Синтия Хэррод-Иглз - Чернильный орешек

– Но до войны дело не дойдет, – снова повторил он. – Король проявит благоразумие, а парламент отступит. К Рождеству все уладится.

В молодом человеке, шагавшем вдоль пристаней Гааги, даже без ранца с выкладкой за спиной, любой признал бы наемника. Крепкое худощавое тело, небрежно-уверенная походка, настороженный взгляд, обветренное, жесткое морщинистое лицо – все это ясно свидетельствовало о роде его занятий, как, впрочем, и сильно поношенная одежда. Случайный наблюдатель мог бы также приметить его высокие кожаные сапоги, начисто выбритое лицо, шляпу с перьями и изогнутыми полями, предположив, что это, пожалуй, всадник, а не пехотинец. Предположение еще более окрепло бы, доведись сему наблюдателю увидеть нашего молодого человека обнаженным, со всеми рубцами от заживших ран на предплечьях и бедрах.

Гамиль прибыл в Гаагу, потому что там находился двор Соединенных провинций Голландии, а именно при этом дворе солдат-профессионал вероятнее всего мог бы подыскать себе службу. Гамиль нуждался в работе Да, он неплохо подзаработал в последней военной кампании, только вот добычу свою он уже успел пропить и прокутить, а потом еще лошадь его издохла прямо под ним, и ему пришлось целую неделю добираться сюда пешком Да, неделька-то тянется очень уж долго, когда бредешь на своих двоих. Но, едва прибыв в город, он направился к пристаням, поскольку именно там можно было найти самые что ни на есть дешевые жилье и пищу, и именно там – заметим, забегая вперед, – его и поджидала удача. Он наткнулся на хвост какой-то толпы и с гибкой легкостью невысокого и плотного человека принялся протискиваться вперед, чтобы взглянуть, что же там такое происходит.

Центр этой толпы и зачинщика всей суматохи легко можно было увидеть и столь же легко распознать. Это был высокий молодой человек, ростом больше шести футов[23], великолепного телосложения, элегантно одетый, с длинными волнистыми темными волосами и тем типом худощавого, смуглого, мрачновато-миловидного лица, который обычно даже самых норовистых женщин лишает дара речи от восхищения. Разгоряченный до бешенства, он отчаянно жестикулировал и кричал, по крайней мере, на трех языках. Толпа вокруг Гамиля явно получала удовольствие от этой сцены, отпуская собственные замечания. Но поскольку с голландским языком у Гамиля дела обстояли не блестяще, он попытался спросить у своего ближайшего соседа по-французски, из-за чего, собственно, вся эта суматоха.

Мужчина в ответ пожал плечами, не понимая его, но при звуке голоса Гамиля другой мужчина, стоявший перед ним в толпе, повернулся и немедленно протолкался к нему, с восторгом восклицая:

– Гамиль Гамильтон! Ах ты, старая лиса, ты-то что здесь делаешь?

– Даниел О'Нейл, разрази меня гром! – закричал Гамиль.

И в следующий миг они уже обнимались, крепко и несколько картинно. О'Нейл был невысоким, полноватым, вспыльчивым, уже лысеющим, этаким самодовольным, любящим посквернословить искателем приключений, который тоже был солдатом-профессионалом и в своем роде гением войны.

– Боже милостивый, – сказал О'Нейл, отступая немного назад, чтобы получше рассмотреть приятеля, и так сильно похлопывая его по плечам, что на глазах у Гамиля невольно выступили слезы, – ведь если бы тебя не послало мне само провидение, я, клянусь, больше никогда не пошел бы к обедне, стал бы протестантом и подписал этот Ковенант! Пойдем, пойдем, я отведу тебя к принцу, а то, между нами говоря, его сейчас так нужно утешить.

И без дальнейших церемоний О'Нейл поволок Гамиля через толпу туда, где взоры всех по-прежнему притягивала разгневанная фигура принца Руперта Рейнского[24], племянника самого короля Карла.

– Но что же стряслось? – поинтересовался Га-миль. – Почему он так гневается?

– Ах, – отозвался О'Нейл, – да разве не его разгневал столь тяжко этот дьявол, капитан корабля, с такой кривой душой, что крюк для якоря? Я про капитана Фокса говорю, мы все уже были на борту его «Льва» и должны были вот-вот отбыть в Англию, чтобы драться за короля. А туг налетает шторм, ну тогда капитан и заявляет, что мы, мол, все должны сойти на берег, а потом, как шторм стихнет, он-де нас снова заберет. А сегодня доходит до нас слух, что этот самый капитан выбросил все наше имущество, да и был таков! Удрал, как безумный сын самой распоследней шлюхи во всей Фландрии, а принц уплатил ему вперед за наш проезд, за всю компанию!

– В Англию? Драться за короля? Но почему, что там стряслось, Даниел?

– Боже милостивый, да ты разве не знаешь, – О'Нейл так и остолбенел, уставившись на Гамиля, – что парламент обзавелся собственным войском и выступил против короля, а тот уже в Йоркшире и пытается там собрать армию, чтобы их усмирить. Да неужто не слышал? Но идем же, идем, сейчас тебе принц все расскажет…

И через минуту они прорвались внутрь круга, толпившегося вокруг принца. Тот повернулся, вопросительно посмотрел на них и тут же прервал на полуслове трехъязычный поток своих словоизлияний. Лицо его, потемневшее от гнева, озарилось приветственной улыбкой, которая могла бы растопить кого угодно вместе с костями.

– Гамильтон! Друг мой, вот это встреча! – воскликнул принц.

– Ваше высочество, – почтительно произнес Гамиль, опускаясь на колено и пылко прижимаясь губами к протянутой ему руке.

– Нет-нет, поднимайся, друг мой, поднимайся! Так куда же, приятель, фортуна унесла тебя так надолго? Мы ведь не виделись с тобой с…

– С Бреды, ваше высочество, с осады Бреды[25]. Мы же вместе шли на приступ, в тот раз, когда…

– Бог мой, да-да, тот приступ! О'Нейл, ты ведь тоже там был…

– Ага, еще бы я там не был! А разве его высочество принц Оранский[26] не ринулся следом за вами в эту ужасную атаку, когда вы рисковали своей королевской персоной? А вы ведь самолично запретили ему идти на приступ!

Руперт вздохнул.

– Да, но какой отличный был приступ!

– Я слышал, что ваше высочество с тех пор находились в заключении, и искренне сожалел об этом, – сказал Гамиль.

– Три года, – промолвил Руперт. Лицо его на мгновение помрачнело, а потом он добавил: – Но я нашел им неплохое применение: читал и обучался. К тому же я был не совсем один: меня развлекал Бой… У меня уже был мой белый пудель, когда мы в последний раз виделись с тобой?

– Нет, ваше высочество.

– …а еще Сэлин, мой любимый зайчик, а еще…

– …еще всевозможные служанки, на любой вкус, только ты, Гамиль, не пугайся, – с нарочитой серьезностью добавил О'Нейл, – Принц пока что превосходит тебя в этом деле, мой юный горностай, хотя каждому из вас понадобится еще лет по двадцать, чтобы сравняться со мной.

Руперт благоразумно «не заметил» этой реплики.

– Однако, Гамильтон, – промолвил он, – ты подоспел в подходящее время. Затевается одно дерзкое предприятие, задача перед нами стоит серьезная и славная. Ты слышал о беспорядках в Англии?

– Нет, сэр, пока Даниел вот только что не упомянул о них.

– Там бунтуют изменники, и моему дяде-королю крайне необходимы преданные и опытные воины. Моя тетушка-королева продала свои драгоценности, чтобы купить оружие, и мы должны были доставить его туда морем… если бы нас не надул этот капитан, это дьявольское отродье…

– Даниел уже рассказал мне об этом, сэр. Но на свете ведь, хвала Господу, есть и другие корабли. Быть может, принц Оранский… при его пылких дружеских чувствах к вам…

– Да-да, он, конечно, даст нам какой-нибудь корабль, и мы соберем своих добрых друзей и помчимся на всех парусах. Ну, а ты, Гамильтон, с нами?

Гамиль снова преклонил колено и, приняв длинную сильную руку принца, опустил к ней свою голову.

– Ваше высочество, я с вами всем своим сердцем. Я прибыл сюда в поисках работы и, конечно, вряд ли мог надеться, что представится такое дело. Но если вы возьмете меня, то я ваш, сердцем и телом.

Руперт стоял, глядя на него сверху вниз, его большие темные глаза блестели. Преданность была милее его сердцу всего на свете, и он знал, как оценить ее.

– Да благословит тебя Господь, – промолвил он. – Я знал, что ты будешь с нами.

– Вот такие люди, как он, нам и нужны, сэр, – сказал О'Нейл. – Мы можем положиться на суровых мужчин, на кавалеристов, на джентльменов…

– На джентльменов? – с невинным видом переспросил Гамиль. – Ах, но ведь ты нам тоже понадобишься, Даниел.

И тот тут же шутливо шлепнул его по голове ручищей размером и весом с добрую медвежью лапу.