– Почему же нет? Ты только успокойся...
– Не смей больше называть меня деткой! Что ты вообще понимаешь, кроме своей работы, будь она неладна?! Тебе наплевать на Рэя... Убирайся от меня! Не хочу тебя видеть, никогда! Дай ты мне спокойно умереть, слышишь?
Саша что было сил толкнула Вано обеими перебинтованными руками в грудь – и, не удержавшись, вскрикнула от боли. Но твердыня осталась непоколебима, то ли сил было маловато, то ли «броня» слишком крепка. А дальше произошло невероятное, не говоря ни слова, Стас схватил девушку за голову и прижался к ее губам своими. От такого медвежьего вероломства ее заплаканные глаза вылезли из орбит. Александра мычала, дергалась и молотила его кулаками по чему попало. Но с таким же успехом она могла бы молотить по скале...
Наконец бедняжка затихла. Тогда Вано оторвался от ее лица и перевел дух.
– Успокоилась? Прости, детка, надо было вывести тебя из истерики. Считается, что в таких случаях нужно дать хорошую затрещину. Но я женщин не бью – предпочитаю более радикальное средство. Как видишь, действует.
– Ты... отвратительный тип!
– Возможно, спорить не буду. Но ты все-таки меня послушай. Все, что ты тут мне наговорила, – все это на твоем месте сказала бы любая. И не только девчонка, иной мужик свихнулся бы, пережив такое! Сейчас тебе кажется, что жизнь кончена, что больше ничего никогда не будет хорошего, и лучше бы прямо теперь покончить с ней счеты. Но пройдет время... может быть, много времени – не день и не два, – и ты поймешь, что это не так. Ты же знаешь, жизнь – она как матрас, и за темной полоской обязательно следует светлая. Еще все у тебя будет: и плохое, но и хорошее тоже! Сейчас тебе стыдно перед ним, что ты осталась жива, что хочешь жить вопреки всему...
– Врешь! Я не хочу жить, я же сказала!
– Нет, хочешь! В тебе не умерли нормальные человеческие желания и чувства. Десять минут назад ты просила у меня есть. А чуть раньше потянулась за зеркалом, потому что хотела взглянуть на свой портрет лица – скажешь, нет? А еще раньше лежала и думала о том, что этот тип, которого ты называешь отвратительным, имел возможность наблюдать тебя, гм... в не совсем одетом, мягко говоря, виде. Ведь думала же, а?
– Заткнись! – Александра залилась густой краской, как когда-то давным-давно.
– Ага, я, конечно, прав. Все это нормально, детка. Потому что ты – живая! Вот если б ты об этом не думала, тогда ты действительно была бы трупом. Сейчас ты стыдишься этих желаний и чувств, они кажутся тебе ужасными, предательскими по отношению к нему. Я знаю, как это бывает... Но так будет не всегда, поверь мне!
– Ты знаешь?..
– Знаю. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, если захочешь. Когда мы теряем кого-то близкого, мы думаем, что теряем... свою собственную жизнь. Но это не так. Мы не просто можем жить после этого: мы должны жить – за себя и «за того парня». Это вовсе не значит, что мы забываем, предаем тех, кого потеряли. Я знаю, ты никогда не забудешь Рэя. Ради него, ради его памяти ты теперь обязана жить. Как ты думаешь, что он сказал бы, если б узнал, что ты хотела сотворить с собой тогда в ванне? То-то...
– Нет, ты все не то говоришь! То есть то, но только... Рэй же погиб из-за меня, как ты не понимаешь?! Это я его втянула в эту историю, в свою проклятую месть, в эти запутанные отношения. Если б не я, он был бы сейчас жив и здоров и жил бы в мире и согласии с семьей и с самим собой. Его сын не лишился бы отца, а молодая жена – мужа...
Горькие слова Александры звучали выстраданно, но без прежнего надрыва. Казалось, они шли из самого сердца.
– Это все я, Вано! Я мечтала о справедливости, а сама принесла страдания стольким безвинным людям. Рэй и Филя в могиле, Данька тоже чуть не погиб... Должно быть, Бог решил, что я хочу взять на себя его функции карать и миловать, и послал эти смерти в наказание мне! Это мой грех, а я даже не могу покаяться, потому что не верю в небесный суд, потому что не научена подставлять вторую щеку... А ты говоришь – «жить»!
«Какой я молодец, что не сказал ей еще и про Жемчужникова!» – подумал Стас.
– Я не очень гожусь в исповедники. С Богом у меня тоже непростые отношения. Но... ты попробуй-ка посмотреть на это дело с другой стороны. Не слишком ли ты сложно трактуешь высший промысел? С чего ты взяла, что все случившееся случилось в наказание тебе, а не им самим? По-моему, у каждого из нас хватает собственных грехов, и Господу намного проще воздать за них каждому лично, чем вдумываться в хитросплетения человеческих отношений и выискивать – кто и в чем больше виноват. Если, к примеру, завтра мне на голову упадет кирпич, не станешь же ты считать, что эта кара послана тебе за то, что называла меня отвратительным типом?
– Ну, разве что кирпич будет величиной с дом! В противном случае это будет кара тому самому кирпичу, богохульник.
– Вот видишь, детка, ты уже улыбаешься... Однако, если ты думаешь, что из-за твоей исповеди дядя Вано будет жарить другой омлет, то ты очень ошибаешься. На такой подвиг я не способен даже во имя искупления всех смертных грехов на свете.
«Я знаю, что буду наказан, Саша. Жестоко наказан... – вспомнилось девушке. – Но я буду тебя любить, пока Божий гнев не настигнет меня...»
Наверное, Стас в чем-то прав. Но это слишком жестокая кара, Господи! Нельзя так наказывать за любовь.
Саша удивилась, она в первый раз мысленно назвала его просто по имени. Не Господа – нет, конечно, а странного бородатого человека с голубыми глазами.
В тот же самый день, когда Стас выводил свою «пациентку» из нервного шока поцелуем, девушку ожидало еще одно потрясение. После завтрака, оставшись одна и пообещав «дяде Вано» вести себя хорошо, она тихо лежала на своем диване, вытирала набегавшие слезы и размышляла над его словами о том, что надо жить ради памяти Рэя. Как вдруг ее пронзило: Господи, она же беременна! Вернее, была беременна, когда все это случилось. Как она могла забыть об этом?!
Весь этот кошмар... У нее и без того было очень немного шансов выносить ребенка – практически никаких, а теперь?! По ее подсчетам, уже два месяца – значит, близится критический срок... Неужели выкидыш уже случился – во время неудачной попытки самоубийства или после, когда она лежала без памяти?! А Стас просто не знает, как ей сказать об этом, ему ведь и так досталось с нею, дурехой...
Александра в ужасе прислушивалась к своим внутренним ощущениям, пытаясь обнаружить признаки женского несчастья, слишком хорошо ей памятные. Но их не было. Наоборот, у нее было чувство, что ребенок здесь, с нею. Что он жив, и с ним все хорошо! Саша потихоньку встала, пробралась в ванную и тщательно обследовала себя, насколько это было возможно. Результаты лишь прибавили ей уверенности. Она стояла и поглаживала свой пока еще нисколько не изменившийся живот забинтованными руками, и смеялась сквозь слезы, и ругала себя за глупость и эгоизм, и шептала имя того, кому собиралась подарить этот «рождественский подарок»...
Теперь она подарит его себе. Только себе!
С этого дня Александра быстро шла на поправку. Ее молодой сильный организм, до сих пор успешно справлявшийся со всеми физическими испытаниями, преодолевал и это. Уже к вечеру восьмого, когда Вано принес ей из магазина обновки – теплый байковый халатик, спортивный костюм и еще кое-какую мелочь, – она ходила по однокомнатной квартирке, которую детектив называл «своей московской хазой». А со следующего дня стала все активнее подменять хозяина по хозяйству.
Через неделю они сняли повязки с Сашиных рук. Остались небольшие, но очень неприятные шрамы. Стас сказал, что со временем они сгладятся, а вообще-то...
– Эти зарубки – на память о твоей глупости, детка. Слава Богу, что у тебя не хватило пороху совсем перерубить вены, не то бы...
И правда, с каждым днем болезненная краснота таяла, и «зарубки» все меньше бросались в глаза.
Далеко не так просто было с рубцами на душе. Но и их лечило время, похоже, Вано и в этом оказался прав. Саша больше не билась в истерике, не бросалась на стены и на их хозяина. В ее душе установилось некое печальное равновесие. Нет, она не то чтобы стала забывать Рэймонда Кофи – разве можно его забыть?! Она даже не смирилась с его гибелью и знала, что не смирится никогда. Но Саша ее приняла. Быть может, если б не ребенок Рэя, которого она носила в себе, процесс восстановления шел бы куда хуже, но... Александра была беременна, и больше не забывала об этом ни на миг.