Оливия Уэдсли - Честная игра

— Откажись от денег!.. Откажись от встреч с мужчинами, которые к тебе хорошо относятся!.. Я не хочу этого!..

По-видимому, Арчи не будет иметь возможности не только создать ей жизнь, полную удовольствий, но даже просто спокойную жизнь.

Он был большим — эгоистом. О, как ей не хотелось бы этому верить, но после его недавнего поведения она должна была в этом убедиться.

Конечно, обстановка, комфорт, деньги и «все такое» имеют значение…

Даже если вы влюблены, вам все же надо жить!

Арчи, казалось, игнорирует этот пустячный факт!..

Филиппа легла в постель огорченная и раздосадованная и, проснувшись, почувствовала себя еще более огорченной, потому что обычно утро усугубляет настроение ночи; к тому же в это утро кофе был холодный, а после плохо проведенной ночи, если она вообще чего-либо желала, то только горячего кофе.

Арчи пришел к ней как раз в тот момент, когда она кончала греть кофе на маленькой спиртовке, на которой они обычно готовили чай на пикниках.

Постучав, он вошел и остановился в дверях, умоляюще глядя на нее голубыми жаждущими глазами, с крепко стиснутыми челюстями.

— Алло! — сказала Филиппа с таким равнодушием, на которое большинство из нас способно лишь в те моменты, когда мы хотим произвести сильное впечатление.

— Я тебя не буду долго задерживать, отнимать твое время, — сказал Арчи с заученной, неестественной вежливостью. — Я пришел тебя спросить, хочешь ли ты, чтобы между нами было… все кончено? Видишь ли, я всю ночь думал. Я многое понял из того, чего я раньше не понимал. Я должен был это понять… Например, о твоих деньгах… Ты очень молода, а я был… я думаю, что был очень глуп в этом вопросе… Я уверен, что, если ты порвешь со мной, ты сумеешь получить обратно эти деньги. Ведь ты получила их по закону, понимаешь?.. Рано или поздно и у меня будут деньги… и эта роль танцора, — (его бледное лицо зарделось), — я не пожизненно обречен на эту роль, как я тебе уже говорил! Должен же был я что-нибудь делать, чтобы жить! Сначала я брался за многое другое, но я не за тем пришел, чтобы говорить об этом; я хотел тебе сказать, к чему привели меня мои размышления. Вот что: я был возмутительно несправедлив к тебе. Я ничего не могу предложить тебе, кроме… кроме самого себя. Когда я, наконец, доберусь до Америки, меня, может быть, вначале постигнет неудача. Но, по крайней мере, я не буду больше танцором! Теперь ты видишь, как обстоит дело…

Он умолк и достал портсигар, и Филиппа видела, что его рука слегка дрожала.

Она взглянула на его склоненное осунувшееся лицо; взор его был устремлен на огонек папиросы.

Обо всем, что он сказал, она и раньше думала и догадывалась, но все-таки когда она услышала это из его уст, ее прежние мысли показались ей гадкими.

Она сказала холодно, боясь, что ей изменит голос:

— Не хочешь ли ты мне сказать, что ты… ты… что мы… что все кончено… что нет больше нашей… нашей любви?

Арчи прошел вперед к столу, оперся на него руками и взглянул ей прямо в глаза.

— Неужели ты не знаешь, — сказал он, прерывисто дыша, — что, сколько я ни буду жить, я буду любить тебя? Но, если мне достаточно твоей любви, иметь тебя, то будет ли это достаточно для тебя? Ты всегда была избалованной, такой, какой тебе и следовало быть, а я не могу предоставить тебе того, к чему ты привыкла. И я не имею права назвать тебя своей до тех пор, пока я не буду уверен, что смогу сделать тебя счастливой. Раньше я верил в это… но потом…

Он на мгновение остановился, а затем горячо продолжал:

— Маленькие ничтожные пустяки все-таки имеют большое значение… И то, что я лишен возможности щедро раздавать чаевые, когда я бываю с тобой где-нибудь… что я вообще не могу с тобой где-либо бывать… что мне становится жутко, когда я думаю о стоимости твоих красивых платьев, не будучи в состоянии тратиться на них, как другие мужчины… Ты себе не представляешь, как меня все это подавляет!.. У тебя есть деньги, а у меня их нет…

Филиппа смотрела ему в лицо, в его грустные и страдающие глаза, на скорбные складки рта и на словно выточенные из слоновой кости пальцы судорожно сжимавшей стол руки.

Она видела под этой напряженностью и страданием настоящую красоту его души, которая заставила его осуждать себя ради нее; она быстро поднялась со своего места, подбежала к дивану и начала лихорадочно шарить в кармане своего белого шелкового жакета. Она подошла близко к Арчи, держа в руках свой маленький бумажник, и открыла его. Там был единственный пятифранковый билет.

— Милый, — сказала она неуверенным голосом, — ты совершенно не прав. У меня нет денег! Ты должен будешь добывать для нас обоих! Ты мне дашь немного денег?

Арчи не в силах был произнести ни слова; его холодные как лед руки искали бумажник. Наконец он его нашел, вынул из него все содержимое и дрожащими руками переложил в бумажник Филиппы.

Потом он поднял голову; в глазах его не было слез только потому, что он жестоко боролся с ними. И прошептал так тихо, что только возлюбленная могла разобрать его слова:

— О, возьми меня опять к себе!

Жизнь имеет какое-то странное свойство выдвигать затруднения, которые, внезапно возникая, отодвигают намечаемые события на неопределенное время.

Свадьба Разерскилна с Камиллой три раза откладывалась по тем или иным причинам.

Кит заболел воспалением легких и едва не умер.

Кит лежал в доме у Камиллы, и если бы Разерскилн уже не любил Камиллу, он полюбил бы ее за то время, что они провели у постели его больного сына.

Он видел тогда ее самоотверженную нежность, ее ангельское терпение, и в ту ночь, когда доктора думали, что Кит умрет, он цеплялся за руку Камиллы, как маленький ребенок.

Кит лежал на высоко взбитых подушках; теперь его маленькое, исхудавшее лицо казалось серым, и пальцы его теребили одеяло.

Не спуская с него покрасневших, измученных глаз, он слышал, как Камилла молилась, совсем как маленькая девочка:

— Молю тебя, Господи, сделай так… сделай… — Прошел час. Камилла освободила свою руку и приготовила чай; теперь она выглядела иной — моложе и счастливее.

— Я верю, что Бог будет милостив к нам, — сказала она шепотом Разерскилну и улыбнулась.

Разерскилн обрадовался ее спокойствию, черпая в этом надежду.

И он услышал, как Камилла опять стала молиться за выздоровление Кита.

Было около часу ночи; в половине второго произошла неожиданная, чудесная перемена к лучшему. Кит шевельнулся, поднял свои отяжелевшие веки и как будто улыбнулся; дыхание его стало более свободным, цвет лица изменился, и он впал в глубокий сон.

Камилла, стоя рядом с Разерскилном, нежно потянула его за руку.

— Джим, милый мой…

Он послушно стал на колени возле нее, преисполненный такого обожания и благодарности, что совсем не мог говорить.

Юный Тим был второй причиной, помешавшей их свадьбе; его назначили в Индию, и поэтому нужно было поспешить с его свадьбой.

— Давай устроим наши свадьбы, вместе, — предложил Разерскилн.

— Ну, что ты, дорогой, — рассмеялась Камилла, — это будет нехорошо!

— А с моей точки зрения, это было бы прекрасно, — энергично возразил Разерскилн. — Ничего не может быть лучше!

Наконец в сентябре, накануне назначенного дня свадьбы, казалось, что не было никаких причин, которые могли бы помешать свадьбе.

Собственное счастье Разерскилна смягчило его отношение к Джервэзу. Когда он заметил его у входа в Сен-Джемский сквер, куда он и сам направлялся, он заколебался: свернуть ли ему в сторону или идти дальше, навстречу ему, забыв о прошлом.

Тот факт, что завтра его свадьба, заставил его пойти брату навстречу.

Джервэз кивнул ему, едва улыбнувшись.

Разерскилн остановился и сказал:

— Алло! Как дела?..

Чертовски трудно вообще придумать, что сказать человеку в положении Джервэза!

— А ты как поживаешь? — спросил тот, на что Разерскилн ответил:

— Значит, ты не в Шотландии?

— Нет, я еду еще только десятого.