Сева потер пальцами переносицу и улыбнулся Лоре:
– Всякое бывает.
– И где он сейчас?
– Умер. Полгода назад. Цирроз. Матери я сообщил, что общался с ним. Она, конечно, была не в восторге, но ничего не поделать, это же мой отец в любом случае. Но вот что я тебе скажу. Не было ни дня за всю мою жизнь, чтобы я так или иначе не подумал о нем. Не важно, бросил он меня или нет, хороший он был или плохой. Когда видел отцов своих друзей, то сожалел, что у меня такого нет. Когда смотрел футбол, гадал, любит ли он футбол тоже, от него ли эта страсть у меня, включен ли этот матч на его телевизоре. Не то чтобы трагедия, заламывание рук, слезы в подушку – но эти мысли, они были! Я помнил его. И скучал. И никак не мог простить. Понять, что же такое должно приключиться с человеком, чтобы он по собственной воле перестал общаться с ребенком! И сейчас не могу.
И прежде чем Лора успела сказать что-либо, Сева уже вышел из машины и побрел вдоль разделителя, против движения. Такой неуместный в этом своем костюме с иголочки посреди дорожного беспорядка. Лорина машина оказалась заперта в душном и пыльном шланге автомобильной пробки, а ей самой ничего не оставалось, кроме как провожать его глазами в зеркале заднего вида. Она видела, как легко Сева перескочил через разделитель: словно не деловой столичный житель, а мальчишка, сиганувший через плетень. На встречке движение было посвободнее, и спустя минуту Севу уже подобрала желтая рыбешка городского такси.
12.37
Лоб девушки был такой низкий, что казалось, черные волосы начинаются всего в каких-нибудь трех сантиметрах над бровями. Из-за этой особенности, которая была скорее недостатком, чем достоинством, лицо у нее постоянно несло выражение хмурое, озадаченное, капризное – и какое-то неумное. При этом болтала пассажирка без умолку, и волей-неволей Астанина улавливала основные тезисы: первый раз видит женщину-таксистку, на работе одни идиоты, муж снова не помыл посуду, хотя обещал, и вообще ей кажется, что ее сильно недооценивают. Лора зацепилась за это слово «недооценивают», и только задумалась о том, скольких же людей на планете оценивают действительно по заслугам (напрашивался ответ «ни одного»), как пассажирка уже перескочила на другую тему.
– И, в общем, сижу я, ем его, виноград этот. А он вкусный, сладкий такой, что не оторваться. И почти все уже доела, и, такая, чуть не подавилась. Думаю – а где же косточки? Ведь нет ни одной косточки! Разве так бывает?
– Сорт такой… – проговорила Лора.
– Модифицированный он, генный, это ж ясно! Виноград без косточек. Ужас! Я даже к врачу хотела сходить, но потом решила, может, ничего страшного от одного раза, вы как считаете?.. И главное, гады, они же не предупреждают! Это же надо говорить. Я на рынке покупала, и эта, продавщица-то, лопочет по-ихнему что-то себе под нос, шеш-беш, миш-киш. Как будто я понимаю! Кошмар, одним словом, представляете?
Лора представляла только одно: какое же все-таки огромное количество людей живет в этом Городе. На планете, конечно, тоже, но что ей целая планета. А Город, он всегда перед ней, разноголосый, со множеством лиц, говорков, взглядов на один и тот же предмет. Поставь перед толпой людей вазу на столике, и никто никогда не сойдется во мнении, какого она цвета или формы. Хорошо еще, если согласятся, что это ваза, а то вполне могут назвать и горшком, и амфорой, да еще и примутся настаивать на своей правоте. Как способны в принципе найти общий язык и понять друг друга те, кому никогда не доведется посидеть в чужой голове и взглянуть на мир чужими глазами? Сколько пассажиров бы Астанина ни перевезла, она никогда не заявила бы, что встречала двух одинаковых. Слова их или проблемы были порой схожими, но не сами люди. У каждого на плечах свой аквариум, огромный и густонаселенный как китами, так и невидимым планктоном. И все это существует ежесекундно, одномоментно, параллельно.
Мы – фракталы, думала она, самоподобные множества, геометрическая диковинка. Если посмотреть на картину в общем, то Город – тот же аквариум, где и киты, и морские коньки, и рыбки-бабочки. Но если приблизиться и взглянуть на каждого человека, то он – аквариум тоже. И философски, ментально, и буквально, биологически. От изменения масштаба картина нисколько не упрощается. И как любой человек что-то думает и помнит, так и весь Город целиком – тоже отнюдь не бездушное и бездумное нагромождение камня и бетона.
Несколько лет назад Астанина восхитилась бы великолепию божественного замысла, создавшего все это. С другой стороны, несколько лет назад такие мысли попросту не забрели бы в головку той, еще беспечной Лоры.
14.05
Школьный двор оказался непривычно пустынен, и Лора с сожалением сообразила: и ведь правда, суббота.
Асфальт разрисован цветными мелками и клеткой для «классиков».
Астанина понуро побрела прочь. Это тоска привела ее сюда. У тоски по любимому человеку нет представлений о днях недели и расписании, она приходит без предупреждения и терзает без жалости.
Три с половиной месяца назад, спустя две недели после того, как Сева вышел из ее машины посреди дороги, она пришла сюда впервые. Стояла, сжав руками прутья забора, недавно окрашенного заново зеленой краской и еще пачкающего ладони. Потеки краски были липковатыми, а большие подсохшие капли – мягкими на ощупь и морщинились, стоило надавить пальцем посильнее. На территорию школы, за приоткрытую калитку, зайти она не осмеливалась, будто нечисть, не смеющая ступить на освященный церковный двор. По ощущениям именно так. И все бесконечные четырнадцать минут у ограды Лора проклинала Севу Корнеева за то, что он появился и пошатнул ее уверенность в правильности принятого ею давным-давно решения не видеться с Алешей. Не в силах больше терпеть, Лора присела на корточки и сорвала один из по-цыплячьи желтеньких одуванчиков. На сломе стебелька выступил белый млечный сок, липковатый – это Лора тронула его кончиком пальца. Запахло весной.
Но тут в глубине школьного здания пропел звонок, и сердце у нее оборвалось. Не оборачиваясь, она зашагала прочь, втянув голову в плечи, словно ожидая окрика – и к машине добралась почти бегом.
Астанина вернулась через день. Всему виной пассажир, попавшийся ей накануне. Она подобрала его в Кунцеве, у ворот кладбища. Шел дождь, и мужчина вымок, его черный плащ с поднятым воротником поблескивал, а зонт с вывернутыми спицами он сунул в урну, прежде чем сесть в машину. Адрес свой мужчина вспомнил с трудом. На вид ему было едва за сорок, худой, бледный, с крючковатым носом и затравленными глазами, прячущимися за забрызганными дождем стеклами очков с сильными диоптриями. Он покопался во внутреннем кармане плаща и вытащил оттуда плоскую фляжку. Сделал глоток. Лора не переносила, когда ее пассажиры принимались пить прямо в салоне, но тут почувствовала: мужчине надо. Человеческое горе видно сразу, оно как кожная болезнь, покрывает тело целиком, перекидываясь и на движения, и на взгляд, и даже на одежду.
Лора осторожно спросила, не может ли чем-то помочь. Мужчина снова отпил из фляжки.
– Тут уже ничем не помочь. Он ушел, а мы остались. Я остался. Я виноват перед ним. Не досмотрел. Думал, ничего страшного, первая любовь, с кем не бывает… Не досмотрел.
Это был учитель, классный руководитель девятиклассника, три дня назад спрыгнувшего с крыши. По радио говорили, припомнила Астанина. Как всегда, оханья и сокрушенные качания головой «ну кто бы мог подумать, никто такого не ожидал…». В таких случаях непременно начинают выяснять, кто был в состоянии предугадать, остановить надвигающуюся беду, где были родители… Учитель не спрашивал, где были родители. И Лора не спрашивала.
Возможно, именно поэтому она вернулась к ограде школы, в которой учился ее Алеша.
Она не видела его шесть лет, в их последнюю встречу он еще половину букв не выговаривал. Но узнала сразу, как только на спортивной площадке появилась подвижная невысокая фигурка: он с одноклассниками выскочил поиграть в пинг-понг. Вылитый Глеб, только маленький. Сердце Лоры судорожно сжалось.
Алеша выглядел здоровым. По крайней мере, кормила его Ирина Анатольевна хорошо, с облегчением подумалось Астаниной. У мальчика были встрепанные, как у воробьишки, каштановые перья волос, большой рот с пухлыми губами, громкий смех. В настольный теннис он играл не по годам мастерски, и Лора почувствовала теп-лый прилив гордости и нежности. Это ее сын. Они не виделись столько лет, но вот она смот-рит на него и млеет от счастья. Вот все, на что она может рассчитывать, – любоваться им из-за школьной ограды.