Эрин Уатт - Бумажная принцесса

Когда я начинаю двигаться перед Каллумом Ройалом, его лицо перекашивается, будто от боли. Мои бедра начинают вращаться в такт музыке. В этот момент мое тело начинает жить собственной жизнью. Танец в моей крови. Это часть меня. Когда я была маленькой, мама, с трудом накопив денег, отдала меня заниматься балетом и джаз-танцами. Я прозанималась три года, потом деньги закончились, и она стала учить меня сама. Мама смотрела видеозаписи или ей удавалось проникнуть на бесплатные занятия в общественных центрах, откуда ее потом выгоняли. Возвращаясь домой, мама показывала мне все, что ей удалось узнать.

Я люблю танцевать, и у меня это хорошо получается, но хватает мозгов не рассчитывать на танцы как на свою будущую карьеру – конечно, если только я не собираюсь зарабатывать на жизнь, танцуя стриптиз. Нет, я выберу себе работу, которая имеет практическую ценность. Бизнес или правоведение – то, что позволит хорошо зарабатывать. Танцы – глупая детская мечта.

Когда я соблазняющим движением провожу руками по корсету, Ройал издает стон. Но не такой, к каким я привыкла. Он не выглядит возбужденным. Он выглядит… опечаленным.

– Он бы в гробу перевернулся, – хрипло произносит Ройал.

Я не обращаю на него никакого внимания. Для меня его не существует.

– Это неправильно. – Кажется, он чуть не подавился.

Я откидываю волосы назад и выпячиваю грудь вперед, ощущая на себе взгляд Бруно, который затаился в темноте.

Сотня баксов за десятиминутный танец, две минуты я уже протанцевала, осталось еще восемь. Я смогу их пережить.

А вот Ройал, очевидно, нет. Я делаю еще одно вращение бедрами, и его руки сжимаются на них.

– Нет, – рычит он. – Стив ни за что бы этого не позволил!

Я не успеваю даже моргнуть, не успеваю зафиксировать в сознании его слова. Мужчина вскакивает на ноги, я подлетаю в воздух, и мое тело оказывается перекинутым через его широкое плечо.

– Отпусти меня! – ору я.

Но он не слушает. Ройал без усилий несет меня, словно я тряпичная кукла, и даже Бруно, откуда ни возьмись появившийся на его пути, неспособен ему помешать.

– Убирайся к чертям с дороги! – Когда Бруно делает еще шаг, Ройал повышает голос. – Этой девочке семнадцать лет! Она несовершеннолетняя, и я ее опекун, так что, и да поможет мне Бог, если ты сделаешь еще один шаг, я сделаю так, что в этом месте соберутся все копы Кирквуда, а тебя и остальных подонков, которые здесь находятся, упекут в тюрьму за угрозу жизни несовершеннолетней.

Бруно хоть и здоровяк, но мозги у него на месте. С ошарашенным видом он уступает нам дорогу.

Я не такая сговорчивая. Мои кулаки молотят по спине Ройала, ногти вонзаются в его дорогой пиджак.

– Поставь меня! – кричу я.

Но он меня не слушает. Никто не останавливает нас, и Ройал свободно шагает к выходу. Все мужики в зале с вожделением смотрят на сцену и улюлюкают. Я замечаю какое-то движение. Это Джордж появился рядом с Бруно. Но вышибала что-то яростно шепчет ему на ухо, и они оба исчезают, а меня обдувает порыв холодного воздуха.

Мы на улице, но Каллум Ройал по-прежнему не отпускает меня. Я наблюдаю, как его модные дорогие ботинки топают по разбитому асфальту парковки. Звон ключей, долгий гудок, и вот меня снова переворачивают в воздухе и опускают на кожаное сиденье. Заднее сиденье его автомобиля. Захлопывается дверца. Рокочет заведенный двигатель.

О боже. Этот мужчина похищает меня.

Мой рюкзак!

Там все мои деньги и часы! Заднее сиденье громадины, которую Каллум Ройал зовет автомобилем, можно назвать самым роскошным местом, куда когда-либо опускалась моя задница. Жаль, у меня нет времени этим насладиться. Я протягиваю руку к дверной ручке и нажимаю, но чертова штуковина не открывается.

Мой взгляд перемещается на шофера. Понимаю всю тщетность своей попытки, но у меня нет другого выхода: ринувшись вперед, я вцепляюсь в его плечо, хотя даже шея у этого мужика толще моего бедра.

– Развернитесь! Мне нужно обратно!

Он даже бровью не ведет. Словно из кирпича сделан. Я трясу его еще и еще, но, похоже, даже если я врежу ему по шее – а может, и еще куда – он отреагирует только, если ему прикажет Ройал.

Каллум наблюдает за мной, сидя напротив, и мне приходится смириться с тем фактом, что только он решает, выпустить меня из этой машины или нет. Но на всякий случай я проверяю окна. Они тоже не опускаются.

– Блокировка от детей? – бормочу я, хотя уже знаю ответ.

Ройал чуть заметно кивает.

– В том числе. Пока скажу лишь одно: пока мы не приедем, из машины ты не выйдешь. Ты не это ли ищешь?

Мой рюкзак приземляется мне на колени. Я подавляю желание сразу же открыть его и проверить, не вытащил ли мужчина мои деньги и удостоверение личности. Лишившись последнего, я окажусь целиком в его власти, но мне не хочется, чтобы этот Ройал узнал обо мне еще больше, пока сама не разберусь в том, что у него на уме.

– Послушайте, мистер, я не знаю, что вам нужно, но у вас есть деньги – с этим не поспоришь. Здесь полно проституток, которые сделают для вас все, что угодно, и при этом, в отличие от меня, не будут иметь никаких проблем с законом. Просто высадите меня на следующем перекрестке, и я обещаю: вы никогда обо мне не услышите. Я не пойду в полицию. А Джорджу скажу, что вы мой старый клиент и мы уже уладили все проблемы.

– Мне не нужна проститутка. Я приехал за тобой. – После этого заявления, которое явно не предвещает ничего хорошего, Ройал снимает пиджак и протягивает его мне.

Хотелось бы мне иметь вид независимый и бойкий, но, сидя здесь, в этой супердорогой тачке, напротив мужчины, перед которым мне только что пришлось танцевать откровенный танец, я ощущаю неловкость и беззащитность. Сейчас я отдала бы все что угодно даже за бабушкины панталоны. Я с неохотой надеваю пиджак, стараясь не обращать внимания на боль от сжимающего грудь корсета, и плотнее закутываюсь в плотную ткань.

– У меня ничего нет. – Та небольшая сумма наличных, спрятанных на дне моего рюкзака, сущие гроши для него. Да одна только его тачка стоит больше, чем весь «Дэдди-Джи»!

В ответ Ройал лишь поднимает одну бровь. Теперь, когда он остался в одной рубашке, я вижу его руки, его часы, которые выглядят… в точности как те, что есть у меня. Его взгляд следует за моим.

– Узнаешь?

Это не вопрос. Мужчина поднимает запястье, чтобы мне было лучше видно. У часов простой черный кожаный ремешок, корпус из золота высшей пробы, серебряные кнопки и выпуклое стекло. Цифры и стрелки светятся в темноте.

– Ни разу в жизни не видела, – вру я, во рту у меня пересохло.

– Правда? Это часы фирмы «Орис». Швейцарские, ручная работа. Подарок в честь окончания учебки[4]. Мой лучший друг, Стив О’Халлоран, получил такие же. Сзади выгравировано…

Non sibi sed patriae.

Я нашла значение этой фразы, когда мне было девять, после того как мама рассказала мне историю моего рождения: «Прости, малышка, но я переспала с моряком. Он оставил мне только свое имя и эти часы». «И меня», – напомнила я. Мама взъерошила мне волосы и сказала, что я самое лучшее во всей ее жизни. И снова от чувства утраты у меня екает в сердце.

– …Это означает «не за себя, но за родину»[5]. Часы Стива пропали восемнадцать лет назад. Он говорил, что потерял их, но новые так и не купил. Вообще с тех пор никогда не носил никаких других. – Ройал печально усмехается. – И всегда, когда опаздывал, приводил это в качестве оправдания.

Я невольно наклоняюсь вперед, желая узнать больше о Стиве О’Халлоране, о том, что, черт побери, такое «учебка» и как познакомились эти двое. Но тут же мысленно даю себе пощечину и отодвигаюсь обратно к дверце.

– Классная история, приятель. Но какое отношение все это имеет ко мне? – Я бросаю взгляд на Голиафа за рулем и повышаю голос: – Вы оба только что похитили несовершеннолетнюю, что является преступлением в пятидесяти штатах. Разве не так?

– Преступлением будет считаться любое похищение, вне зависимости от возраста жертвы, – соглашается Ройал. – Но я твой опекун, а ты была участницей незаконных действий, так что у меня есть право забрать тебя.

Я принуждаю себя язвительно расхохотаться.

– Не знаю, что вы там себе думаете, но мне тридцать четыре. – Я открываю рюкзак и, отложив в сторону часы, которые являются точной копией тех, что сияют на левом запястье Ройала, достаю свое удостоверение личности. – Видите? Маргарет Харпер. Тридцать четыре года.