Да, это было одним из приятных эпизодов. К прочим относились волнения от самой кампании, трудные верховые переходы и яростные атаки, пьянящее возбуждение от успеха. А еще были радость боевого товарищества и вечера вокруг костра, дружеские попойки, смех, шутливые тосты за Роберта-дьявола[37], и за его пуделя Боя, которого величали то сержантом, то майором, то даже генералом, не говоря уже о веселых песнях, о треске расслабляющихся усталых мышц и о покос, наступавшем после всего этого, когда принц мог пригласить его вместе совершить прогулку перед сном… О, как приятно было видеть его изящный профиль, словно выгравированный на фоне летних звезд, ощущать тяжесть его руки на своих плечах и тепло дружелюбного носа Боя, приютившегося на другой руке у принца!
Однако все то, что вспоминал Кит, по большей части не было приятным. Чем больше он воевал, тем больше его охватывала горечь попусту растраченной жизни. За что, собственно говоря, они сражались? За что сражался любой из них? Какие блага сулила им война? Кит никогда не высказывал своих мыслей вслух, поскольку знал, что ничего подобного не испытывали прочие: Руперт и Мориц, Гамиль и Даниел, даже Малахия… Для принца, например, это было делом славы и чести, он защищал свою родню. Мориц послушно во всем следовал за Рупертом: он слишком сильно любил его, чтобы нуждаться в какой-либо иной причине. Гамиль и Даниел находились в привычной стихии, повод для них был несуществен. А у Малахии от такой жизни в жилах кипела кровь. Но ни у одного из них не осталась дома жена, которую любили бы больше славы, не остался маленький сын, растущий теперь вдалеке от отца… И этих потерянных месяцев, проведенных без них, уже не вернуть никогда. Боже милосердный, только бы новый поход стал решающим, и все они тогда смогли бы разойтись по домам! Принц, как всегда, был полон оптимизма, но Кит уже перестал верить в успех, он только надеялся и возносил молитвы.
Они простояли на месте до темноты в ожидании приказа короля. Эссекс едва не перехитрил их, поскольку они ждали, что он проследует одной дорогой, а граф взял да и отправился совершенно другим путем. Руперт ожидал немедленной схватки и собрал всю кавалерию у Бродвей-Дауна. Но когда уже начало темнеть, а они так и не получили депеши, принц призвал к себе своего пажа Себа, Гамиля и Даниела и вместе с ними ускакал на поиски короля.
По мере того как садилось солнце, становилось прохладнее, и Кит поплотнее завернулся в свой плащ. Теперь его шафрановый цвет потемнел и запачкался, но сукно по-прежнему оставалось надежным сукном Морлэндов, плотным и стойким против любой непогоды. Теперь, при построении, шафрановых плащей было не так уж много. Двое пали при Бристоле, один – при Личфилде, а еще одного ранили при Чалгрове и спустя два дня он скончался от лихорадки. Это был маленький Дэви Каллен. Когда он умирал, Кит держал его в своих объятиях, ибо юноша жалобно кричал и звал свою мать. Ему было всего шестнадцать лет, и от боли он совсем обезумел. Две пули из мушкета раздробили его бедро, так что, может быть, и к лучшему, что его унесла лихорадка: он ведь больше не смог бы ходить. К этому времени почти у всех них имелись почетные раны. Малахия мог бы похвастаться тремя шрамами, а у Кита было рассечено левое предплечье. А вот Гамиль пока еще не получил ни царапины. Даниел говорил, что так уж заведено: бывалые воины знают, как уберечь себя, а первыми раны всегда получают самые неопытные юнцы.
Но вот, наконец, началось какое-то движение. Возвратился Руперт. Его огромный белый жеребец сверхъестественно светился во мраке, когда он легким галопом влетел на это поле, хотя скакунов его спутников Кит вообще не мог разглядеть. Прежде чем был отдан официальный приказ, просочились вести. Руперт отыскал короля в его походной квартире, застав его за карточным пикетом в компании лорда Перси, и сумел настолько тронуть его своим красноречием, что получил приказ выступить немедленно. Король должен был последовать за ними с главными силами армии. Трубачи протрубили команду «по седлам!», и кони, разом пробудившиеся от дремоты знакомым звуком, норовисто забили копытами. Кит держал Оберона накоротке, пока подтягивал подпругу, а жеребец тем временем так и вертелся по кругу, горя желанием поразмяться после вынужденного бездействия этого долгого дня. Старательно выбрав момент, Кит вдел ногу в стремя и наполовину оседлал коня во время одного из его кругов. Когда же он окончательно устроился в седле, все воспоминания улетучились, уступив место солдатской привычке. Еще не успев попасть ногой в другое стремя, он принялся собирать вокруг себя свой отряд.
Полк Руперта шел походным маршем всю ночь и к рассвету добрался до Фарингтона. Здесь от одного разведчика узнали, что Эссекс был впереди них, прорываясь по бездорожью к Ньюбери. Если он достигнет этого городка, ничто уже не сможет помешать ему вернуться в Лондон. Они сделали остановку, чтобы накормить лошадей и проглотить холодный завтрак, и тут же снова очутились в седлах, устремляясь за неприятелем по горячему следу. Им удалось нагнать армию парламента около Хангерфорда. Руперт без промедления велел начать атаку, и его приказ передавался устно, от человека к человеку, с тем чтобы во вражеском арьергарде не услышали сигнала труб. Кавалерия принца обрушилась на противника яростно, и схватка была короткой, но жестокой. Тут заморосил мелкий дождик, стемнело, войска Эссекса были утомлены: они шли целый день без остановки. И в конце концов Эссекс отвел своих людей обратно в Хангерфорд. Руперт совершенно измотал их и запер войско неприятеля в городке до подхода к ним основных сил короля, после чего можно было бы двинуться на Ньюбери. Теперь их положение упрочилось: Эссекс оказался отрезанным от столицы и вынужден был атаковать, тогда как от короля требовалось лишь пересидеть его. Однако на сей раз король был импульсивен, и в тот же вечер, вечер девятнадцатого сентября, Руперт привез в свой полк весть, что назавтра им предстоит сражение.
Кит был вместе с Гамилем, когда Даниел сообщил тому новость. Последовало короткое молчание, и Даниел с Гамилем выразительно посмотрели друг на друга. Наконец Гамиль промолвил:
– Принц, конечно, обратил его внимание на то, что у нас не хватает боеприпасов, а провиант, направленный из Оксфорда, все еще находится в пути?
– Обратил, обратил…
– И король тем не менее намерен завтра дать сражение?
Даниел в задумчивости поскреб зудевшие укусы вшей.
– А Бог его знает, – сказал он. – Королю следовало бы прислушаться, раз уж сам принц советует ему проявить осторожность… Эх, сдается мне, он так разволновал свою королевскую кровь еще в Бродвей-Дауне, что теперь уж ничто не удержит нашего маленького короля. Он прямо-таки сгорает от нетерпения, ну а принц сдерживает его! Да, эта картинка могла бы и покойника рассмешить!
Гамиль пробурчал что-то негодующее, а Даниел хлопнул его по спине.
– Ах, да не терзайся ты так! Таким, как мы с тобой, все равно ничего с этим не поделать. Да и мир наш был бы, знаешь ли, скучным, если бы все люди преуспели в одном и том же занятии. Вот мы с тобой… мы втроем… – из вежливости поправил он себя, бросив короткий взгляд в сторону Кита, – стало быть, мы втроем – солдаты, а солдатское дело – подчиняться и сражаться, когда велят, сражаться и сражаться, покуда тебе не скажут: все, хватит. Так что давай лучше отыщем какой-нибудь маленький костерчик, чтобы погреть ноги, и немного эля – согреть кишки. Пойдем, Кит, поможешь мне развеселить твоего угрюмого кузена.
Кит еще долго впоследствии вспоминал тот вечер. Ночь выдалась холодной, наверное, близились первые заморозки, и от этого холода сердцевина костра была темно-красной и пылала ярко и неистово, словно у огня была некая собственная срочная цель. Они сидели вокруг него, и мощные отблески костра ударяли вверх, им в лица, отбрасывая от их носов и бровей причудливые, дьявольски изощренные тени, придавая знакомым чертам друзей фантастический вид. Пламя поблескивало на высокой оловянной кружке, из которой пил Даниел, оттеняя золотое мерцание распятия на его крепкой смуглой шее, под бородой. Свет костра превращал окружавшую их темноту в совсем уж непроглядный мрак, и они казались отрезанными от всего на свете – от мира, от времени, от завтрашнего дня – в этом волшебном кругу морозно-красного огня, горьковатого эля и грубоватых смеющихся голосов… А потом вприпрыжку прискакал Бой, протиснулся в их круг, и огонь мигом изменил белый цвет его шерстки на румяно-розовый. Кит поднял глаза на его хозяина, и ему показалось, что принц башней вздымается куда-то в темноту, словно гора: его голова была настолько выше отблеска костра, что когда он говорил, его слова ускользали от Кита, и позднее он так и не смог вспомнить их. Он помнил лишь россыпь золотистых искорок, уносящихся ввысь и окружающих голову принца крохотными звездочками.