Лейла Аттэр - Бумажный лебедь

— У меня есть еще несколько могил, чтобы украсить, — она помахала двумя букетами, которые держала. — Для моих бабушки и дедушки. Хочешь помочь?

— Вы двое ступайте, — произнес Рафаэль. — Я подожду здесь.

Дамиан позволил Сьерре вести его через толпу, к могиле на другой стороне кладбища. Участок земли был больше и выделялся высокими мраморными плитами и гладким гранитом. Определенно не тюремный участок.

— Здесь, — сказала Сьерра. Она начала вытирать пыль с надписи на могиле и положила на нее букет. — Ты расставишь цветы и другие вещи.

— Да, босс, — ответил Дамиан, улыбнувшись, когда положил ромашки на могилу. Он потянулся за другим букетом и вытянул несколько свечей. И череп из папье-маше, примерно такой же, как он видел на могиле МаМаЛу.

— Должно быть, они много их продали, — сказал он, держа его.

— Это я сделала, — произнесла Сьерра, отступив от надгробия.

«Светлой памяти Адрианы Нины Седжвик», — гласило оно.

Дамиан уронил череп.

— Адриана… Седжвик.

Его голова кружилась так сильно, что он едва мог говорить.

— Она была мамой моей мамы. Мама моего отца похоронена на другой стороне. Я сделала для нее бумажный череп тоже. А это мой дедушка, — Сьерра перешла к соседней могиле. Это была новее и не нуждалась в такой тщательной отчистке.

Дамиан ничего не видел кроме имени, высеченного на камни — «Уоррен Хендерсон Седжвик».

— Я не знала их, но мама говорила, что дедушка Уоррен очень любил бабушку Адриану, — Сьерра все тараторила, не обращая внимания на то, что ее слова ударяли в Дамиана, подобно большому разрушительному астероиду, выбрасывая его с орбиты, отправляя в головокружительный и полностью сбивающий с толку безграничный хаос.

— Когда он умер, — продолжила она, — он хотел быть похоронен возле нее. Моя мама и дедушка жили в Сан-Диего. Тот, что в Штатах. Но когда мама приехала, чтобы похоронить дедушку, то осталась тут. Она говорит, это потому, что она здесь выросла, но я думаю это потому, что трое из моих прародителей были похоронены здесь. Я не знаю другого моего дедушку. И не знаю моего папу. Его зовут Дамиан. Он в тюрьме. Настоящей тюрьме. Не работает там, как моя ма…

— Сьерра! Я везде ищу тебя. Я говорила тебе встретить меня возл… — запнулась Скай. Она держала свечи, по одной в каждой руке. Они потухли при ее резком выдохе.

Они стояли, парализованные, Дамиан на коленях возле клумбы из ромашек и Скай между надгробьями ее родителей, держась за них, когда их дочь представила их друг другу.

— Мама, это мой новый друг. Я навещаю его иногда после школы… — сказала она, но ни Дамиан, ни Скай не слушали.

Рядом с ними семьи собирались вокруг могил близких людей, а тут стояли они, потерянные друг для друга, но сплоченные МаМаЛу, Уорреном и Адрианой. На мгновение ему показалось, будто бы мертвые и в самом деле воссоединились с миром живых, будто все они собрались в одном и том же месте, в одно и то же время, и все их недостатки, выбор и ошибки не делали их менее безупречными. Не имело значения, почему Уоррен сделал то, что он сделал, почему Дамиан сделал то, что сделал, почему Скай скрывала Сьерру от Дамиана.

По большому счету, мы делаем все возможное, все мы, и в дальнейшем придумываем наши истории, мы пишем их и распоряжаемся ими, представляем их миру. Иногда мы удивляемся историям других людей, а иногда — нет, но всегда за одной историей следует еще одна история, образуя цепочку, в которой мы можем видеть только малую часть, поскольку это здесь, когда мы рождаемся и она продолжается после того, как мы умираем. И кто может постигнуть это за одну жизнь?

Скай и Дамиан с трудом могли справляться с тем одним моментом. Все было слишком запутано, в них было слишком много мыслей и эмоций, разоблачений и преград. Слишком много лет. Слишком много пространства.

Все растянулось, затрещало по швам, и затем сжалось, теряя вид, теряя форму до того момента, повисшего между ними, как мыльный пузырь, готовый лопнуть при малейшем движении.

— Куда положишь остальные? — Ник Тернер подошел к Скай и опустил на землю сумки, которые держал.

Дамиан вернулся в реальность. Он потерял так много, а затем приобрел столь много — Сьерра, Скай в пределах его досягаемости, так близко к нему, только для того, чтобы потерять это все снова. Может быть, у Скай и был от него ребенок, но она вернулась к Нику. А почему бы и нет? Однажды она уже встречалась с ним. Он был известен, успешен и стабилен. Безусловно, ее отец одобрял его. Он был адвокатом обвинения, поэтому точно знал, что она пережила. Он сопровождал ее на похоронах Уоррена? Подставил ли он плечо, на котором она плакала, когда Дамиан отверг ее в тюрьме? Сколько тогда было Сьерре? Несколько месяцев? Они были вместе все время? Из-за этого Скай работала в тюрьме? Как его партнер помогала ему с его судебными делами?

Ник удочерил Сьерру?

Каждый вопрос все глубже и глубже вонзался в Дамиана. Дамиан рос без отца, и его убивала мысль, что его дочь тоже будет расти без него. Очевидно, что Сьерра знала о нем больше, чем он о ней. Что Скай рассказала ей о нем, кроме того, что он был в тюрьме? Она когда-либо хотела увидеться с ним? Интересовалась, почему никогда не получала от него известий? Что бы она сказала, если бы узнала правду сейчас? Стыдилась бы его?

Испугалась бы? Отпрянула бы от него?

Нику потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, на кого уставилась Скай и почему она неподвижна.

Когда его взгляд упал на Дамиана, он перевел его со Скай к Сьерре и снова на Дамиана. Его замешательство было очевидно. Он не знал, как контролировать ситуацию со Скай или Дамианом. Сьерра раскладывала бумажные гирлянды на могиле Уоррена, не замечая напряженности вокруг нее.

Дамиан видел потухшие свечи в руках Скай, сумки с украшениями возле ног Ника, ошарашенные взгляды на их лицах. Он был аутсайдером, темной лошадкой, тем, кто нарушил равновесие их идеального вечера. Ему позволили выйти из тюрьмы на несколько месяцев раньше, но он желал быть все еще за решеткой, так он мог бы заглушить боль. Быть в неведении адски мучительно, но это, это было совершенно другим уровнем мучения.

Дамиан поднялся, стряхнул ромашки, прилипшие к джинсам, и нырнул в людскую толпу. Он был благодарен за анонимность, за безликое море тел вокруг него. Он представил себе, каково это — быть мертвым среди живых.

— Увези меня отсюда, — произнес он, когда нашел Рафаэля. — Увези меня как можно дальше.

Я парила между сном и бодрствованием, наполовину погрузившись в дикие, сумасшедшие мечты, в которых Сьерра, Дамиан и я были зелеными игуанами, загорающими на солнце на пустынном острове. Я была игуаной с обрубленным хвостом, но это было неважно, мне было тепло и уютно. Мы ели шарики мороженого, и Сьерра жевала семена, вместо того чтобы выбрасывать их.

Хрусь, хрусь, хрусь.

— Прекрати, — пробормотала я, звук собственного голоса заставил меня проснуться.

Все началось с тех пор, как я увидела Дамиана на кладбище две недели назад. Бессонные ночи, изнурительное метание по постели, пока мои простыни не оказывались смятой кучей в ногах. Встреча с Дамианом на поминальном обряде пробудила крошечные вспышки воспоминаний и бросила меня в дрожь. Узнав, что Каса Палома купил он, и что Сьерра проводила с ним время, я была в шоке. Я чувствовала себя глупой и одураченной, ведь я думала, что Сьерра идет со школы прямо домой, как я ей и говорила. Тот факт, Дамиан не появлялся со Дня поминовения, заставлял меня нервничать. Внешне казалось, что у меня все нормально, но внутри я была полностью разбита.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Опять это. Этот чертов звук. Точно как…

Я подскочила на месте и включила прикроватную лампу.

Дамиан сидел в кресле в метре от моей кровати и наблюдал за мной. Он не сдвинулся с места, когда зажегся свет, лишь продолжал закидывать в рот арахис. Невозможно было игнорировать то, как он доминировал над пространством, как заполнял его своим присутствием, вызывая учащенное сердцебиение всплывающими картинками из моего прошлого. Он был одет во все черное. Казалось, он сидел там все время, все восемь лет, он был в моей голове и в трещинках моего сердца. Я видела его каждый день в своей дочери, в лице, в белых в форме полумесяца ногтях, и наконец, в ее волосах, которые завивались, когда она закручивала их на палец. Я слышала его в ее сонном голосе, упорно сражающимся со сном, что было ей свойственно, и чувствовала его в теплоте ее объятий.