Барбара Брэдфорд - Быть лучшей

– Все никак не могу поверить, что отель сгорел дотла, – сказал Шейн и осекся.

Он вскочил и начал мерить шагами комнату.

– Разгильдяйство! Чистейшее разгильдяйство! – взорвался он. – Если я не подгоняю их каждую минуту, все идет кувырком…

– Да ну, брось, в бизнесе ко всему надо быть готовым. Тем не менее я вполне тебя понимаю. Этот пожар – настоящая трагедия. Неудивительно, что ты так себя чувствуешь.

– Я плачу им большую зарплату, – возбужденно продолжал Шейн, – они получают разные надбавки и премии. И вот – даже мебель не могли проверить в каком-то паршивом люксе. Это преступление, Джейсон. Чистой воды преступление. Вы не хуже меня понимаете, что если бы они работали как надо, никакого пожара бы не было. Никто бы не погиб. Никто бы не пострадал. Вот что меня бесит. А сколько горя выпало семьям погибших!.. Что до меня, так я теперь по уши погрязну в судебных разбирательствах, не говоря уж о делах со страховыми компаниями. Они наверняка начали собственное расследование причин пожара.

– Ну, этого следовало ожидать, – быстро откликнулся Джейсон. – Ты прекрасно понимаешь это. Только я уверен, что их люди придут к тем же выводам, что и пожарники. И уж во всяком случае это не причина, чтобы помешать тебе начать восстановление отеля. Архитекторы хоть завтра могут взяться за чертежи.

– Вряд ли я буду его восстанавливать.

Джейсон был поражен.

– Нет, ты обязан сделать это, Шейн! Это твой долг перед дедом. И что еще важнее – перед самим собой.

Шейн не ответил. Он тяжело сел на диван и обхватил голову руками. Его поза выражала безнадежность и отчаяние.

Джейсон обеспокоенно смотрел на него. Он никогда еще не видел Шейна таким – небритым, растерянным, в пижаме, хоть был уже полдень. Что за молодежь нынче пошла? Или у них вовсе нет мужества? Сначала Филип голову потерял после смерти Мэдди, теперь Шейн сам не свой. Джейсон откашлялся.

– Ты так нервно говорил с Дэзи по телефону, что она попросила меня приехать посмотреть, что происходит. И еще она приглашает тебя к нам сегодня поужинать.

Шейн покачал головой.

– Мне надо работать. – Он подвинул к себе кипу бумаг. – Все это связано с пожаром. Придется разбираться.

– Сегодня суббота. Надо же когда-то и отдыхать. Между прочим, где Филип?

– Право не знаю, Джейсон. И, честно говоря, мне сейчас не до этого. Слишком много своих забот.

– Понимаю. Поэтому нам с Дэзи и хотелось поужинать вместе. Тебе не помешает выйти на люди.

– Нет, хочу побыть один. Честное слово, так будет лучше. К тому же мне действительно надо поработать. А еще больше – подумать.

– Ладно. Но если передумаешь, будем тебе рады.

– Да. Спасибо, Джейсон.

Шейн взял бутылку и налил себе еще виски. Джейсон грустно покачал головой, пересек холл и тихо вышел из пентхауза.

Он в одиночестве ехал по своей земле на красавце жеребце Черном Опале. Рядом трусила лошадь без всадника – Гильда, кобылица, которую он подарил Мэдди после женитьбы. Перед выездом из конюшни он надел на Гильду седло с серебряной каймой, которое так любила Мэдди, и закинул стремена на круп – как символ того, что хозяйке уже больше никогда не ездить на ней.

Впервые он вернулся в Данун после похорон Мэдди, со времени которых прошел месяц.

Он появился здесь в пятницу вечером. Тим и другие работники хозяйства были рады его появлению. И ему тоже приятно было их видеть.

Он все еще не мог прийти в себя после смерти Мэдди. Душу его переполняла огромная печаль. И он страшно боялся, что приезд в Данун лишь усилит ее. Ведь они были так счастливы здесь вдвоем. Но этим воскресным полднем, когда он медленно ехал по красивым мирным полям, в душе его разливался покой. Понятно, что им он был обязан спокойствию и тишине самих этих мест.

Долгое время он ехал вдоль реки, затем свернул в сторону, пересек луга и по извилистой дороге начал подниматься на зеленые холмы Дануна. Достигнув вершины одного из них, он слез с лошади, подошел к огромному дубу и засмотрелся на расстилающийся вокруг великолепный пейзаж.

Как же прекрасен он был после дождя, который лил, не переставая, два дня. Все вокруг сверкало изумрудной зеленью. Был конец августа, исход зимы. Через несколько недель настанет весна. Но уже сейчас погода была прекрасной; не часто такая бывает в это время года. Филип поднял взгляд. На голубом, без единого облачка небе ярко сияло солнце. На фоне такого великолепия как-то особенно остро ощущалась душевная печаль. В такой день надо, чтобы кто-то был рядом…

Вернувшись к дубу, Филип прилег на землю, прислонился к могучему стволу. Отбросив в сторону широкополую шляпу, он попытался расслабиться. Мысли его путались, сердце щемило от боли. Но, может быть, ему все же удастся немного успокоиться.

Это было его любимое место – с самого детства. Мэдди оно тоже пришлось по душе. Она говорила, что здесь чувствуешь себя частичкой неба. При воспоминании об этом он улыбнулся, и тут же ему пришло на память утро в картинной галерее, когда он впервые ее увидел. С тех пор не прошло и года.

Они приезжали сюда и долго сидели под этим старым ветвистым дубом. Он тогда, к собственному изумлению, разоткровенничался с ней. Но она, казалось, приняла это как должное. Просто смотрела своими чудесными серыми глазами и не говорила ни слова. Именно в тот момент он понял, что женится на ней.

Таких, как Маделина, он никогда не встречал. С самого начала знакомства она сделалась удивительно близка ему. Ощущение было такое, словно он знал ее издавна, только они расстались, а потом встретились вновь. Теперь ему стало ясно, что чувство это возникло от того, что он всю жизнь искал такую женщину. И вот нашел ее – женщину своей мечты. Но нашел лишь затем, чтобы потерять… и так быстро.

Маделина была наделена поразительным внутренним изяществом. Не оттого ли она словно бы светилась, словно горел внутри нее факел. В памяти у него мелькнула строка из стихотворения Руперта Брука: «В тебе тот свет, что даже темной ночью…»

Филип вздохнул и прикрыл глаза. Перед его внутренним взором медленно скользили образы былого. Он вспоминал мельчайшие подробности своей жизни с Маделиной. Каждое мгновенье всплывало в памяти с прозрачной чистотой. Он вспоминал часы, дни, недели, месяцы. Каждая деталь их была чрезвычайно рельефной и плотно прилегала к другой, словно перед глазами разворачивалась кинолента. Здесь, на вершине холма, куда ребенком его брала Эмма Харт, он вновь обрел свою Мэдди. Он увидел ее такой, какой запомнил с первой встречи. Образ ее ничуть не потускнел. Он вдыхал аромат ее волос, слышал веселый смех, ощущал мягкое прикосновение руки. А потом потекли слезы, и он плакал и плакал, вспоминая ее, и оставался на вершине, пока день не начал клониться к закату.

А по пути домой, когда с ним рядом по-прежнему шла неоседланная лошадь, он ощущал присутствие Мэдди повсюду и понял, что уже никогда не потеряет ее. Она была частью его сердца и души, и так будет, покуда он жив. Шейн был-таки прав. Дух Мэдди жил в нем.

Поздно вечером он улетел в Сидней, а в понедельник утром явился к матери.

Увидев его столь неожиданно посреди гостиной, Дэзи не могла скрыть безумной радости.

В мягких лучах солнца, проникавших сквозь окно, лицо Филипа было болезненно-бледным. У Дэзи от жалости защемило сердце. Филип выглядел так, словно не спал несколько недель. Весь облик его выражал страдание. Дэзи с тоскою отметила, как сильно он осунулся, как побелели его виски. Куда делись его живость, энергия, бодрость? Перед ней была лишь тень прежнего Филипа.

Дэзи хотела обнять сына, утешить его. Но не решалась. После смерти Мэдди Филип сторонился ее, не подпускал к себе. Что же ей было делать – пришлось оставить его наедине со своим горем.

Тем более поражена она была, когда он порывисто шагнул к ней и заключил в объятия. Он крепко прижался к ней, как в детстве, когда нуждался в ее утешении, и Дэзи с готовностью и любовью откликнулась на его сыновний порыв. Оба молчали. Да они и не нуждались в словах – достаточно было одного долгого объятия. И Дэзи инстинктом поняла, что процесс выздоровления начался. И возблагодарила в душе Бога.

Наконец Филип отпустил ее и сказал:

– Я решил, мама, что надо прийти к тебе…

– И хорошо сделал, сынок.

– Извини, ма, извини за то, что я в последнее время был таким со всеми. Наверное, со мной невозможно было иметь дело. Но пойми, от меня это не зависело.