Ронсей вздрогнул, затем выражение ненависти исказило красивые черты его лица, и он поднес платок к самым глазам Жюля, чуть не касаясь их, и сказал тихо, но так, что его слова слышали стоявшие рядом:
— Я требую удовлетворения за это.
Куаньи затаил дыхание, Мэтьюз взял Жюля за руку, но тот стряхнул ее и ответил:
— Вы его обязательно получите. И немедленно.
Мэтьюз отошел в сторону и быстро оглядел фойе:
— Я советую забыть обо всем и разойтись. Еще немного, и вам обоим угрожает арест.
Ронсей побледнел больше прежнего и коснулся руки своего приятеля:
— Безер, вы будете моим секундантом. Месье, назовите своего секунданта.
Жюля все еще обуревал гнев, но, оглядев стоявших рядом людей, он почувствовал, что остался в одиночестве. Его взгляд встретился со взглядом Куаньи, и молодой человек шагнул к нему, глядя на Жюля с бравадой и ужасом, что в любое другое время могло бы лишь позабавить. Куаньи пробормотал:
— Месье, для меня было бы честью…
Жюль долю секунды стоял в нерешительности, затем сказал, глядя мимо Ронсея:
— Моим секундантом будет месье де Куаньи. Через час он нанесет визит месье де Безеру. Поскольку вы вызвали меня, за мной остается право выбора оружия. Мне говорили, что вы никогда не держали в руках шпагу, поэтому я выбираю пистолеты.
Сказав это, он взял Куаньи за руку и вывел юного виконта из театра. Оба отправились в кофейню, где Жюль молча уселся за столик. Наконец он взглянул на полное тревоги лицо Куаньи и печально улыбнулся:
— Извините меня за ужасный пример, который я подал вам сегодня. Безо всякой веской причины я только что согласился драться с презренным человеком ради женщины, с которой никогда не встречался.
— Если вы хотите помириться, месье, в разговоре с Безером я…
— Черт возьми, если я говорю, что стану драться, так оно и будет. Просто жаль, что мне выпал недостойный противник.
У Куаньи был вид человека, которого терзают отчаянные муки.
— Должен сказать вам, что Ронсей — гнусный трус. Наверно, он лишился рассудка: раньше он так никому не бросал вызов. Но он опасный человек, и у него опасные друзья.
Жюль задумался над этим, потом его лицо озарилось такой улыбкой, от которой Куаньи стало холодно, и сказал:
— От ожидания разум этого прекрасного джентльмена может помутиться еще больше, чем от самой дуэли. Если сможете, договоритесь с Безером, чтобы она состоялась на рассвете. Тогда посмотрим, как он будет выглядеть утром.
Жюль встал, молодой человек тоже поднялся с места:
— Граф, где я могу вас найти?
— В моем доме на Рю Ришелье. Я отправляюсь туда прямо сейчас. — Он протянул руку. — Куаньи, благодарю вас. Мне следовало бы стыдиться, что я пригласил столь молодого человека себе в секунданты, но мне понятна ваша храбрость, и я знаю, что могу на вас положиться. — Когда Куаньи покраснел от удовольствия, он добавил: — Вы не должны тревожиться о том, чем закончится дуэль. Никто из обоих дуэлянтов не станет большой потерей для человечества. — Куаньи тут же хотел возразить, но Жюль холодно остановил его: — Никто из нас. Будьте добры запомнить это, если вам угодно.
Наутро в девять часов, пока граф де Мирандола сидел за столом и завершал плотный завтрак, он получил письмо, написанное на одном листочке светло-голубой бумаги, сложенное и запечатанное, но без знаков отличия. Он открыл его и прочитал:
«Месье,
мне стало известно, что в Вашем распоряжении находится принадлежащий мне предмет, который Вы не имели права ни приобретать, ни хранить у себя. Я не желаю переписываться с Вами, я также не обращаю внимания на слухи и мелкие претензии, которые иные господа высказывают в отношении меня. Я презираю и их, равно как и Вас. Я также прошу, чтобы Вы молчали и вернули то, что принадлежит мне. Если у Вас есть хоть малейшее понятие о чести, Вы немедленно выполните мою просьбу. Вас не допустят в мои апартаменты, но мои слуги заберут то, что Вы пришлете.
С почтением жду Вашего ответа.
Синьорина Дж. Фарруччи
из Итальянского театра».
С подобием улыбки на лице граф тут же попросил дать ему перо, чернила и бумагу. Он немедленно пересел за другую сторону стола и начал писать ответ. Его перо бойко скользило по бумаге, пока слуги убирали оставшуюся еду.
«Синьорина,
мне ведомо, о чем идет речь в Вашем письме, но я не имею никакого отношения к тому, чтобы упоминать Ваше имя всуе. Вы презираете сплетни: у Вас хватит терпения выслушать правду? Уверяю, ничто, о чем я пишу, не оскорбит Вашей утонченности или чести; совсем наоборот, это, возможно, придется по вкусу Вашему чувству юмора. Позвольте мне сразу отметить, что все глупости, упомянутые здесь, были совершены господином или господами, которые лишь сами считают себя таковыми.
Вчера вечером я имел огромное удовольствие слышать Ваше пение в театре. Под первым впечатлением Вашего великолепного голоса я с восторгом произнес Ваше имя в обществе друзей, которые находились в вестибюле. Одного мужчину, стоявшего рядом со мной, тут же оскорбил комплимент, который я высказал Вам, и, похоже, ему не терпелось устроить сцену. Этот человек, имя которого недостойно Вашего внимания, утверждал, что первым выразил Вам свое восхищение.
О дальнейшем я сожалею лишь по единственной причине — мне стыдно за то, что я позволил спровоцировать себя столь недостойному оппоненту. Я двадцать лет служил солдатом, и мне знакома столь внезапная реакция, но она неуместна в Париже, да к тому же в присутствии публики. Если бы жизнь причинила мне меньше боли и страданий, я вполне мог бы оказаться более терпим к наглости; но какое я имею право оправдывать то, что потерял обладание над собой? Если Вы считаете, что этим я оскорбил Вас, то от всего сердца прошу прощения. Вызов был брошен и принят без лишнего шума, и секунданты согласились, что мы встретимся этим утром на рассвете в лесу за городом. Тем временем я узнал, что человек, бросивший мне вызов, за свою жизнь почти не держал оружия в руках. Из того, что произошло вчера, я понял, что обо мне он думал то же самое.
По пути домой мой экипаж остановили негодяи и напали на моего кучера. Они задумали вытащить меня из экипажа и напасть на меня тоже, но я действовал быстро, и эти разбойники скрылись. У моего кучера пострадала голова, так что мы поменялись местами, и я отвез его домой. Логика подсказывает, что это была попытка помешать мне явиться на дуэль, тогда мой соперник мог бы похвастать, что я оказался слишком слаб для такого шага.
С одной стороны, после этого мне еще больше хотелось встретиться с ним; с другой — меня уже стали мучить угрызения совести, что придется стрелять в человека, у которого столь мало опыта, но столь велико желание сохранить свою жизнь. Короче говоря, я решил стрелять в воздух, когда дадут сигнал. Я укрепился в этом решении после осознания того факта, что моя жажда уцелеть не идет ни в какое сравнение с подобным желанием моего противника.
Именно в этот момент мы приступаем к смешной части этого повествования, и если мне позволено загладить вину за любые причиненные Вам неудобства, синьорина, надеюсь, мне удастся немного развеселить Вас.
Когда я сегодня утром прибыл на место дуэли, мой соперник выказывал признаки огорчения и тревоги, к которым я проявил безразличие. Мы прошлись по опушке, обернулись, и прозвучал сигнал открывать огонь. Мой соперник выстрелил первым и столь удачно промахнулся, что я не услышал и не почувствовал, как пролетела пуля. Чтобы облегчить его страдания, я выстрелил поверх его головы. Синьорина, прошу Вас вообразить нечто такое, чему я сам вряд ли мог бы поверить: в это самое мгновение над опушкой вспорхнула стая диких голубей, моя пуля угодила в одного из них, и он камнем устремился вниз. Он упал на плечо моего противника, отскочил от него и оказался на земле. Недоуменно глядя на меня, соперник не заметил птицу, но почувствовал удар, увидел, что его рубашка забрызгана кровью, и потерял сознание.
Все бросились к нему, не лучше, чем мы с ним, догадываясь о том, что произошло. Я подошел, чтобы осмотреть его, и заметил, что он имел дерзость носить в нагрудном кармане шейный платок женщины, и забрал его. Я отправился прямиком домой и за завтраком узнал, что его, громко причитавшего, отвезли домой и тут же распустили слух, будто он серьезно ранен на дуэли. Как и Вы, я презираю слухи и то, как другие толкуют их. Я не решусь оспаривать этот слух. Только один человек имеет право знать правду: это Вы, синьорина.