Она сидела на зелёном бархатном стуле, на котором сидела пятнадцать лет назад, когда горничная натягивала на неё первые в жизни охотничьи сапоги. Под зеркалом в выцветшей золочёной оправе над камином лежали мелкие сувениры — программа бала, отцовская булавка для галстука, букетик розмарина с пикника, рисунок пастелью, который сделала для неё Клеменс. Корзинка с вышиванием и торчащими из-под крышки отрезами шёлка лежала на другом стуле, а перед ним — домашние туфли и пара детских перчаток. Балдахин над кроватью был из тяжёлой жёлтой парчи, шторы на окнах — из той же ткани, но выцвели от солнца. Её комната. Место для уединения. И в неё вторгся грозный молодой военный.
— Ты поедешь? — повторил он.
Даже если бы она его любила, а она не любила, это предложение выглядело совершенно неразумным, почти неприличным. Как бы помягче от него избавиться, снова разочаровать и показать тщетность надежд, чтобы он тихо ушёл, оставил её в покое и ушёл, но не слишком задетый, и вернулся в свой полк, где наслаждался бы жизнью без неё? Какая жалость, ведь при других обстоятельствах он стал бы лучшим мужем, чем Валентин, а она стала бы ему лучшей женой. Какая жалость, что она не такая, как он себе вообразил. Никогда такой не была и вряд ли будет.
Он воображал её нежной, покладистой и доброй, но она холодная, твёрдая и злая. Семья значит для неё куда больше, чем страдающий от любви юноша. Куда больше. Джон, Огастес, Клеменс и мальчики, и матушка, и огромный величественный замок, и чудесные виды, и благородные леса, и пологие утёсы, и вечно изменчивое, но не меняющееся море. Она — Тревэнион из Каэрхейса, и этим всё сказано. И этого достаточно. Более чем.
В первый раз за несколько минут Кьюби посмотрела на него, а он по-прежнему не сводил с неё взгляда. И что-то в ней шевельнулось, закралось в глубины души и пробудилось к жизни. Конечно, это чувство и раньше некоторым образом присутствовало, но до сих пор не вырывалось наружу. И сейчас не должно. И вдруг, как будто почуяв всю опасность, в ней завопили осторожность, расчётливость и здравый смысл. Она поднесла другую руку к губам.
— Ты поедешь? — ещё раз повторил Джереми.
— Да, — ответила она.
Глава десятая
Письмо от младшего лейтенанта Джереми Полдарка. Грейвзенд, 19 января 1815 года.
Дорогие родители!
Пишу вам вкратце и в спешке — немного запоздало, но как обещал. Вот мои новости. Кьюби согласилась уехать со мной, и в прошлый вторник, семнадцатого, мы поженились по специальному разрешению в церкви Святого Климента на Стрэнде. По правилам мне следовало получить разрешение командира, но это означало бы, что мы поженились бы только в Брюсселе, и я решил, что так не годится.
Мы дожидаемся подходящего корабля, нас обещали забрать завтра с полуденным отливом. Я на неделю запоздаю с возвращением из отпуска, но теперь это уже не важно. Теперь мне вообще на всё плевать. Я счастливейший человек в мире!
Не знаю, как отблагодарить вас обоих за всю помощь, терпение и советы за долгий период моих мучений. Но, по милости Божьей, когда я приехал к Кьюби, не понабилось прилагать особых усилий, по крайней мере, определённого сорта, которые противны моей натуре. Я высказал ей свои глубоко прочувствованные аргументы, и потом... и потом передо мной как будто рухнули стены Иерихона! Мы поспешно сбежали, она не видела никого из родных, но оставила письмо с объяснениями. Мы заночевали в Бодмине и сели на почтовую карету до Лонсестона. В Лондон мы прибыли вечером в понедельник. Надеюсь, Колли и Мальву доставили вам в целости и сохранности, я дал конюху дополнительную гинею, чтобы он обращался с ними ласково и не гнал слишком сильно. Вы же знаете, каковы эти конюхи.
Кьюби покинула Каэрхейс лишь с двумя седельными сумками, так что в Лондоне, дожидаясь разрешения на брак, мы прошлись по магазинам, чтобы приодеть её подходящим для жены молодого офицера образом. Должен сказать, что она тщательно следила за потраченными суммами и не купила ничего неподобающе роскошного. Не знаю, какая из неё получится хозяйка, но складывается впечатление, что долгов мне делать не придётся. Возможно, пример брата стоит у неё перед глазами.
Дорогие родители, нет человека счастливее меня! Но я крайне сожалею, что свадьбу пришлось устроить вот так, после бегства, и у меня не было возможности привезти Кьюби к вам и получить благословение. Как я рад, что она хотя бы приехала на приём к Джеффри Чарльзу и вы познакомились.
Вместо приятных приготовлений к свадьбе сына, поводу для радости, произошло это тайное бегство. Я лишь могу надеяться и верить, что мы всё уладим, когда я приеду в следующий отпуск или выйду в отставку. И думаю, что свадьба явно приблизила отставку.
Предполагаю, что вы вряд ли получите какие-нибудь известия от Тревэнионов. Кьюби рассказала им всё, что необходимо, и если они будут наводить справки, прошу, скажите всё, что знаете. Она напишет Клеменс. Сейчас, когда мы сидим вместе за столом, к оконному стеклу липнут снежинки, и надеюсь, завтра снег прекратится, иначе плавание будет совсем малоприятным. Расскажите обо всем Клоуэнс и Стивену, конечно же, и напишите Джеффри Чарльзу.
Как я слышал, в Америке произошло ужасное сражение, где-то у Нового Орлеана, британцы понесли тяжёлые потери, и это всего через две недели после подписания мира. Какое прискорбное безумство с обеих сторон! Хорошо, что Джеффри Чарльз во всем этом не участвует.
Мама, ты спрашивала, не нужна ли мне чаша любви. Я сказал, что нет, и довольно резко. Что она твоя и не имеет для меня значения. Я не суеверен, но почему-то в тот миг мне показалось, что она принесет мне неудачу. А вместо этого мне безмерно повезло. И потому я поменял решение и считаю её счастливым амулетом. И если это ещё возможно, я бы её забрал. Ты сохранишь её для меня? Не держи её на буфете, положи в комод в моей спальне, а я заберу её, когда в следующий раз буду дома. Или когда мы устроимся в собственном доме.
Надеюсь, вы поедете во Францию, хотя бы просто на отдых. Утром я разговаривал с одним лейтенантом, и он говорит, что Париж нужно видеть. Там дают музыкальные спектакли специально для гостей, не знающих языка, и Белле пойдёт на пользу, если она послушает того, кто может попадать в ноты. Прошу, только ей это не читайте!
Нас позвали к обеду, так что я заканчиваю. Не такое уж короткое письмо получилось. Кьюби тоже шлёт вам свою любовь. Это ведь правильно? В будущем это точно будет правильно, ведь моя любимая жена, как я надеюсь, будет разделять со мной всё. Мы муж и жена в счастливом союзе. Но в этом, первом после свадьбы письме, я повторю в последний раз, что посылаю вам свою любовь и ещё раз благодарю за всю вашу, а также за ваше терпение и доверие.
Джереми
Закончив, Джереми запечатал письмо воском и посмотрел на жену, чья голова по-прежнему склонялась над письмом, тёмные волосы скрывали лицо. Она надела одно из двух платьев, которые позволила купить, из тонкой бежевой шерсти с длинными пышными рукавами, алым воротником и манжетами, стянутое на талии замысловатым пояском с узлами. Как будто почувствовав его взгляд, она подняла голову и откинула волосы двумя элегантными пальчиками. Прекрасная и юная. При виде неё у Джереми заколотилось сердце.
— Ты закончил? — спросила она.
— Да.
— Тогда я тоже. Запечатать могу позже. Ты рассказал всё, что можно?
— Всё, что можно. Да. Всё, что можно.
По пути вниз по лестнице Джереми задумался о том, что написал родителям, и о том, чего не мог написать. Столько существенных деталей никогда никому не рассказать! Да и как вообще выразить всё случившееся?
— Всё, что можно, — повторил он. — Всё, что можно.
Тем вечером они покинули Каэрхейс около одиннадцати, к тому времени дом затих, но не далее как полчаса назад. Кьюби нацарапала записку брату, матери и Клеменс. Она не показала письма Джереми, да он и не просил. Он стоял рядом, как будто окаменев, и смотрел, как она упаковывает саквояж, потом отвернулся, пока Кьюби переодевалась в амазонку, и помог ей засунуть ещё несколько вещей во второй саквояж. Поцеловал её он лишь один раз, потому что пока ещё боялся что-либо предпринимать, ни плохое, ни хорошее, лишь бы не повлиять на её неожиданное решение.