— Не могу поверить, что вы еще держитесь на ногах! Я просто падаю, когда приходится лететь через всю страну!

— О Господи! — отмахнулась Ниси. — Мы прилетели не сегодня! Уже вчера были в Сиэтле! Каро сняла нам люкс в гостинице, и мы чудесно поужинали в «Кемпейне».

— Прямо во дворе, — добавила Тирси. — Изумительный паштет из гусиной печенки!

— Спали допоздна, — вторила Каро. — Дважды останавливались по пути к полуострову. И, будь воля Ниси, остановились бы четыре раза. Удобная машина.

— Не совсем того типа, какой мы бы предпочли водить дома, — оговорилась Тинси, делая первый глоток, — но сойдет для прокатной.

— Как коктейли? — спросила Сидда.

— Мой «Джин риске» напоминает дождевой лес, — объявила Тинси, драматическим жестом обводя окно, словно призывая, деревья немедленно явиться.

— Мое шотландское виски — положительно часть экологической среды, — хмыкнула Каро.

Сидда расхохоталась. Она совсем забыла, что из всех секретов племени я-я самым божественным был юмор.


Позже, немного отдохнув, дамы нагрянули к Сидде в кабриолете. Сидда поняла, кто приехал, просто потому, что никто другой в мире не стал бы так отчаянно жать на клаксон. Женщины выбрались из машины, неся две бутылки с вином, купленные в гостинице, и тот переносной холодильник, который она приметила раньше.


— Поставь плитку на триста пятьдесят и сунь в духовку, — велела Ниси, вынимая из холодильника высокий противень.

— Что там? — поинтересовалась Сидда.

— Крабовое этуфе твоей мамы, из тех лангустов, что выращивает в Пекан-Гроув твой папа, и сакоташ[71] из его же кукурузы, — ответила Ниси.

— Мама послала это мне? — не поверила Сидда.

— Ну… не то чтобы тебе… так прямо она не говорила, — усмехнулась Тинси, — но принесла его в день вылета. А на записке стояло «Сиэтл».

Взяв в рот первый кусочек, Сидда живо представила мать на кухне Пекан-Гроув. Увидела, как та топит масло в большой чугунной сковороде и медленно помешивает в нем муку, пока она не приобретает коричневатый оттенок. Ощутила запах лука, сельдерея и зеленых перцев, увидела, как блюдо меняет цвет, когда Виви добавляет мясо лангустов, свежую петрушку, кайенский перец и щедрую порцию неизменного табаско. С каждым глотком Сидда ощущала вкус родины и материнской любви.


Помедлив, чтобы вытереть слезы, Сидда объяснила:

— Так много острых приправ, что глаза слезятся.

— Верно, — согласилась Тинси.

— Табаско и кайенский перец у кого хочешь слезу вышибут, — кивнула Каро.

После ужина все они погуляли по берегу озера, выбрав тропинку, ведущую на юг, вдоль пробитой в горах дороги. Прозрачные красные ягоды гейлюссакии висели крохотными елочными шарами на близлежащих кустах, а листья березки-вьюнка уже светились оранжевым. Последние лучи заходящего солнца еще отражались в озерной воде, но на небо уже поднималась луна, казавшаяся кремовой на фоне голубого, как веджвудский фарфор, неба. Женщины остановились, пытаясь вобрать в себя окружающую красоту.

— Никогда прежде такого не видела, — вздохнула Каро. — Солнечный закат и лунный восход. Должно быть, какое-то знамение.


Вернувшись в домик, уже купавшийся в голубоватом сумеречном свечении, Ниси вынула из сумки фунт жареного молотого кофе «Коммьюнити френч».

— Кто хочет кофе? — осведомилась она, ставя чайник на плиту.

И, словно одного луизианского кофе было недостаточно, выложила на тарелку пирожные.

— Попробуй пекановое пирожное, солнышко, — предложила она Сидде, протягивая тарелку.

— Господи, Ниси, — ахнула Сидда, — а это еще откуда?

— Привезла с собой.

— Это тоже мама испекла?

— О нет. Это испекла я. Твоя мама на милю не подойдет к сладостям. Поэтому все еще носит восьмой размер, а я едва влезаю в двенадцатый.

Каро, просмотрев коллекцию компакт-дисков, поставила Ицхака Перлмана[72], игравшего старые джазовые стандарты вместе с Оскаром Питерсоном.

Тинси и Ниси прекрасно устроились на диване, Каро заняла кресло. Хьюэлин вскарабкалась на колени Тинси и довольно смотрела на Сидду, как бы говоря: «Вот видишь, нам следовало бы почаще приглашать гостей». Сидда выдвинула стул и уселась так, чтобы видеть всех трех женщин.

Крепкий кофе и греховно-вкусные пирожные с пьянящим сочетанием темного кукурузного сиропа, орехов и сахарной пудры вызвали счастливый гул во всем теле Сидды.

— Они восхитительны, но мне лучше не злоупотреблять, иначе всю ночь не сомкну глаз.

— Итак, — небрежно бросила Тинси, — где ты хранишь «Секреты»?

— Прошу прошения? — растерялась Сидда.

— Альбом «Божественных секретов», дорогая. Давай взглянем вместе.


Стоило Сидде показаться в дверях гостиной с альбомом в руках, как разговор мгновенно смолк. Сидда отдала Тинси альбом, пристально наблюдая за реакцией женщин.

Наскоро просмотрев каждую страницу, Тинси заметила:

— Да, ничего не скажешь, сюда много всего попало.

— А не попало еще больше, — возразила Каро.

Сидда закрыла альбом и положила на журнальный столик.

— Сидда, — вступила Ниси, — Каро сказала, что у тебя накопились вопросы.

— Да, мэм, — вежливо кивнула Сидда, словно во мгновение ока вновь стала маленькой девочкой и вспомнила усвоенные едва ли не в пеленках манеры.

— Сидда, пожалуйста, — упрекнула Каро, — откуда ты взяла эти «да, мэм»?! Давно бы пора забыть! Другие времена, другие обычаи.

— Сама не знаю, как вырвалось, — нервно хихикнула Сидда.

Тинси, посмотрев на подруг, взялась за сумку из желтой соломки.

— Господи, Тинси! Неужели у вас еще остались очередные луизианские сюрпризы?

— Ну… — протянула Тинси, извлекая большой конверт из оберточной бумаги, — что-то в этом роде. Каро сказала, что ты спрашивала о том времени, когда твоя мама заболела и уехала.

Сидда задохнулась.

— Тут письма, которые ты приносила мне много лет назад, когда была совсем девочкой. Просила передать их маме, — пояснила Тинси и, глубоко вздохнув, призналась: — Только я так ничего и не передала. Там же письма твоей мамы, которые мы берегли все эти годы.

— Мы хотели послать их по почте, — вторила Ниси. — Но это было как-то… неправильно, что ли. Не знаю, молишься ли ты святым, а вот я молюсь святому Франциску Патризийскому…

— Святому Фрэнку Патризийскому, — перебила Каро. — Не Фрэнки Ассизскому.

— Он святой покровитель прощения и примирения, — продолжала Ниси как ни в чем не бывало. — И нам показалось, что будет лучше, если мы будем с тобой во время прочтения этих писем…

— Спасибо. Жду не дождусь, когда будет можно их прочесть.

— Почему бы не сейчас, подруга? — удивилась Каро вставая. — Ложись и читай, пока мы моем посуду.

— О нет, — запротестовала Сидда. — Я не могу вам этого позволить. Сама все приберу после вашего ухода. Мало того что вы все привезли с собой, так еще и мытье посуды на вас взваливать? Нехорошо.

— Мы настаиваем, — сказала Ниси. — Хороший гость всегда помогает убирать за собой.

— Но разве все вы не устали?

— Ни чуточки, — заверила Тинси. — Мало того, у меня сна ни в одном глазу.

— И у меня тоже, — поддакнула Ниси. — Да и разница с домом на два часа. Это там уже спать пора.

— В это время я только встаю, — усмехнулась Каро. — Не торопись. Читай сколько потребуется. Мы никуда не уходим.


Пока я-я убирали со стола, Сидда лежала на диване, подложив под голову подушку, и изучала содержимое конверта. Всего там было две связки писем. В первой содержались только неотправленные, написанные детской рукой. Сидда не сразу поняла, что это ее собственный почерк. Все адресованы «миссис Шеп Уокер». Ни дома, ни улицы. Смещенное вбок имя, казалось, беспомощно висит в пространстве, без опоры в виде координат. При виде пустого места, где должен был находиться адрес, у Сидды стиснуло внутренности. Сама того не сознавая, она подтянула колени к подбородку, сразу став меньше, и развернула первое письмо.

«2 апреля 1963 г.


Дорогая мама. Никто не дает мне твой адрес. Тинси сказала, что сама отправит мои письма, и, надеюсь, так оно и будет. Мама, прости за то, что мы плохо себя вели и расстроили тебя. Багги говорит, ты не смогла вынести всех нас сразу. И велела писать только радостные письма. Пожалуйста, выздоравливай поскорее.