— Не говорите так, нежное создание, — ласково упрекнул он. — Я люблю так, как умеет любить мужчина: настойчиво, пылко и излишне восторженно. Однако и самому последнему глупцу иногда нужны мозги. Если я оставил вас, значит, на то были причины. Так давайте простим друг друга и все забудем.
— Краснобай! Ты ловко изображаешь чувства, скрывая под ними презрение. Но ты пожалеешь об этом.
Какой голос! Нежный, проникающий в душу. В нем пробудились странные эмоции. К собственному изумлению, он обнаружил, что близок к слезам.
— Если я заблуждался, то в тех случаях мною руководил разум, а не сердце.
Прохладные невидимые губы коснулись его губ.
— Ты развращаешь меня ради собственных целей, но тем самым предаешь себя.
Квинлан резко сдвинул шляпу на затылок, но увидел только пустую лужайку, залитую белым от жара солнцем.
Внезапно он ощутил легкое прикосновение к щеке, и у него по спине пробежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Это не шутки ветра.
Квинлан удивился и оробел. Должно быть, ему опять привиделся сон. Как еще объяснить потерю связи с действительностью?
Он закрыл глаза, чтобы успокоиться. А когда открыл на было темно везде… кроме того места, где стояла она.
Чувственная, как Венера Боттичелли, поднимающаяся из морской пены, она трепетала подобно пламени. Краем глаза он видел, как оживший образ истинной женственности танцует в лунном свете.
— Так молод, так красив. Творишь ты без усилий, движешься к вершине, не ведая, как могут жизнь испортит происки врагов!
Потрясенный обвинением, Квинлан повернулся в сторону незнакомки, но она уже исчезла.
На щеку Квинлана упала ледяная капля, и он, вздрогнув поднял голову. Следующая капля упала на руку, которая служила ему подушкой. Он посмотрел вверх, но вместо синего тосканского неба увидел серую влажную ткань.
Находился он не в Италии, а в промокшей насквозь палатке в расположении английских войск. Он не путешествовав по Италии в поисках вдохновения, а готовился к сражению на бельгийской земле.
Здесь не было ни незнакомки, ни теплого солнца, ни любви… только непролазная грязь, неудобства и уверенности в том, что военные действия возобновятся.
Ему приснился сон, тот же сон, что снился в течение последних месяцев. Что преследует его — муза или угрызения совести? Он рассмеялся. Вот озорница! Прекрасная героиня его сна осмелилась процитировать его литературного соперника — лорда Байрона.
Квинлан оглядел походный письменный стол. Когда сон сморил его, он заснул на результате семичасовой работы, так и не увенчавшейся успехом. Он сочинял письмо. Несколько капель упали на лист и размыли чернила. Промокнув эти бледно-голубые слезы, он перечитал письмо и обнаружил, что получилось довольно неплохо.
«Любимая жена!
Ты права в том, что удивляешься моему молчанию. Тебе кажется, что это как-то связано с тобой. Уверяю тебя, ты, нежнейшая из женщин, тут ни при чем. Тревога, которая тяжелым бременем лежит на моем сердце и побуждает меня к молчанию, плод моих размышлений. Сегодня, готовясь к битве, я ощущаю дыхание смерти и верю, что скоро исчезну из мира живых. Так позволь мне побыстрее перейти к делу, иначе решимость покинет меня.
Несмотря на все признаки обратного, верь, что это правда. За всю свою жалкую жизнь я не любил никого, кроме тебя!
Будь я мудрее, я бы не колебался. Будь я великодушнее, я бы поставил во главу угла твое счастье. Будь я менее эгоистичен, я бы заставил тебя искать счастье в другом месте. Но будь я не таким, какой есть, я бы все равно не смог любить тебя сильнее.
Как короток наш союз! Как долги годы разлуки! Неужели я слишком долго умалчивал об этом? Неужели лишил нас шанса на счастье? Подобное предположение приводит меня в смятение, меня охватывает стыд. Умоляю тебя простить своего безмозглого мужа, которому мешает излишняя гордость.
Не грусти по мне. Постарайся обрести счастье с другим. Благословляю тебя, ненаглядная моя. И верь: останься я жив, ты бы никогда не пожалела о том, что стала моей женой.
Твой верный муж».
Переписав письмо на сухой лист бумаги, Квинлан откинулся на плетеную спинку складного кресла. Его красиво очерченные губы тронула удовлетворенная улыбка. Впервые в жизни пришлось объясняться в любви от лица умирающего!
Если бы он описывал подобную ситуацию в пьесе или в поэме, он бы придал фразам большую эмоциональную окраску и снабдил бы текст ссылками на неотвратимость судьбы. Но в данном случае он писал не для театра. Он сочинил письмо по просьбе друга, Рейфа Хиллфорда.
В последние месяцы служебные обязанности в полку не отнимали у Квинлана много времени, но лишали его вдохновения и пищи для воображения. Применение своему писательскому таланту он нашел совершенно случайно.
Началось все с того, что один офицер, раненный в руку, попросил Квинлана написать за него письмо жене. Офицер был слишком смущен, чтобы вслух рассказывать о своих эмоциях, поэтому Квинлан в знак дружбы предложил сочинить письмо за него. Тот, довольный результатом, показал письмо почти всему лагерю, прежде чем запечатал его. Вскоре не только однополчане, но и друзья стали обращаться к Квинлану за помощью. На него полагались все, кто не обладал способностью излагать на бумаге свои мысли, и спустя некоторое время он получил прозвище Перо.
Квинлан не разделял страхов Рейфа, но поскольку немного знал леди Хиллфорд, то приложил максимум усилий. Дабы придать своему сочинению большую правдоподобность, он суммировал то малое, что слышал о личных чувствах Рейфа и о его семилетнем ухаживании за леди Корделией Литем.
Квинлан бережно сложил письмо втрое. Ему нравилось облекать в словесную форму чувства других. В пьесе драматург просто сочиняет роли для актеров. С письмами же все иначе. Он обращается к реальным женщинам, и те чаще всего присылают доброжелательные ответы. Одни выражают свою любовь, а некоторые даже принимают предложения руки и сердца. Квинлан подозревал, что большинство воздыхателей получили бы от ворот поворот, если бы самолично сочиняли свои послания. Значит, он, подобно знаменитому Купидону, завоевывает сердца!
Улыбнувшись, Квинлан отложил письмо в сторону. То, что для многих являлось непосильным трудом, для него было развлечением. Какая ирония: он, как оказалось, обладал талантом сочинения любовных посланий, однако за свои тридцать лет ни разу не испытал эмоций, о которых писал с таким мастерством.
Неожиданно он почувствовал странное, необъяснимое смятение. Ему нравятся женщины, он восхищается их красотой, его легко соблазнить. Ему льстит, что он силой своего слова способен разжечь огонь желания в их сердцах. А в своем сердце? Увы, его вместилище эмоций никогда не проявляло себя.
«Так молод, так красив. Творишь ты без усилий и движешься к вершине, не ведая, как могут жизнь испортить происки врагов!»
Да, эти слова точно подводят итог его жизни. Последние пять лет он считается одним из лучших лондонских драматургов. Достигнутый успех принес ему больше удовлетворения, чем звание пэра. Но с недавних пор и это стало приедаться. Возможно, потому, что все далось ему слишком легко?
Впрочем, все в жизни давалось ему без труда. То, чего он не мог получить благодаря положению, молодости и привлекательности, он добился с помощью славы. Нет, он не жалуется. Когда Бони будет разбит, он вернется в Лондон, к своему прежнему существованию, и потом не раз спросит себя, с чего это вдруг ему понадобилось рисковать жизнью.
Громкий храп заставил Квинлана посмотреть на кровать. Ha армейской подушке разметались густые темные волосы, из-под одеяла выглядывало белоснежное колено. Она была одной из многих бельгиек, приехавших из города, чтобы развлекать британских офицеров. Ей нельзя было отказать в привлекательности, однако никто бы не назвал ее соблазнительной. Но он не осуждал ее за это. В военное время трудно найти любовницу.
Квинлан приблизился к кровати. Его губы были приоткрыты в нежной улыбке — как утверждали его лондонские любовницы, так улыбаться имеет право только женщина. Ах, Виолетта! Помнит ли она о нем? Или, как и он, нашла утешение на стороне?
Воспоминания о женщинах, как правило, стирались сразу, как только он покидал их постели. Некоторых он помнил еще час или два. Но ни одна не задержалась в его памяти на несколько дней. Едва бурные любовные ласки заканчивались, а разгоряченная страстью, надушенная кожа остывала, он терял интерес к любовнице. Желание поупражнять свой ум он удовлетворял отнюдь не в женском обществе. Женщины, обсуждающие идеи, виды на будущее и прочие высокие материи, редко привлекали его внимание.