда не знала в исповедальне.
— Я пытаюсь верить, — говорила она, — что Господь не дает нам более одного крошечного отрывка истории зараз. Ну, понимаете, истории вашей жизни. Иначе сердце разболится сильнее, чем вы сможете вынести. Он наносит такой удар, чтобы вы по-прежнему могли ходить, медленно, как человек с гипсом на ноге. Но невидимая трещина по-прежнему кроется в вас — достаточно широкая, чтобы оттуда пророс саженец. Только никто ее не замечает. Ни один человек. Все считают, что ты остаешься цельной и здоровой, и обращаются с тобой, наверное, не так мягко, как обращались бы, знай они о трещине.
Виви снова всхлипнула. Тори положила одну ладонь ей на поясницу, а вторую — на основание шеи и слегка надавила. Виви казалось, что массажистка дотрагивается до спинного мозга, посылая ему мысленный приказ успокоиться.