– Это что, слезы счастья?
– Счастья?.. Или стыда. Развратная я женщина, развратная и падшая.
Андрей Иванович вышвырнул сигарету, закрыл окно и, с сожалением расставшись с пожаром зари, сел на кровать.
– Помилуй, Лилечка, – вступился он за нее, – какая же ты развратная? Ты сколько, говоришь, вдовствуешь?
– Год уже, – выдавила сквозь удушье слез Лиля Сергеевна.
– И впервые изменила покойному?
– Впервые. – Печали в ее голосе не было предела.
– А любая замужняя женщина занимается этим, ну, при самой плохой погоде, раз в неделю. И не считает себя развратной, а наоборот, честной перед мужем.
– А у меня мужа нет, – затужила Лиля Сергеевна, – я развратная-а-а…
– Зато у тебя есть я, а это лучше мужа и даже лучше собаки. За год воздержания ты опять девочкой стала. Иди-ка сюда, – Андрей притянул ее к себе за плечи, – чтоб не зря в развратницы записывалась, – и стал снова приучать к разврату, а она ничего не могла поделать, кроме как согреться, будто в протопленной бане, где не бывает сквозняков.
И пошло, и поехало. Незаметно Андрей Иванович перебрался к Лиле Сергеевне. Правда, тому, помимо прочего, способствовало одно стороннее обстоятельство, о котором она не подозревала: Джина Фульвия, домовладелица Выдыбова, затеяла капитальный ремонт и часть барахла перетащила в свою мансарду, то бишь в его жилье. Ему было оставлено лежбище, куда он мог забираться с порога через треугольный лаз, образованный спинками и дверцами разобранной мебели, прислоненной одним концом к кровати, другим – к стене. То есть, пока шел ремонт, жить там было неудобоваримо. Только ночевать. Что может показаться выходом из положения только тому, кто спал осенью на скамейках в парке, приукрытый куском картона и первым снегом.
Так что в Лиле Сергеевне с ее квартиркой Андрей Иванович видел Божий дар, о чем он ей прямо и говорил, да она воспринимала это в высоком смысле и вдохновенно варила ему щи и жарила яичницу. Бюджет ее вскоре заметно затрещал по швам, и она села на телефон обзванивать знакомых, не поможет ли кто с трудоустройством ее другу. Но найти работу в промышленном мегаполисе технического века становится сложнее, чем Шлиману было отыскать сокровища разрушенной Трои. Не считая, разумеется, стройки: туда в любую минуту дорога открыта, но это же рабовладельчество, как во времена той же Трои, со своими особенностями.
Нашлась в клубе одна Клава, работавшая на бирже по временному трудоустройству (постоянства даже там не сулили), которая вкратце объяснила порочный круг спекуляций рабочими местами, но чего не бывает под луной – и записала номер мобильника Андрея.
Счет за телефон в эти месяцы пришел вдвое обычного, да и свет-газ обошелся дороже. Лиля Сергеевна молча затянула ремень: во-первых, полезно для фигуры, во-вторых, нельзя сделать доброе дело, ничем не пожертвовав. Но еще больше, чем от недоедания, она похудела оттого, что заменила Андрею всех проституток с улицы «ночных бабочек». Любви и ласки она получила с процентами за год воздержания и верности покойному. После первого умиротворения она стала нервной и раздражительной. Она стала незаменимой.
А что Андрей Иванович?
До чего тяжело быть обязанным, да еще существу слабого пола. Андрей Иванович неожиданно для самого себя начал не по-доброму подзуживать над своей Калипсо, придираться и даже завидовать. Завидовал он ее пусть маленькому, но зато устойчивому островку благополучия. Ей регулярно звонили и вызывали посидеть с ребенком. В Италии у людей детей мало, денег гораздо больше. И по вечерам или воскресеньям всегда случается нужда в няне. Лиля Сергеевна безотказно ехала на вызов, если, конечно, уже не обещала подежурить в другом месте. Такая подработка ей нравилась не только тем, что приносила ощутимую прибавку к пенсии мужа: она любила возиться с детьми да и в родителях находила благодарную аудиторию своим домостроевским талантам.
Выдыбов злился: умеют же устраиваться бабы! Уходил, бродил по городу, пока не перегорала злость, и – что делать? – возвращался домой, то есть за дверь номер восемнадцать, смирившимся и добрым.
Однажды Лиля Сергеевна мыла тарелки, а Андрей Иванович, сидя на стуле, посматривал то на нее, то в газету. Лиля Сергеевна то и дело наклонялась, и ее формы любопытно округлялись. У него перед глазами пошли видения, будто он три года не вылазил из казармы или с нар. Но взвиделась ему не нынешняя его подруга, а Ксения, вернее, неведомая, неизвестная женщина, аллегория женственности, с чертами неясными, совершенными, но очень напоминающими Ксюшу. Она была вся его. Он проваливался в нее, как нырял в море, и плавал, плескался в его прозрачно-голубых волнах, прошитых лучами солнца, бок о бок с фантастическими рыбами и синими дельфинами, сам превращаясь в такого дельфина. А женщина металась под ним, билась, как волна о берег, разбивалась в белую пену и то ли стонала, то ли стенала.
Андрей Иванович бросил газету, схватился за голову, сдавил, чтоб задушить поток этих видений, но только погасил краски, а видения понеслись дальше, быстрее, но в черно-белом изображении. Он схватил Лилю Сергеевну.
– Ты что?! С ума сошел? – стала вырываться она. – Хоть подожди до ночи!!
– Не доживу! Кончусь! Здесь и сейчас…
Но Лиля Сергеевна не понимала. Пришлось изнасиловать ее на полу.
……………………………………………………………..
Когда все было кончено, она струилась рядом и тихо целовала его плоть.
Три года прошло, как утро до обеда.
Андрей Иванович шел по улице вдоль череды кафе и магазинов, стоящих плечом к плечу, сверкающих, мерцающих уютным адом витрин, и голова его была пуста, а взор туманно-мутен. Вдруг одна из дверей, ведущих в этот заманчивый ад, с треском распахнулась, оттуда выбежала разнаряженная девица, а за ней – официант или, кто его знает, бармен. Девица кинулась бежать через дорогу («Дык, Ксюха!» – молнией осенило Выдыбова раньше, чем он что-то понял), но по дорогам свойственно ездить автомобилям, и один из них с визгом затормозил, иначе сбил бы бежавшую, которой в свою очередь тоже пришлось затормозить, иначе угодила бы под колеса. Тут-то ее и настиг преследователь. Схватил за руку и для пущей надежности за волосы. Выскочил водитель, явный псих, и заорал:
– Троя! (Чем уж провинился перед полуостровитянами этот гомеровский город, что они его славным именем называют шлюх, шалав и профурсеток?) Путанья дочка! Так ее, так! Сдай, куда следует!..
Половой достал из кармана мобильник.
От криков и при появлении мобильника Выдыбов очнулся. Прыжок – и он стоял рядом с половым и так стиснул его кисть, что мобильник вывалился на землю.
– В чем дело? – возмущенно обернулся тот к Выдыбову.
Но Андрей Иванович с максимальной любезностью, на которую только был способен, а значит, с улыбкой крокодила, подавал ему оброненный аппарат:
– Не ваш ли будет-с?
Тот вырвал цацку и буркнул:
– Спасибо, дьяволо!
– Простите, – уже не отставал от него Андрей Иванович, – вы за что ее так?
– Троя! – беленился официант. – Русская троя! Только они напиваются, чего захотят, и виски, и водки, и кира [1], не платят и смываются! У меня уже глаз наметанный! Я знал, и эта попытается улизнуть! Но у меня ушки на макушке! Я что, с утра до вечера тут торчу, чтоб за их пьянство расплачиваться?! Мне, может, самому мотоцикл нужен!
– Какой мотоцикл?
– Ну, коплю я на мотоцикл! Вот сдам в полицию, там с нее последнюю рубаху снимут, а мне счет оплатят!
Андрей Иванович зажмурился, представив, как с Ксюхи полицейские сымают последнюю рубаху.
– Бр-р-р! – он встряхнулся, как будто вышел из холодной воды. – И сколько она задолжала?
– Пятнадцать!
– Слушай, парень, вот тебе двадцать, – Андрей Иванович протянул ему голубую бумажку, – только отпусти ее. Под мою ответственность. Она сюда больше не сунется, я тебе обещаю.
Половой прикинул всю волокиту с полицией, пока он получит по счету, и, отпуская нарушительницу, выхватил купюру:
– Ну, ладно, на этот раз так и быть, пусть гуляет. Но если еще раз!..
Выдыбов, подхвативший Ксению под руку, как раненого товарища, уводил ее за собой, а она трепыхалась, еще норовила вырваться, выкрикивала брань в ответ официанту.