Как только мадам де Шерси вышла, Жюль начал беседу с Вивиан о том, чего она и опасалась. Он смотрел отчужденно, и ей не пришло в голову, что ему, возможно, так же не хочется поднимать эту тему, как и ей. Но он говорил с ней удивительно деликатно.
— По всему городу ходят всякие разговоры об американской войне. Полагаю, вы в них не участвуете?
— Нет, месье.
— Я так и думал. Но мадам де Шерси просила меня поговорить с вами, и мне хотелось бы заверить ее, что вы в этом вопросе следуете здравому смыслу. Кстати, я согласен с ней в том, что следует сократить визиты к Лафайету по причинам, которые вам известны, а ей нет.
Вивиан стало легче на душе при мысли, что хотя бы в этом они понимают друг друга.
— Домашние обстоятельства не позволят мне навещать мадам де Лафайет по меньшей мере несколько недель.
Он не отреагировал на ее едва заметную улыбку и сменил тему:
— Сегодня я узнал от доктора Франклина одну вещь, которая явилась для меня неожиданностью. О ваших услугах, оказанных Сайласу Дину, о встречах и беседах в каретном сарае.
Вивиан вздрогнула и, чувствуя, что он собирается сказать нечто нелюбезное, немного отодвинулась от него.
Он продолжил:
— Я восхищен вашей изобретательностью. Однако мне кажется, что вы недостаточно взвесили кое-что. — Он умолк, пытаясь поймать ее взгляд, но это ему не удалось. — Это дом вашей тети, а вы здесь ее гостья. Как это вяжется с вашим чувством приличия — устраивать подобные визиты без ее ведома?
Вивиан раздражало то обстоятельство, что в этом вопросе он взывал к ее совести, ибо сама она не пришла еще к определенному мнению. Но она научилась не выказывать своих эмоций в подобных стычках и повернулась к дяде, снова чуть улыбаясь.
— Месье, поскольку на публике мне надо следить за своими высказываниями, я рада чувствовать себя свободно в приватной беседе. Или вы хотите, чтобы я и от этого отказалась? Мне следует ограничиться игрой на фортепиано и вышиванием ширм?
— Мадемуазель, я вам этого не советовал. Вам самой решать, что делать. Об этом я не стану говорить с мадам де Шерси.
Огромная уступка! Он отлично знал, что, если бы Вивиан рассказала об этих встречах, ее тетя в нынешнем настроении пришла бы в ужас. А если бы не рассказала, он отныне имел бы право считать ее обманщицей, а также «хитрой» и «изобретательной». Он загнал ее в угол. Уже который раз.
Она видела, что он намерен продолжить разговор, но поставила точку, тихо сказав:
— Спасибо.
Когда тетя вернулась, она ошибочно приняла молчание обоих за согласие, и они повели разговор о предстоящих визитах. Граф подтвердил, что скоро представит им Бомарше, затем обратился к Вивиан:
— У герцогини де Бриссак завтра музыкальная вечеринка, которая обещает стать интересной: она всегда отлично выбирает исполнителей. Не хотите пойти?
— И вы там будете?
— Да.
— Боюсь, я не смогу. А теперь, мадам, месье, с вашего позволения я поднимусь к себе, чтобы подготовиться к сегодняшнему вечеру.
Когда она ушла, Онорина с отчаянием посмотрела на Жюля, а тот состроил гримасу:
— Мне надоели наши споры. Пожалуйста, не проси меня снова говорить с ней, если только не возникнет серьезный вопрос. Все это толкает ее к мелочности, что не свойственно ее натуре.
— Да, мне жаль, что так вышло.
— Жаль, что я не могу избежать роскоши общения с ней, но я должен давать ей советы, как бы твердо она ни выступала против этого.
— Она выслушала тебя, когда ты говорил, что ей лучше не общаться с Лафайетами?
— Да. Но ты же видишь, как я не подхожу для роли опекуна. Мое влияние может оказаться даже пагубным. Такого рода враждебность является единственным недостатком ее незрелости, ибо во всем остальном — в культуре, проницательности, благожелательном отношении к другим — она настоящая женщина. Возможно, если бы наша первая встреча состоялась не в Мирандоле, а в Париже…
— Племянник, она уважает тебя. Однажды ты сказал мне, что больше тебе ничего не надо.
Он встал:
— Верно. Я могу положиться на тебя, ведь ты меня всегда поправишь.
Случилось так, что, отказавшись поехать к герцогине де Бриссак, Вивиан пропустила скандал, которому суждено было затмить американский вопрос. Его свидетельницей стала Луиза де Биянкур, и интуиция подсказала ей, что должно произойти, стоило ей только войти в хорошо обставленную музыкальную комнату герцогини. Хозяйка обычно держала имя исполнителя в тайне, пока не соберутся все гости, но Луиза расслышала имя, которое вполголоса упомянули две дамы, и тут же решила устроиться в первом ряду вместе со всеми глухими престарелыми гостьями, ибо этот сюрприз обещал нечто большее, чем только музыку.
Пронесся взволнованный шепот, что исполнительницей будет знаменитая Джина Фарруччи из Итальянского театра. Она редко когда соглашалась давать частные концерты, и покровительнице пришлось проявить большую щепетильность, чтобы не ранить гордость певицы, открыто нанимая ее. Вместо этого ее пригласили в качестве гостьи, с тем чтобы она осталась на ужин. Она сама не обсуждала свой гонорар или место концерта — все это делалось через импресарио, — и, когда прибыла, с ней обращались точно так же, как с остальными гостями.
Луиза стала бы зевать, слушая все эти подробности, если бы до того среди доверительных разговоров не всплыло имя графа де Мирандола. К своему изумлению, она узнала, что он является последним любовником Фарруччи. А герцогиня, следуя духу самого непристойного озорства, позаботилась о том, чтобы он был гостем на этом вечере, и намеревалась посадить его за ужином напротив певицы. Луиза поежилась при мысли, что вся компания будет пристально разглядывать обоих и забавляться. Гостям страшно захочется посмотреть на их лица, когда оба поймут, какую ловушку устроила им хозяйка салона. Она вообразила, как величаво появляется Фарруччи и оказывается лицом к лицу со своей нынешней пассией, а все взгляды прикованы к ним. Затем ей придется выступать в его присутствии, пока он будет ходить вокруг, как гость, причем оба не смогут демонстрировать свою близость или делать вид, что она не просто исполнительница на сцене, а он — уважаемый член парижского высшего света.
Никогда еще с таким нетерпением Луиза не ждала этого концерта. Она заняла себе место в первом ряду, лишив его одной старой дамы, которая выглядела так, будто ее оставили вне игры. Вскоре она заметила графа, который вошел сюда из ломберной комнаты и стоял в глубине музыкальной комнаты, разговаривая с группой гостей.
Затем прибыла Фарруччи. Луизе пришлось вытягивать шею, чтобы видеть обоих, ей не хотелось пропустить ни малейшей подробности в поведении любовников. Остальным — тоже.
Джина смотрелась великолепно: смуглая, гибкая, но грациозная и с осанкой, при которой ее небольшой рост и хрупкое телосложение не бросались в глаза. У нее были поразительные глаза — темно-карие, проницательные. Луиза наблюдала за ней с такого близкого расстояния, что видела каждый нюанс выражения ее лица. Она вошла, обратила на себя необычно пристальное внимание всех, молниеносным взором окинула всю комнату; на долю секунды ее глаза застыли на графе и сузились от гнева. Наступила едва уловимая пауза, затем Джина двинулась к помосту. Она высоко держала голову, словно императрица, и таковой казалась, ибо ее черные волосы были перевиты жемчужной нитью, а ее красивое платье темно-красного бархата украшено драгоценными камнями. На смуглой шее рубиновый кулон вспыхивал, как кровь, когда ее грудь вздымалась и опускалась.
Луизе показалось, что в глазах графа она заметила такой же гнев. Он не терял времени: когда певица пересекла комнату, он покинул группу гостей и направился к фортепиано. Он успел к нему первым и безо всякого смущения поклонился, затем подал ей руку и помог взойти на помост. Все ожидали, что он постарается исчезнуть, а она найдет повод для того, чтобы не петь, но было ясно, что никто из них и не собирался отступать.
В движениях обоих чувствовалась такая слаженность, что их глаза даже не встретились, когда он вежливо предложил ей руку. Но они заговорили, и только Луизе, сидевшей ближе всех к помосту, едва удалось расслышать, что они сказали друг другу. Впервые в жизни она ощутила благодарность за уроки итальянского — если бы не они, то она смогла бы рассказать Вивиан о скандале не больше, чем остальные. А так она сумела передать подруге их разговор в собственном переводе с итальянского.