Мы с мамой как бы пристраиваемся к общей спешке, и нас тоже несёт светом солнца.
Адрес и как добраться до гороно узнали по справочной. Девушка попалась разговорчивая и объяснила нам, что оно находится в самом центре рядом с другими важными учреждениями. К тому времени, как мы подходим к гороно, темп города меняется, и меняется состав пешеходов. Теперь это — пенсионеры, женщины с детьми. Тоже нарядные, но — неторопливые. Десять утра. Волны, нёсшие город на работу, пали в штиль.
Дальше события разворачивались фантастическим образом.
В гороно с мамой говорить не стали, отправили в Комитет культуры, и она попала на приём к однокурснику, который когда-то был в неё влюблён. Услышав мамину историю — ушла от мужа, начинает новую жизнь вместе с дочерью, которая сидит в приёмной, он выскочил в приёмную, пригласил меня тоже к себе, усадил рядом с мамой, тоже в зелёное кресло, и возбуждённо заговорил:
— У тебя — дочка, у меня — два сына, моложе твоей, близнецы. Какая красавица у тебя дочка! Я всегда хотел дочку, — он вздохнул, — похожую на тебя. Она у тебя уже совсем взрослая.
Невысок, широкоплеч, Валерий Андреевич носит незапоминающееся размытое лицо, когда всё на месте и всё как бы смазано. Брови, губы — без формы, нос — не картошка и не курносый, глаза — не голубые, не серые, не зелёные, и тоже без определённой формы. И только родинка на щеке, пышная, коричневая, — знак Валерия Андреевича: не спутаешь ни с кем.
— А я считал, Климентий по-прежнему носит тебя на руках.
— Носит… — кивнула мама.
Валерий Андреевич покосился на меня:
— Надеюсь, ты найдёшь время поговорить со мной.
— Конечно, найду, — улыбнулась мама. — У меня теперь будет много счастливого времени.
Валерий Андреевич оказался волшебником.
Он предложил маме работать в одной из лучших, по его словам, школ и поднял телефонную трубку.
— Васёк, ну, я, чего удивляешься? Ну, клюкнем. Хочешь, прямо сейчас, я угощаю. Ну, конечно, жду услуги. Однокурсница, понимаешь… всю жизнь влюблён. Редкий человек, редкий специалист, незаменимый. Поможешь, поможешь… прописка первое дело. Ну… легко с тобой, с полуслова сечёшь. Ну?! Ну ты даёшь! Ну, конечно, из старых фондов хорошо. Не думаю, что — богачка. Ну?! Не забуду, я тебе никогда этого не забуду. Прямо к тебе… куда ещё? Идут. Ну да, с дочкой. И дочка, и мама — красавицы. Есть люди, с которыми время ничего не делает. Ну?! Нет, это нет, к сожалению. Совсем не то. Спасибо, Васёк. До вечера. Не беспокойся, в лучшем виде угощу.
Мама улыбается. Поверить невозможно, что это она совсем недавно волочила на себе пьяного отца к дивану.
— Машенька, слушай сюда, — сказал важно Валерий Андреевич, когда положил трубку. — Тебе выделяется двухкомнатная квартира. Твой дом на кого записан? На Климентия? Вот и ладненько: хорошее дело — домострой. С пропиской не волнуйся, вся милиция — моя, в лучшем виде сделают. Отдашь паспорта, я позвоню. Вот тебе кабинет Васька в мэрии и адрес милиции.
— А что благодетель в твоём лице попросит взамен за чудеса?
— Вечер надежд и воспоминаний, вечер моей молодости.
Мама встала — лёгкая свечечка! Белый костюм ей очень к лицу.
— Я не могу принять от тебя таких даров.
Валерий Андреевич тоже встал.
— Я люблю свою жену, потому что она до безумия любит меня, заботится обо мне. Я никого никогда не предавал. Ты навсегда в моей душе, ты — моя молодость. То сладостное чувство, что ты породила во мне, никогда больше не повторилось, и за него — спасибо, оно сделало меня добрым.
Неожиданная речь Валерия Андреевича без «клюкнем», «ну» и «сечёшь» подняла меня с места. К моей матери обращён не смытый — острый, умный взгляд.
— А с Васьком… что ж, это его язык… по-другому он не понимает. Я не хотел обидеть тебя, прости. — Он протянул маме руку. — Не бойся, не тебе, себе сделал подарок, в благодарность за то, что всю жизнь ты греешь мне сердце. Я очень рад, дочка слышит, она, наверное, не знает, ты — источник… Ладно, хватит патетики, хотя это не патетика, это — так есть.
К середине дня мы получили ключи от квартиры, сдали наши паспорта на прописку, мои документы в университет на биофак. И в руках я держу брошюру, в которой подробно изложено, какие предметы нужно сдать, на какие вопросы нужно ответить, чтобы поступить в институт.
— Теперь я предлагаю купить Инне подарок, потом вкусно поесть. — Мама стоит возле моего университета, закинув к солнцу лицо, и улыбается.
— А может, завершим деловую программу и посмотрим на твою школу?
— И то правда. Сейчас только три. Начальство ещё, наверное, на месте.
Мы чуть не вприпрыжку бежим по улице. До метро. И в метро побежали бы к поезду если бы не разинули рты. Барельефы, арки, росписи на полу и стенах… Сидим на скамье, рассматриваем.
Маме дали два дня на устройство новой жизни и план её работы на лето: она должна обработать пришкольный участок и из ничего сделать биологический кабинет.
А потом мы едим мороженое. Покупаем Инне летнюю блузку.
— Пойдём в парикмахерскую, — зову я.
— А разве она и ночевать будет там?
Мама хочет быть только со мной.
Мы не разговариваем с мамой. Просто носимся то туда, то сюда по нашему Городу. Казалось бы, сколько дел переделали, а сил — хоть отбавляй.
Инна — дома, когда мы наконец вваливаемся в комнату. Она накрывает на стол. Увидев меня, кидается ко мне и душным пушистым шаром волос тычется в лицо.
— Наконец-то! Я уж думала, с вами что случилось. — Она душит меня в объятьях, а когда наконец отпускает, поворачивается к маме, смотрит на меня:
— А мама… не приехала? — спрашивает удивлённо.
— Это — мама, — смеюсь я.
— Мама? Она — ровесница…
Мы смеёмся, и мама — громче всех.
На столе — ветчина и икра, и мы принесли ветчину, икру. Снова все смеёмся.
Звенит звонок. Инна выскакивает в коридор, хватает трубку.
— Аллё! — кричит она. — Приехали. Да. Вас, — говорит она маме. А когда мама выходит, шепчет: — Какая красавица! Глаза у неё янтарные, ты представляешь себе? Больше всех камней я люблю янтарь. И какие громадные! В пол-лица, точно!
— Ты чего мне разрисовываешь мою собственную маму? Я знаю, какая она.
— Она не просто красивая. Ты тоже очень красивая, но ты… как бы тебе сказать… холодная. А она может повернуть жизнь, может дать жизнь. — Инна с трудом подбирает слова.
В этот момент входит мама, и лицо у неё — такое, будто она тащит на себе пьяного отца и сейчас под его тяжестью рухнет.
— Что-о? — пугаюсь я. — Он жив? Это Ангелина?
— Он жив. И он не крушит дом, и не орёт, и не задаёт Геле никаких вопросов. Он не ест, он не спит, сидит и молчит. Она боится, он с ума сошёл или… что-нибудь с собой сделает. Я должна ехать.
— Нет! — кричу я, а получается шёпот. — Ты не должна ехать.
— Он не может жить без меня. Он погибнет.
— А мы с тобой чуть не погибли из-за него. — Голос мой теперь слышен во всём доме, хозяйка наверняка стоит в коридоре и ловит каждое слово. Но шёпот больше не получается. — И сколько из-за него уже погибло?! Нет, мама, пожалуйста! У тебя — твоя жизнь. Ты за два дня помолодела на двадцать лет.
— Я купила шампанское, — говорит Инна. — И я хочу есть.
Мы послушно садимся за стол. Пьём шампанское, едим.
— Представляешь, я и не знала, что существует женское движение. Есть убежища, в которых прячутся женщины от мужей, отцов и любовников, это специальные дома, далеко за городом, никто не найдёт. А когда избитая женщина приходит в себя, ей помогают найти работу. Правда, этих убежищ ещё очень мало у нас. Там и с детьми можно, потому что пьяные избивают и детей, а то и убивают. — Инна говорит с полным ртом, из некоторых фраз получается каша.
— Мама, а что ты ждала? Ему нужно время, чтобы пережить удар. Пожалуйста, подожди что-то решать.
— Не надо жалеть мужиков! — приходит мне на помощь Инна. — Не просто так вы убежали, — говорит она маме. — Достал ведь. Такая, как вы, просто так не убежит. — Инна обнимает мою маму за плечи. — Пожалуйста, дочку пожалейте, она без вас была замороженная, вы у неё одна, она нуждается в вас. А ты перестань реветь, это — шампанское, оно всегда выжимает слёзы, совсем развезло тебя!