Татьяна Успенская - Бунт женщин

Но ведь и так «своя» жизнь у мамы уже началась.

Инна и её дети — мамина «своя» жизнь?

Почему Ангелина Сысоевна написала письмо мне, а не маме?

Перед тем днём, изменившим жизнь всех нас, Вероника осталась у нас ночевать. Легла на диване в кухне.

Почему-то я проснулась раньше обычного.

Вероника стояла у окна и шептала:

— Помоги ей, она не ведает, что творит. Вытяни из неё зло, доведи до её ума: она не смеет судить, она не смеет — «око за око, зуб за зуб», она не понимает, что увеличивает зло. Внуши ей бежать от того, кто ударит её. Внуши ей — не бить. Прошу Тебя, спаси её, как Ты спасаешь меня от моего горя: открываешь Свет, готовишь будущую встречу, помогаешь остаться жить.

Загадки в первой части речи нет, Вероника говорит о Руслане. Загадка в словах — «Ты спасаешь меня от моего горя: открываешь Свет, готовишь будущую встречу, помогаешь остаться жить».

Я вернулась в комнату и — вышла второй раз. Теперь шла не на цыпочках, а — шаркала шлёпками, как старуха.

Мы сели завтракать, когда в дверь позвонили. Мама пошла открывать и — ввела в кухню Виктора.

За время, что мы не виделись, он изменился: похудел ещё больше и ещё вытянулся.

— Мама прислала шторы, сама сделала, — сказал свои первые слова, будто оправдываясь, что явился в такую рань. — Здравствуйте всем. — Он смотрит на меня. — Тебе прислала костюм — сдавать экзамены. Говорит, в нём Поля сдаст всё блестяще.

Вероника встала.

— У нас хватит места, — обняла её мама за плечи, — вот же ещё табуретка.

Вероника пытается вывернуться из маминых рук.

— Познакомься, Витя, это Вероника, философ, историк и самый чистый, самый умный человек из всех, кого я знаю.

Хочу спросить маму, почему она Веронику так пышно представляет, почему так высоко поднимает над всеми нами. Но что-то происходит здесь гораздо более важное, чем то, что я постоянно ревную маму Вероника во все глаза смотрит на Виктора.

— Вероника, это Витя. Сын моей близкой подруги и Полин одноклассник. Он приехал поступать в институт.

— Мне надо идти, — говорит Вероника Виктору. — У меня занятия. Я веду занятия, ты же знаешь, не могу опоздать. Пожалуйста, проводи меня.

Виктор не понимает.

— До дверей…

— Но ты не позавтракала, — не понимает мама.

— Я не хочу.

По щекам Вероники текут слёзы.

Виктор возвращается в кухню через мгновение:

— Что с ней? Я обидел её?

— Не обидел. Она влюбилась в тебя, — небрежно говорю я и тут же осаждаю себя — нашла момент издеваться над Вероникой.

— Не думаю, — качает головой моя мама. — Такой человек, как Вероника, не может влюбиться с первого взгляда. Подумай, Витя, ты не встречал её раньше?

— Да нет, никогда не видел. Да я из своего Посёлка ни разу не выезжал!

Похоже, и сегодня я не смогу заниматься?

Но Виктор словно слышит меня:

— Мне надо спешить. Тётка может уйти на работу, что же мне тогда делать с моими чемоданами?

— А ты позвони ей, — говорит мама. — Позавтракаешь с нами и поедешь.

Инна со страхом смотрит на Виктора. Когда Виктор выходит в коридор звонить, говорит:

— У Вероники недавно погиб брат. Он похож на Виктора, как две капли воды. Мне тоже стало плохо, когда я увидела Виктора.

— У неё был брат?

— На шесть лет младше. Его задавила машина на тротуаре, за рулём был пьяный. Вероника очень любила брата, таскала за собой по театрам и кино, фактически она вырастила его.

Виктор возвращается:

— Позавтракать не разрешила. Говорит: «Я столько лет не видела тебя! Немедленно приезжай». Можно я к вам приду вечером?

Он вынимает из чемодана шторы. Я и не глядя знаю: они — оранжевые. Ангелина Сысоевна скучает по солнцу. А костюм мне, конечно, — голубой.

Мама вызывает Виктору такси и даёт деньги:

— Не спорь, пожалуйста, считай, я теперь тебе мать, ты должен слушаться меня. В шесть тридцать у нас ужин, ждём.

Мы с мамой провожаем Виктора до такси.

— Спасибо, — говорю я, но за что, сама не знаю: за то, что привёз нам вещи, или за то, что приехал?

Как может Вероника продолжать верить в высшую справедливость, если ни с того ни с сего погибает совсем ещё молодой, явно безгрешный человек? За прошлые жизни наказан? Но что такое прошлые жизни? Что остаётся от тех прошлых жизней, если не помнят о ней ни мозг, ни душа? Не помнят, значит — не было прошлой жизни!

— Мы пойдём сегодня в зоопарк? — звонкий голос Туси.

В отличие от Зины, она не вмешивается во взрослую жизнь и не привлекает к себе наше внимание. Поэтому её неожиданный голосок поворачивает нас всех к ней.

— Почему ты хочешь опять в зоопарк? — недоумённо спрашивает Инна. — Мы же совсем недавно были там.

— Давай принесём оттуда тёте Веронике лошадку. Помнишь, она говорила, она любит лошадок? Маленькую такую…

— Пони? — машинально говорит Инна и, всхлипнув, выбегает из кухни.

А я поднимаю Тусю и прижимаю её к себе:

— Как я хочу… с тобой вместе… в зоопарк!

Она стирает у меня со щёк слёзы. Смотрит на маму:

— Бабушка, ты тоже плачешь? Что я такого сказала? Все плачут, как дети.

Её тельце ничего не весит.

— Я пойду с тобой в зоопарк, — говорит мама. — К сожалению, лошадку мы там купить не сможем. Но, если бы даже и смогли, не получилось бы привести её к Веронике, потому что лошадке плохо жить в городской квартире: травы нет и нет возможности бегать.

Вероника помнит себя с трёх лет.

— Расскажи, что тебе сегодня приснилось?

— Придумай к слову «бежать» много слов с этим корнем.

— Закрой глаза и представь себе голубой город. Дома, люди, фонари и лужи… — всё голубое.

— Почему, бабушка, лужи?

— О, лужи — это не просто лужи, это посланцы океана, моря. Ты видишь себя в луже? А кто поит птиц и растит комаров? И это вовсе не главное. Ну-ка, идём. Одевайся-ка. Ты сейчас увидишь в луже своё будущее. Ну-ка, потопали.

Вероника своей бабушке — до пояса. Сама от горшка два вершка, а сознаёт — бабушка у неё маленького роста, всё равно что ребёнок. И глаза — как у ребёнка.

Бабушка взрастила её на воображении:

— Есть не то, что ты видишь вокруг, а то, что ты видишь в себе. Скалу видишь, розовую от солнца? Закрой глаза, увидишь. Ты на её вершине. Устройся поудобнее. На тебя льётся сверху свет, он поможет видеть. Тебе надо увидеть много всего. Не бойся. Не думай, что ты одна на скале. С тобой и я, и мама с папой, и корабли, видишь, плывут вдалеке, и рыбы, видишь, вылетают из воды, вспыхивают и пролетают сквозь воду — ко дну. И птицы с тобой — кричат тебе. Что кричат? Ну-ка, напрягись, услышь. Зовут. Лети с ними, не бойся. Шире руки, растворись в воздухе. А теперь выше, выше, над птицами.

Бабушка что-то делала с ней — растворяла в воде и в воздухе, замешивала снова, прочищала в ней какие-то каналы, по которым начинал бежать огонь.

Бабушку убили в день, когда должны были привезти из роддома только что народившегося мальчика. Бабушка бежала к ним по широкому тротуару познакомиться с внуком. Её вмазал в стену «Мерседес». Пьяный юнец буквально вывалился из машины и, сидя на тротуаре, стал громко кричать: «Спасите меня».

Бабушка не мучилась, она умерла сразу.

Молодая, лёгкая, совсем ребёнок, она жила бы и жила.

У мамы пропало молоко, стал дрожать правый глаз, словно мама всё время подмигивает.

Брат плакал и ночью, и днём. Он пытался вырваться из пелёнок, которыми мама туго пеленала его. Когда мама уходила на кухню, Вероника разворачивала пелёнки, одну за другой снимала их с брата, как листья с капустного кочана. И, голый, брат замолкал, начинал дрыгать ногами и улыбаться.

— Голик! Слушай, я расскажу тебе… — Она пыталась повторить бабушкин голос, бабушкины интонации, бабушкин взгляд.

Голик смотрел на неё и слушал.

Приходила из кухни мама с вечной бутылкой тёплого молока, и Вероника замолкала. Что, если мама закричит снова, как закричала, когда узнала о смерти бабушки?

Мама начинала снова запелёнывать Голика, недоумевая, как это она забыла запеленать его в прошлый раз. Запеленав, вкладывала ему в рот бутылку с молоком.