– Господин! Господин! – позвал его Радж, просовывая голову между прутьями.
Звать пришлось долго, сторож никак не хотел просыпаться. Наконец он поднял голову и посмотрел на посетителя.
– Тебе чего? Бегает тут мелюзга всякая, старому человеку отдохнуть нельзя, – заворчал сторож, сводя кустистые брови.
Но Радж видел, что привратник сердится не всерьез, и потому широко ему улыбнулся:
– Вы меня не помните, дедушка? Я друг Риты, я был здесь на дне ее рождения. Раджем меня зовут, Рита, наверное, вам обо мне говорила?
– Рита? Да, может быть, и говорила, Рита столько болтает, что всего не упомнишь, – старик посмотрел на Раджа ласково и спросил. – Ты к Рите пришел?
– Да, дедушка, а она дома?
– Нет, мальчик, уехала наша маленькая хозяйка, в другой город увезли.
Сторож посмотрел на растерянное лицо Раджа и поманил его пальцем. Мальчик быстро перемахнул через ограду и подбежал к старику. Тот пошарил рукой за пазухой и протянул мальчику что-то, завернутое в яркую бумажку.
– Умеешь такое есть? – спросил он. – Конфета называется. Рита нам всегда из дому таскала. Да мне ни к чему – зубы болят, а внуков нет. Возьми, как будто от Риты.
Радж сжал в пальцах удивительную конфету – такую же необыкновенную вещь, как все, что окружало Риту.
– Слышал про нашу беду? – спросил старик. – Родители у Риты погибли. Ах, какое горе, как девочку жалко. Купили такую штуку, автомобиль, я ее увидел, сразу понял, добра она в дом не принесет. В Дели ехали по улице, а там, говорят, полно автомобилей. Один с другим столкнулся – и все, господина Санджея нет, и супруга его погибла. Хорошо еще, Риту туда посадить не догадались.
Так вот что стряслось с его подругой, лучшей девочкой на свете! Но почему? Она никому не сделала зла. И папа ее такой добрый господин, не то, что его друг судья Рагунат.
Радж представил на мгновение, каково было бы ему лишиться мамы, и вскрикнул от боли. Нет, только не это! Бедная милая Рита!
Он бы помог ей, развеселил бы – спел или показал фокус. Может быть, она улыбнулась бы. Да хоть за руку ее подержал бы, и то часть ее горя досталась бы ему. Как нелепо устроена жизнь. У Ритиных родителей все было для счастья. Значит, смерть не выбирает, не смотрит, богат ты или беден, может отобрать счастье у ребенка, лишив его мамы и папы. Ах, Рита! Как он не хотел, чтобы она страдала!
Старик посмотрел в ставшие огромными от переживаемого потрясения глаза мальчика и прижал его к себе.
– Ну, ну, – сказал он, тяжелой рукой гладя его по голове, – ничего, маленький. Рита не пропадет, найдут ей опекуна хорошего, вырастят, обучат. Это у таких, как мы, будущее зависит от случайностей. Ничего, сынок, все образуется еще – и для Риты, и для тебя. Жизнь длинна, и в ней много горя, но и радости много. Завтра откроешь глаза – и не узнаешь мир, так он будет хорош. Вот увидишь, мальчик, я тебе обещаю.
Уже темнело, когда Радж попал на свою улицу. Улица не спала. Под единственным тускло горевшим фонарем развлекались мальчишки. Вооружившись деревянными палками-битами, они по очереди пытались выбить из начерченного на каменных плитах круга рюшку. Страсти разгорелись не на шутку, делались ставки на соперничающих игроков. Впрочем, фаворит был известен – Фероз, самый старший мальчик, пользовавшийся на улице большим авторитетом, не раз бывавший в полиции за мелкое воровство, которое всегда совершал с таким проворством, что неизменно избегал наказания. Мальчики помладше и послабее заискивали перед ним – с конкретными целями и так, на всякий случай, вдруг пригодится его дружба и благосклонность. Ему ничего не стоило отобрать у них перепавший им редкий кусок лепешки или банан, да еще по шее надавать, если обиженный принимался хныкать. На этой улице он был для детворы чем-то вроде собственного судьи, и законы, по которым он судил, были так же жестоки и несправедливы, как жизнь. Отец, умирающий от туберкулеза, не видел ничего плохого в повадках сына и даже поощрял его поведение, надеясь, что так Фероз устроит свою жизнь получше, чем если бы он отличался добронравием и смирением.
Этому учило трущобное существование. Здесь не выживали те, кто не мог за себя постоять, не умел или не хотел ловчить, не спешил что-нибудь урвать, выхватив это из рук зазевавшегося соседа. Здесь надо было быть крепким и жестоким, никому не показывая своей слабости, – слабости трущобы не прощали.
Радж медленно брел, волоча за собой сумку с уже не нужными книжками и подходя все ближе к играющим.
– На, держи! – азартно кричал крошечный чумазый малыш в разорванной у ворота рубашке. – Эх, мимо! Мазила ты, Динеш!
Динеш отошел, отдав биту другому мальчишке.
– Надо лучше целиться, – фыркнул Фероз, дав щелчка в покорно подставленный лоб неудачливого игрока.
Скользнув невидящим взглядом по толпе мальчиков, Радж вступил в очерченный мелом круг.
– Эй ты, болван! Ты зачем сшиб мою рюшку! – завизжал наголо остриженный мальчишка, угрожающе замахнувшись битой.
Остальные не мешкая побросали свои занятия и сбились в кучу, наблюдая за происходящим загоревшимися черными глазами.
Фероз свистнул, и его армия приняла это за сигнал к атаке.
Предводитель шел впереди войска, стеной наступающего на одинокую фигурку с опущенной головой.
Радж был еще слишком мал, чтобы понять, откуда взялось у них столько ненависти к нему. Казалось, они ждали весь день, когда, наконец, появится достойная мишень для всего злобного и грязного, что впитали они сегодня на этой улице. Им просто необходимо было вылить на кого-то звериную агрессивность, помучить кого-нибудь, унизить, растоптать, чтобы им самим немного полегчало, чтобы забыть собственные унижения, почувствовать, что они, чахлые ростки заплеванных дворов, тоже чего-нибудь да значат.
А лучшей жертвы, чем Радж, и придумать нельзя! Маленький и слишком чистенький мальчик с намазанной маслом головой! Совершенно неопасный соперник – нет, к сильному они вряд ли осмелились бы полезть со своими тощими кулачками. А этот – даже они, истощенные дети трущоб, вполне могут поколотить такого, особенно если навалятся все вместе. И с каким наслаждением!
– Так зачем ты сбил рюшку, болван, – спросил, сплюнув, Фероз.
– Пожалуйста, простите, я спешил, очень, – ответил, отступая Радж, на что-то еще надеявшийся.
Простить? Здесь не прощали ничего. Особенно просьб о прощении.
– Маменькин сынок, дайте ему, ребята, – закричал малыш в разорванной рубашке, высовываясь из-за спины Фероза.
– Бей его, бей, так ему! – понеслось со всех сторон.
От первого же удара, угодившего в щеку, Радж упал. Но лежать на земле ему не дали. Множество цепких рук подняли его, схватив за курточку и шорты, чтобы снова и снова бить, встав кружком вокруг растерянной жертвы. Радж натыкался на один удар и отлетал, чтобы получить другой, сзади. Из разбитой губы потекла кровь.
Он пытался сопротивляться, но не успевал понять, откуда будет следующий пинок, кто еще не насытился его мучениями. Страшнее всего было случайно перехватить их взгляд, пышущий такой ненавистью, что ранил страшнее кулаков. Как он был им ненавистен! И даже не он, Радж, сын Лили, а то, что они видели в нем другой мир, осмелившийся хранить себя среди их грязи! Как он смел быть таким чистым, этот мальчик, когда они грязны? Как он смел учиться среди их невежества? Как он смел не красть в квартале воров? И как он смел предаваться мечтам о светлом будущем, когда они были лишены его?
– А. ну, давай, чего разлегся? – кричали они ему, поднимая для новых ударов.
– Послушайте, отпустите меня, у меня мама больна, – прохрипел мальчик, держась за грудь. – Вы меня завтра побьете.
Завтра? Для них не существовало завтра. Они жили только сегодняшним днем, и ненависть их требовала сегодняшней крови, чтобы проснуться наутро такой же жаждущей и острой.
Ничего более смешного он и сказать им не мог. Какие нежности, мама больна! Их матери тоже не были здоровы – те, кто выжил после всего, что видели они на этой улице.
– Ах, мама больна? – раздался дружный хохот. – Вы слышали ребята? Его мама больна!
От таких слов их ожесточение еще усилилось, кулаки снова сжались, и толпа пошла на Раджа быстро сжимающимся кольцом.
Вдруг раздался резкий свист, предупреждающий об опасности.
– Бегите, бегите! – закричал залезший на фонарь мальчишка, следящий обычно, не идет ли полиция. – Сейчас здесь будет Джагга.
Это имя ему не пришлось повторять дважды.