— Миссис Блейми? Да, сэр, а кто её спрашивает?
— Капитан Полдарк с женой, — ответил молодой человек. — Капитан Полдарк-младший.
Их проводили в прихожую с низким потолком, и по тёмной деревянной лестнице спустилась седая дама со свежим цветом лица. Она остановилась и вскрикнула от радости.
— Джеффри Чарльз! Я... никак не ожидала! Скажи мне, что это не сон!
Он поднялся на три ступени, чтобы её обнять.
— Тетя Верити! Думаю, что это всё-таки нечто вроде сна, и все мы в нём... Ты прекрасно выглядишь!
— А ты как поживаешь?.. Но это же... Это же Амадора. Дорогая... Какая радость! Входите же, входите!
Амадора тоже оказалась в объятьях, быстро улыбнулась, но не поцеловала даму в ответ, не зная точно, что предписывает этикет в подобных случаях.
Непринуждённо болтая, щебеча и смеясь, Полдарки ввели испанку в гостиную, где беседа продолжилась, и каждый старался задать побольше вопросов и как можно скорее ответить. Джеффри Чарльз объяснил — они отправились домой так внезапно, что просто не было времени написать и предупредить как положено. Перед самым началом битвы при Витории, после которой Наполеона наконец вышвырнули из Испании, Полдарка ранили — такая досада — на этот раз в грудь, и не слишком серьёзно, однако у него началась лихорадка, и всё это волнующее победоносное время он провёл в постели. И, что ещё хуже, потом хирург отстранил его от службы по крайней мере на три месяца. Ну, а поскольку раненому можно путешествовать, он вернулся в Сьюдад-Родриго, к жене, и как только она собралась, они сели на пакетбот в Лиссабоне. В Корнуолле они намерены провести месяца полтора, а может, и больше — зависит от течения войны. Но это прекрасная возможность немного показать Амадоре Англию, и заодно дать родне возможность познакомиться с его супругой.
Видя, что девушка много улыбается, но не произносит ни слова, Верити спросила:
— Амадора говорит по-английски?
— Она всё понимает, — отвечал Джеффри Чарльз, — так что будьте осторожны, не слишком ею восхищайтесь. И она говорит со мной. Мы с ней заключили пакт — ступив на английскую землю, она станет говорить со мной лишь по-английски. Верно, querida mia? С чужими она стесняется, что-то сковывает язык. Но в школе она изучила основы, а за те полгода, что мы женаты, получила хорошую практику!
— Не считая того, что ты так долго отсутствовал, — произнесла Амадора.
— Видите? Когда я говорю на португальском или испанском — запинаюсь, сомневаюсь, как использовать времена. А вот она — нет, и теперь заговорит ещё более бегло.
— Времена? — спросила Амадора. — Кто она?
— Не соперница, любимая. Верити, ну разве она не прекрасна? Не представляю, почему она согласилась за меня выйти, но она дала согласие, и теперь я в первую очередь должен представить её тебе.
— Вы должны остаться хотя бы на ночь. Оставайтесь так долго, как пожелаете. Эндрю-младший в море. Мой Эндрю вернётся в течение часа, и он будет так рад, — Верити колебалась. — Конечно...
Джеффри Чарльз потеребил изуродованный подбородок.
— Разумеется, мой собственный дом всего в двадцати милях, а дом моего отчима — и вовсе в шести. И потому куда предпочтительнее... — он умолк и улыбнулся, — остаться здесь. Что я найду в Кардью? Валентина? Он ведь ещё не вернулся из Кембриджа. А отчима я не особо люблю. Ты знакома с его женой?
— Виделась с ней один раз, почти случайно. Она производит впечатление.
Патти принесла канарское, и каждому налили по бокалу.
— Ты наверняка устала, дорогая, — сказала Верити Амадоре. — Проводить тебя в вашу комнату?
— Нет, — ответила Амадора. — Не устала. Нет. Вы хотеть говорить наедине?
— Вовсе нет, малышка, — сказал Джеффри Чарльз, обнимая её. — Попробуй вино. Тебе понравится. Конечно, с портвейном твоего отца не сравнится. Он был... delicieux... Нет, мы не устали, Верити. Так приятно просто поболтать. В котором часу вы ужинаете?
— Около девяти. По крайней мере, сегодня. Ты спрашивал по поводу женитьбы твоего отчима.
— Мимоходом. Боюсь, меня это не особо трогает. Я не желаю Джорджу зла. Он двенадцать лет сохранял верность памяти моей матери, а это куда больше, чем стал бы хранить любой богатый человек на его месте. Каким-то образом, хотя я никогда не мог этого понять, они действительно друг друга любили. Я не мог этого понять, надо думать, потому что не выносил Джорджа. Он не годился на роль моего отца. У него нет ни воспитания, ни инстинктов джентльмена. Его поведение всегда определяли деньги. Я лишь могу пожалеть эту... эту дочь герцога, если она позволила заманить себя в ту же клетку, в которой оказалась моя матушка.
Верити глотнула вина.
— Не знаю, какие у них отношения. Когда вернётся Валентин, тебе следует спросить у него. Хотя мне не кажется, что Валентин сильно привязан к отцу.
— Хм... — Джеффри Чарльз отошёл от стула Амадоры и распрямился. — Что ж, прежде чем перейти к более приятным темам, я скажу, что предлагаю. Завтра днём мы поедем в Кардью и предстанем перед сэром Джорджем и леди Харриет, и если нам предложат, выпьем с ними по бокалу. А потом я попрошу ключи от Тренвита. Это мой дом и...
— Джеффри Чарльз, я должна тебя предупредить...
— Я знаю, что дом в запустении. Росс сказал мне, когда мы встречались перед сражением при Буссако. За имением присматривают двое братьев Харри и их общая жёнушка, дом не чинят и не пытаются сохранить. Так что я готов к немеблированному и запущенному дому. Более того, я и Амадору подготовил. И она говорит, да благословит её Господь, что уже в предвкушении. Понимает ли она масштаб запустения, да и понимаю ли я сам, там будет видно. Но завтра днём, не откладывая, мы поедем туда и посмотрим своими глазами.
В возрасте под семьдесят Эндрю Блейми стал медлительнее в речи и движении, чем помнил Джеффри Чарльз, однако с прежним радушием и теплотой уговаривал гостей оставаться, сколько пожелают. За ужином много говорили — все кроме Амадоры, переводившей взгляд с одного лица на другое и следуя, или вернее, пытаясь следовать за ходом беседы. Верити хорошо понимала её восхищение Джеффри Чарльзом. Девушка выглядела такой юной и свежей, с персиковой кожей и живым выражением подвижного лица. Волосы, по некоторым меркам не особенно роскошные, вились вокруг лица, обрамляя лоб. Однако Амадора была не только чувствительной, но и ранимой, и при каждом недопонимании её нежную кожу заливала краска.
— А как Росс и Демельза? В добром здравии? Я был поражён, услышав про малютку Генри. Мне никто не сказал. Должно быть, они счастливы. И значит, новая шахта...
— На самом деле шахта старая, ты о ней слышал в детстве — Уил-Лежер, но она заново оснащена и открыта под управлением Джереми. И только в прошлом октябре там случилась хорошая находка, а до тех пор они лишь теряли деньги. Кажется, обнаружили старые разработки, ещё времён средневековья.
— Я говорил тебе о Джереми Полдарке, дорогая, — обратился Джеффри Чарльз к Амадоре. — Как тебе известно, он мой кузен, старший сын Росса и Демельзы. Джереми двадцать два, Клоуэнс — девятнадцать. И ещё есть Изабелла-Роуз — ей почти одиннадцать. А теперь — такая неожиданность — малыш Генри, ему всего полгода.
— Понимал, — сказала Амадора. — Но Валентин? Кто есть Валентин?
— А, он мой сводный брат. У нас общая мать, но моим отцом был Фрэнсис Полдарк, он погиб в шахте, а отец Валентина — сэр Джордж Уорлегган, завтра ты с ним познакомишься.
— Да, да, я вспоминать. Ты должен быть говорил мне это во время поездки.
— Опять времена. Отбрось «должен быть», и получится правильное предложение.
Амадора ест словно птичка, думала Верити, с тарелки исчезла лишь половина трески, а к телячьей отбивной с грибным соусом девушка едва притронулась. Кажется, пока они не ждут ребёнка. Нужно уговорить её есть побольше. А увлечён ли женой Джеффри Чарльз? Не так-то легко разглядеть. В свои двадцать восемь он выглядел по меньшей мере на все тридцать пять. Узкое худощавое лицо, как у её кузена Росса, тонкая линия усов параллельна твёрдой линии губ. Глаза, видевшие яростные побоища и тяжёлые походы в постоянном обществе солдат, раненая рука, вмятина на челюсти, крепкие жёлтые зубы. Дух самообладания, присущий лишь тем мужчинам, кто жил рядом со смертью, повидал всё и обрёл уверенность, что для выживания должен рассчитывать только на собственные силы.