В благородной распивочной рядом с Домом актера мадера в наличии имелась. Неспешно допив стаканчик, Ванечка прищурился и сказал:
— Знаешь, портвайнгеноссе, у меня, кажется, появилась мысль…
— Не может быть! — Брови Житника изумленно взметнулись. — У тебя — и вдруг мысль!
— Погоди, не сбивай… Понимаешь, флэт надолго пустой, денег как грязи, особо важных дел не маячит — хочется воспользоваться ситуацией по максимуму… Чтобы, значит, и кайфец пролонгировать, и «романтизьму» твоего по полной, — но чтобы красиво, не опускаясь до вульгарной пьянки… Ну, ты понимаешь…
— Угу, — одобрительно заметил Житник. — Высококультурное мероприятие деньков на десять. В таком деле главное — создать интимный круг. Чтоб лишние пиплы на хвост не садились, схему не ломали и хату не хезали… Ты, я, Барон… пара-тройка мочалок, естественно… Другие кандидатуры есть?
— Нет, — твердо сказал Ванечка.
— Тогда предлагаю по второму стакану не брать, а сразу по коням… План — закон, и его выполнение — дело чести каждого советского человека. Согласен? Тогда вперед.
Они двинулись по Невскому, потом свернули на Литейный и шли пешком до самого Финляндского, откуда до Ванечкиного дома оставалось всего четыре остановки. Для полноты ощущений они заходили в каждый соответствующий магазин и брали по одному экземпляру продукта. В итоге набралось пузырей двенадцать, от «Абрау-Дюрсо» до «Белого аиста». Хорошо, что у обоих были при себе сумки…
И только поднимаясь на лифте, Ванечка сообразил, что, спеша на встречу, оставил дома ключи. Он чуть было не взвыл, но тут же хлопнул себя рукой по лбу: в доме ж еще работают эти бабцы, про которых он забыл начисто, они и откроют. Пронесло! Андрей удивленно смотрел на стремительный «ряд волшебных изменений чудного лица» приятеля.
Доехав до шестого, Ванечка выскочил из лифта, подбежал к своим дверям, позвонил, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, позвонил еще раз.
Дверь отворилась. Ванечка занес ногу, поднял глаза… И остолбенел, даже не сразу опустив поднятую ногу.
VI
В это утро у Нинки возникла небольшая проблема. Всю неделю они с Нелькой гнали простенькую, но выгодную халтуру в одной довольно богатой квартире совсем рядом с их нынешней площадкой.
И сегодня им обязательно надо было закончить и окончательно рассчитаться с хозяевами — на завтра Нинка наметила справлять день рождения, пригласила пару интересных мужичков, а денег на угощение не хватало и занять было не у кого — до получки осталось три дня. Нинка проснулась раненько и пошла расталкивать Нельку. Та лежала горячая, как печка, и только постанывала.
— Нелька, ты че, заболела, что ли?
— А-хррр, — сипела Нелька в ответ. Нинка подняла Нельку за плечи и развернула лицом к окошку.
— Горло показывай!
Зев у Нельки был красный, в белых пятнах.
Нинка быстренько скормила Нельке аспиринину, кипятком из чайника развела йоду с содой, добавила в чашку соли и холодной воды и заставила Нельку прополоскать горло. Мороженым обожралась, дура копченая, ангину подцепила.
Конечно, Нинка могла бы закончить халтуру и одна. Но тогда пришлось бы корячиться допоздна. А завтра предстояло еще по магазинам пробежаться, у плиты повертеться — тем более, все одной придется, Нелька-то теперь не помощница. При таком раскладе Нинку сморит с первого стакана, и ее праздник станет чужим праздником.
Нинка вышла в коридор и постучалась в дверь «кельи». Девчонки как раз завтракали. Нинка подсела к ним, рассказала про свое затруднение и предложила такой вариант: кто поможет — за полдня работы червонец.
Оля с Полей отказались — их накануне перебросили на новый объект, совсем в другом месте. Таня подумала и согласилась.
Вообще-то, Таня теперь, став бригадиром, зарабатывала очень неплохо — до трех сотен в месяц на круг, не считая премии. Но левака брала охотно.
Большая часть всех ее заработков уходила в Хмелицы Лизавете, которая по полгода сидела в отпуске за свой счет, мотаясь с Петенькой по больницам. Сама же Таня жила скромно, питалась общим столом с Олей и Полей, в дорогое не одевалась, обшивала себя сама — Оля-Поля научили ее шить на машинке и помогали с выкройками, — донашивала старые югославские сапожки, изредка выбиралась в театр или в филармонию.
Несмотря на молодость, Таню в коллективе уважали: начальству нравилась ее надежность, дисциплинированность, полное отсутствие аморалки — по крайней мере такой, которая отражалась бы на работе. К тому же в последний год она проявила себя и по общественной линии — взяла второе место на городском конкурсе художественной самодеятельности, за что ей вручили часы и почетную грамоту, а управлению — вымпел. Рядовым же работягам нравилась ее сноровка, умение спокойно постоять за себя и за своих перед начальством.
Женщины ей чуть-чуть завидовали. Мужики не приставали и другим не велели — понимали, что она не совсем их поля ягода. К тому же все знали, что она «ходит» с крановщиком Игорем. А на чужой каравай…
Этот Игорь был бы поразительно красив, если бы его лицо не портил перебитый, искривленный нос. Был он парень тихий, немного глуховатый, чрезвычайно интеллигентный, студент-вечерник строительного института. Но его уникальность заключалась не в этом — на стройке работало несколько похожих ребят, — а в том, что Игорь был коренной ленинградец и, по слухам, из очень высокопоставленной семьи. И с чего он полез на башенный кран?
Люди, знакомые с Таней или с Игорем поближе, и в их числе Нинка, знали, что между ними ничего нет — просто Таня дружит с Игорем и его женой Ларисой, которая работала в каком-то институте машинисткой, а теперь сидит с малышом и берет работу на дом.
Таня иногда заезжала к ним в их квартирку на Северном проспекте, которую они снимали почти без материальной поддержки родителей. Она помогала Ларисе по хозяйству, возилась с малышом. Глядя на розового, упитанного Стасика, она нередко вспоминала Петеньку, и подступали слезы… Потом они ужинали или просто пили чай, болтали о том о сем, слушали музыку. Раза три или четыре Таня приходила туда в «большие гости». У Игоря с Ларисой были очень интересные друзья — студенты, молодые художники, музыканты. Все они держались с Таней совершенно на равных, и она с грустной благодарностью вспоминала Женю и его уроки… После его ухода ей было плохо, совсем плохо. Будто острая льдина пронзила сердце, оттаивая по ночам, сводя с ума муками. А теперь ничего. Отболело…
Нинка с Таней забежали на объект, посмотрели, что там и как, там же переоделись в спецовки — благо, до халтуры только двориком пройти, — запихали в сумки уличную одежду, Таня оставила девочкам распоряжения на всякий случай, объяснила, где ее найти, если что, и они пошли на квартиру. Нинка зашла первой, поздоровалась с хозяйским сынком. Таня вошла следом и разглядела только тощую убегающую спину да трусы в цветочек.
Управились они довольно быстро. Нинка села отдыхать, а Таня от нечего делать собрала оставшийся от их трудов мусор, в несколько заходов вынесла его на помойку, протерла по первому разу пол в гостиной и ванной — чтобы грязь не разносить. Нинка ворчала — не баре, мол, сами приберут. Но Таня это дело за труд не считала, а оставить после себя хоть какую-то чистоту было даже приятно.
Потом Таня отмыла от мела ванну, разделась, достала из сумки платье и туфельки, завернула в газету спецовку и брезентовые брюки, уложила в сумку, сняла с себя белье и с удовольствием встала под душ.
Нинка тем временем поставила чайник, чтобы, дожидаясь хозяев, побаловаться их же чайком. Пошуровав по полкам и в холодильнике, она нашла пряники, варенье, колбасу, примерно треть роскошного шоколадного торта. Красиво расположив все это на кухонном столе и от души сыпанув индийского чаю «со слоном» в фарфоровый чайничек, она накрыла его матерчатой куклой, чтобы доходил, а сама отправилась под душ на смену Тане.
Намывалась она долго. Таня посидела в кухне, налила себе вкусного чаю, пожевала колбасы. Потом долила большой чайник, поставила на газ.
И тут позвонили в дверь.
«Кто-то из хозяев», — решила Таня и пошла открывать.
На пороге стоял худенький очкастый мальчик — именно мальчик, хотя на вид он был, пожалуй, года на три старше самой Тани. Он смотрел на нее с таким глупо-растерянным выражением, что Таня невольно улыбнулась.