Все это время я не открывала глаз. Мои пальцы заученно легли на белые клавиши, и мелодия появилась сама собой. Все те дни занятий не могли подготовить меня к этому. Я почувствовала музыку всем своим телом, погрузившимся в эмоциональный транс, продлившийся еще три секунды после того, как прозвучала последняя нота. На целых три минуты я потерялась в другом мире. Мои глаза наполнились влагой. Я не видела зал, полный стоящих людей, я видела только свою маму. Я не слышала оглушительных оваций, эхом разносившихся по залу, я слышала, как слеза скользила по маминой щеке. Я не чувствовала сотен взглядов, направленных на меня, я чувствовала, как моя слеза катилась по моей щеке, подобно маминой.
— Шепот Сары, — мои наполненные слезами глаза затрепетали и открылись, и я увидела Блейка, сидящего на нижней ступеньке. Слеза скатилась по моей щеке, и я повернулась на тихий голос. — Это потрясающе. Ты не говорила, что умеешь так играть. И почему я не знал об этом?
Я улыбнулась и закрыла крышку,
— Ты многого обо мне не знаешь. Откуда ты знаешь название этого произведения? Не многие даже знают, кто такой Гольдони.
— Он написал несколько самых печальных произведений, которые известны человечеству, прежде чем покончил с собой в 1943. Шепот Сары был написан для его младшей сестренки. Она умерла от излечимой болезни. Религия ее родителей не позволила ей пройти столь необходимую операцию. Гольдони видел, как она умирала.
Вспомнив историю, которую моя мама столько раз мне рассказывала, я закончила.
— Он написал Шепот Сары, чтобы подарить ей голос, которого у нее никогда не было, — тихо сказала я тем же слишком эмоциональным голосом, каким говорила моя мама, рассказывая мне эту историю. Ее голос всегда был печальным, когда она говорила о Шепоте Сары.
— Это было красиво. У меня до сих пор нет слов.
— Ты не ответил на мой вопрос. Откуда ты знаешь, что это Шепот Сары?
Блейк встал со ступенек и направился ко мне. Чувства, которые вызывал только он, не заставили себя ждать.
— Я уверен, что моя мама просветила тебя на этот счет, — сказал он с обвинением.
— Нет, я спросила ее, почему у тебя есть фортепиано, но ты никогда на нем не играешь.
— И что она ответила?
— Спросить у тебя.
Я почувствовала прикосновение его ноги, но не двинулась с места. Блейк завел руки за спину и посмотрел на меня.
— Мой отец был основателем Конли.
— Не уверена, что знаю, что это.
— Это престижная музыкальная школа здесь, в Нью-Йорке.
— Что случилось с твоим отцом? — я бы почувствовала себя полной идиоткой, если бы он сказал, что его отец умер от рака. Может, он понимал. Может быть, Блейк стал таким человеком, потому что именно так он с этим справлялся.
— Он покончил с собой.
— Ничего себе, самоубийство?
— Почти. Он напился и врезался на машине в дерево.
— Ну, это не настоящее самоубийство. Когда он умер?
— Мне было семнадцать, и да, это было самоубийство. Он все время читал мне нотации о пьянстве за рулем. Он убил себя. Ему не нужно было этого делать. — Я не стала комментировать это. Кто я такая, чтобы учить его справляться со своей потерей? Он работал, а я рисовала на своем теле. — Скажешь мне кое-что, — попросил Блейк, когда я ничего не ответила.
— Сомневаюсь, но ты можешь попробовать, — улыбнулась я лукавой улыбкой.
— Почему я не могу заставить тебя кончить?
Я быстро выдохнула и расправила плечи,
— Я не думаю, что дело в тебе. Это странно.
— Что ты имеешь в виду?
— Я чувствую, — сказала я хриплым голосом, вглядываясь в его глаза.
— Что, например? — спросил Блейк, выпрямившись и придвинувшись ближе. У меня перехватило дыхание, когда его рука прикоснулась к моей талии, а его губы приблизились к моим.
— Что хочу этого. Что мои руки становятся влажными, и мое сердце пускается вскачь. В моем животе начинают порхать бабочки, и во рту все пересыхает.
— Что еще? — прошептал Блейк в мои губы. Я закрыла глаза, и наши лбы соприкоснулись.
— Я чувствую ощущение трепета глубоко внутри.
— Внутри? Это здесь? — прошептал Блейк, слегка наклонив голову вправо. Он скользнул рукой вниз и провел большим пальцем у меня между ног.
— Да, — задыхаясь, ответила я, стараясь не прильнуть к его губам.
— А сейчас ты это чувствуешь?
— Я описалась, — позвала Пи с верхней ступеньки. Я сделала глубокий вздох и крутанулась на гладком стуле. Мое сердце стучало громко и быстро, и я улизнула подальше от этого, чем бы оно ни было, и направилась к Пи.
Глава двадцать пятая
Я переместила Пи так, чтобы достать свой телефон и задержала дыхание. Включив его, я прочитала последнее сообщение.
БЕГИ!!! И Квинтон Форд. Он идет за тобой. Уезжай сейчас же.
И почему там ничего не было? Какая-нибудь инструкция. Я не знала, что делать, куда податься, или кому верить. Я слегка сжала Пи и оглянулась. Я провела пальцем по экрану, намереваясь открыть список своих контактов, когда остановилась.
Минуточку.
Куинтон Форд? Конечно. Мое новое открытие не слишком помогло мне выяснить, что делать, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Я двадцать пятый раз вдохнула и набрала номер.
— Микки, ты не можешь звонить мне. Что ты делаешь? Все в порядке?
— Нет. Я в Нью-Йорке с Пи.
— Почему? Что случилось? Тебя поймали? Ты в тюрьме?
— Нет, но они идут по нашим следам. Нам пришлось уехать из Айдахо.
— И ты вернулась в Нью-Йорк? Ты рехнулась?
— Я не знаю, что еще делать.
— Микки, ты попадешь в тюрьму, а эта проклятая женщина заберет Пи.
— Мне нужно, чтобы ты забрала Пи ради меня. Просто пусть она побудет у тебя, пока я не определюсь, что делать.
— Никто не должен знать, что я была вовлечена в это.
— Я не знаю, куда еще податься. Пожалуйста. Не делай этого для меня. Сделай это для Пи.
— Вы где?
— Автобусный терминал Портового управления.
— Я пришлю кого-нибудь, чтобы забрать ее. Никуда не уходи, но отключи этот телефон.
— Спасибо, — ответила я, облегченно выдохнув.
Я закрыла глаза от огромного облегчения. Блейк был бы не в восторге от моего решения, но я доверяла ей больше, чем кому-либо. Кроме Грейс, конечно. Я просто не могла позвонить ей. За ней точно следили.
Я покачала головой бездомной женщине, которая попросила у меня денег. У меня на руках был ребенок. Она что слепая? Бомжиха стала толчком, необходимым мне, чтобы вернуться к тому, как все это произошло.
— Пи, детка. проснись. Мне нужно поговорить с тобой.
— Зачем? — спросила Пи, поежившись в моих объятьях.
— Послушай меня, Пи. Кое-кто приедет и заберет тебя. Он отвезет тебя к Саре на несколько дней, ладно?
— Ты тоже поедешь?
— Пока нет, радость моя. Я приеду и заберу тебя, как только смогу. Обещаю.
— Нет. Я не хочу. — Блин. Ну зачем ей нужно плакать?
— Пи, обещаю, все будет хорошо.
— А что если ты не вернешься?
— Я вернусь, Пи, — пообещала я снова, обхватив ее мизинец своим. — Клянусь, — добавила я для большей убедительности.
Я обнимала Пи, пока она плакала на моих руках, крепко сжав губы, чтобы не заплакать вместе с ней. Я должна была исправить это.
— Ладно, вперед, малышка. Обними меня. Я люблю тебя очень, очень сильно, и мы правда скоро увидимся, хорошо, Пи? Ладно, Пи? — спросила я снова, отстраняя ее плачущее личико от своей груди.
— Хорошо, — надув губки ответила она. Я поцелуями осушила ее соленые слезинки и встала вместе с ней.
Я усадила ее на заднее сиденье автомобиля абсолютно незнакомого человека, чувствуя, что сейчас потеряю контроль.
— Я люблю тебя, Пи, — сказала я, пристегивая ее ремень безопасности. Внезапно я почувствовала, что у меня ноги подкашиваются, и мне стало трудно дышать. Огни фонарей закружились вокруг меня, когда автомобиль отъехал вместе с Пи.
Реальность обрушилась снова, когда какой-то незнакомец налетел на меня, сунув клочок бумаги мне в руку, и исчез.