— Мама, пожалуйста! — пугаюсь я — мама очень бледна. — Простите, Яша, мы должны идти. — Я помогаю маме встать и вывожу её из ресторана. — Пожалуйста, мама! Ты ни в чём не виновата. И я не виновата. И, если поверить в теорию Якова, в самом деле, весьма вероятно, Люша скоро снова будет жить!
— Мы с тобой радуемся… Мы с тобой…
— Мама, пожалуйста! У тебя мать покончила жизнь самоубийством. У меня умер мой сын… Если мы с тобой сейчас начнём думать об этом, нам опять не жить. Мама, пожалуйста, забудь о Люше. Мы ничем не поможем ей и ничего не изменим в случившемся.
Давно мы с мамой идём по улице. И солнце стелет нам под ноги свои лучи со стороны раскинувшегося чуть ли не на два квартала парка.
До встречи остаётся сорок минут, и мы к клубу идём пешком.
Сначала говорю я, без остановки, рассказываю о том, как мы жили с Инной в прошлом году. А потом, словно прорвалась плотина, начинает говорить мама. Как они списывали с Гелей друг у друга диктанты, как сбегали с математики, как ели мороженое в универмаге и плавали в бассейне.
О Якове мы не вспоминаем.
Но с нами по городу ходит Люша. И слушает наши разговоры.
Зал клуба полон.
Первый раз в жизни вижу столько женщин сразу.
В глубине души думала: все будут такие, как Руслана, — громадные, некрасивые, мужеподобные. А в зале большинство — женщины красивые. Интересно, есть среди них лесбиянки?
Мы припоздали и вошли в ту минуту, когда начала говорить главная докладчица:
— Зовут меня Римма Сирота, как сказала вам Руслана.
Среднего роста, лет сорока пяти, пышная, в сером строгом костюме.
Римма говорит, сколько женщин устроено на работу с нормальной зарплатой, сколько спасено в убежищах от пьяных мужей, отцов — хулиганов и садистов, сколько новых убежищ организовано с помощью государства, скольким женщинам помогли получить жильё. Говорит Римма о том, какая помощь оказывается бездомным, брошенным детям, женщинам — в тюрьмах, в больницах.
Говорит Римма о женском движении как о путешествии в счастливую страну. Женское движение — это помощь и радость, рождающаяся от этой помощи.
— Как видите, работа проделана огромная, почти все проблемы, волнующие женщин, мы пытаемся разрешить. Конечно, остаётся много больных точек. Так, переполнены детдома. Из-за безработицы, из-за отсутствия самого необходимого, из-за дороговизны рушатся, распадаются семьи, родители пьют, воруют. И прежде всего страдают дети. Несколько дней назад произошла очередная драма: муж нанёс жене восемь ножевых ран. Сейчас он — в тюрьме, жена — в больнице, и шансов, что она будет жить, никаких, а пятилетняя девочка попала в детский дом, так как бабушек и дедушек у неё не оказалось. Она плачет, зовёт мать. Мы пытаемся найти несчастным детям новых родителей, но в современных условиях сделать это очень трудно.
После Риммы одна за другой стали выходить на сцену женщины, старые, молодые, некрасивые, красивые, и рассказывать о своих бедах: одну муж бросил, другую изводит скандалами, третьей изменяет… Женщины просят у Риммы совета и помощи. «Что я должна делать?» — главный вопрос на собрании.
— Вот я и говорю, все беды от мужчин. — Руслана вскидывает руку и рубит ею воздух. — Разве дети не вырастут без грубого мужика? Ещё как вырастут! Я предлагаю организовать женскую коммуну. Девочек возьмём в эту коммуну, а мальчиков отдадим в интернаты. Коммуна создаст равные права для всех женщин. Начать новую жизнь надо за городом. Будем работать на земле, сами себя кормить.
— А жить чем? — По ряду почти бежит Вероника. Взлетает на сцену, к трибуне не подходит — пусть там царит Руслана. — Это экстремизм. Зачем-то развилась цивилизация? Работать на земле — прекрасно, но это и тяжкий изнуряющий труд. Веками вырабатывались психология крестьянина и его умение понимать землю. А вы предлагаете дилетантизм, Но я не об этом. Во-первых, какое мы имеем право отделять женщин от мужчин? Бог создал и тех, и других, поселил их зачем-то вместе. Как можно лишать мальчиков материнской любви, а матерей — сыновней? Это преступная идея! Во-вторых, скажите, что делать с этим? — Она хлопнула себя по голове. — И с этим? — ткнула себя в грудь. — Чем жить? Представляете себе армию женщин в одном загоне без возможности удовлетворения умственных, духовных и физических потребностей?! Сколько отрицательных эмоций, раздражения и даже ненависти соберётся вместе?! Постепенно без книг, театров и других духовных ценностей цивилизованная женщина превратится в придаток к земле и утеряет своё высшее «я». Разве не самое важное в жизни — развить свой интеллект и свою душу? И тут же…
— Уходи отсюда, если тебе не нравится то, что мы хотим делать, — резко говорит Руслана.
— И тут же… — повторяет Вероника, — возникнут лидеры, — она едва заметно поводит глазами в сторону Русланы. — Это — болтовня о равенстве. Лидеры потребуют, чтобы им подчинялись. А не всё равно, подчиняться мужчине или женщине? Во всех структурах кто-то кому-то подчиняется, кто-то кем-то командует. Даже в стаях животных и птиц есть вожаки.
— Тебя не приглашали выступать. — Руслана идёт к Веронике. Сейчас сгребёт её в охапку и сбросит со сцены.
— Вот видите, сами убедитесь, каково будет… — Вероника смотрит на Руслану и смеётся: — Чего ты так испугалась? У нас же свобода слова!
— Дайте ей договорить!
— Подробнее давай! Что ты предлагаешь? — крики из зала.
— Прежде, чем подниматься на борьбу за свои права, нужно понять, что ты хочешь противопоставить сегодняшнему правлению мужчин. — Голос Вероники звенит. — Римма говорила, пошли женщины в правительство и получили помощь — в деньгах, в квартирах, в работе, вы сами только что слышали. Чем же оно, мужское правительство, плохо, если сразу же откликается на наши просьбы? Почему бы не посмотреть нам сначала на самих себя? Орём. Чего-то требуем. А что мы орём, чего хотим? Да, порой мужчины подменяют знания силой, наглостью, но мы-то сами что представляем из себя? В большинстве своём невежественны, а развиваться не хотим, учиться и книги читать — лень и неинтересно, стремимся закрыться в своём узком мирке, не желаем осмыслить общую картину. Преодолеть собственные пороки даже в голову не приходит. Разве не в этом одна из причин домостроевского начала в нашем обществе? Почему мы не можем сделать над собой усилие и что-то изменить в самих себе? А ведь если бы мы критически отнеслись к себе и начали совершенствоваться сами… захотели бы учиться, научились бы вырабатывать собственную точку зрения по каждому вопросу… Что мы с вами сами созидаем, а? Кричать-то легко.
— Что ты такое несёшь? — Инна встаёт и, прижав руки к груди, совсем как мама, повторяет: — Что ты такое несёшь? Я не понимаю.
— Мальчиков в интернаты! А почему бы их не воспитать в уважении к женщине, почему бы не вырастить их работящими, добрыми? Экстремизм во все времена — большая беда общества. Савонарола доводил людей до обмороков своим кликушеством, пророчествовал о гибели мира в огне! Картины жёг: не приносит пользы — в огонь! Так погибли великие ценности, например, произведения Леонардо да Винчи. Маленькие дети, по наущению Савонаролы, создавали отряды, которые судили, что и кто может остаться жить, а что и кто должны сгореть. Ничему не научила нас история! И сейчас сколько фанатиков!
— Ты, ты… — преграждает ей путь Инна, — вылезла… тебя не звали… бунтуешь… против кого бунтуешь? Против подруги.
Тишина, провожавшая Веронику до места, взорвалась: женщины затворили, закричали, заходили по залу — кто кинулся к Руслане, кто — к Веронике.
Домой мы приходим глубокой ночью. Инна — жалкая. Шар волос словно опал, и узкое маленькое личико в нём съёжилось.
— Я не понимаю, почему… против Русланы…
— Не против Русланы, против того, что она говорит.
— И вы тоже…
— Конечно, мне ближе Вероника, — улыбается мама. — Ты не огорчайся. Ты любишь Руслану и люби. Руслана — яркая женщина, очень сильная, а несчастна она и агрессивна из-за своих комплексов…
Инна кружит по комнате.
— Руслана — добрая, последнее с себя снимет и отдаст, деньги свои отдаст!
— У неё богатые родители, и она не останется голодной.
— Ты тоже против Русланы? — кричит Инна мне.
— Нет же, успокойся. Просто твой пример не говорит о жертве.
— Что это значит?