– Я немножко задержусь, – передразнила его Маша.

– Машут. Я спешил, как только мог. Потом, от станции автобуса не было – пешком шел. Между прочим, бежал полдороги.

На веранду выглянула Наташа:

– Женька, посмотри на ноги. Куда с такой грязью завалился. Не видишь, Гарик пол вымыл. Ну-ка, иди вытирай. Половик перед крыльцом.

Они с Машей вышли.

– Так что ты в Москве столько времени делал?

– Да так, дела были, – затемнил Женька.

– Его, небось, Рита не отпускала, – негромко подкинул из-за спины Гарик.

Он остановился возле них с ведром грязной воды и сейчас, балансируя на одной ноге, надевал сапог. Маша еще не успела понять смысла как бы невзначай оброненной фразы. Монмартик резко обернулся. Маша перехватила режущий взгляд, брошенный исподлобья почему-то на только что вышедшего на крыльцо заспанного, зевающего Дика. В следующий момент Гарик пошатнулся, шагнул назад, наткнувшись и едва не перевернув, загремел ведром и, не удержавшись на заляпанных мокрых ступенях, провалился в хрустнувшую густоту кустов. На шум и грохот выскочили ничего не понимающие ребята. Из замятых жасминовых зарослей выбирался, поскальзываясь, Гарик, потирая левую щеку. В глазах его, переполненных удивлением и глухой обидой, застыл немой вопрос, обращенный к Маше: «Теперь-то ты все поняла?» На Женьку он принципиально не смотрел.

Первой пришла в себя Наташка:

– Монмартик! Да ты с ума сошел! Ты что?.. Да ты понимаешь?.. – запинаясь и не находя слов, начала было она, уставившись квадратными глазами на Женьку, и вдруг срывающимся голосом заявила: – Ну, все! С меня хватит его выходок. Не успел приехать… Я с ним больше ни минуты не останусь. Пусть сейчас же убирается, куда хочет… – и уже на грани истерики бросилась в дом.

Монмартик обвел мутным взглядом молчаливо обступивших его ребят, зафиксировался ненадолго на Гарике, сосредоточенно растирающем грязь на джинсах, бросил ему сквозь зубы: «Извини…» – и остановился на Маше. Маша опустила ресницы и отвернулась. Монмартик подхватил стоящее под ногами ведро с остатками кофейного цвета жидкости и шагнул в темноту.


Ребята еще потоптались на холодном неуютном крыльце и потянулись к теплу, укрывшемуся на ночлег в доме. Девчонки и Громила, набившись в маленькую комнатку, успокаивали Наташу, как будто она была главной пострадавшей во всей этой истории. На Гарика старались не смотреть, словно каждый чувствовал себя в чем-то виноватым перед ним. Все были скованные и притихшие. О случившемся никто не заговаривал. Ошарашенная и подавленная Маша забралась на диван, поджав ноги. К ней подсел Дик и что-то говорил, но Маша его не слышала. Она смотрела на дверь, ждала и боялась того момента, когда войдет Женька. Женька не приходил. Вышла из девичьей комнаты Наташа и, проходя, спросила Дика:

– Где Женя?

Дик пожал плечами:

– Пошел ведро выносить.

Ребята постепенно возвращались к прерванным занятиям: девчонки возились на кухне с ужином, мальчишки по-муравьиному, цепочкой таскали со второго этажа матрасы в приближении надвигающейся ночи. О Монмартике словно забыли. Маша обрамляла периметр раздвинутого от стены до стены стола тарелками. Наконец, не выдержав, бросила это дело и зашла на кухню. Ведро, с которым ушел Монмартик, стояло на месте, под раковиной. Маша заглянула в спаленку: аккуратно повешенная на спинку стула возле батареи сушилась Женькина куртка, рядом отдыхала нераспакованная сумка. Куртку с сумкой успела занести сюда, кажется, Надя еще до того. Хорошо, значит, далеко уйти он не мог.

Маша вышла на крыльцо, поежилась. Дождь то делал передышку, то снова принимался лениво накрапывать. Деревья недовольно поскрипывали и кутались в оборванные лохмотья. А ветер игрался, раскачивая невнятный фонарь, и вместе с фонарем в освещенным им пятне покачивались в такт корявые вытянувшиеся во всю длину тени. За пределами этого кое-как подсвеченного участка сад тонул в ночи. Наверное, Монмартик был сейчас где-то здесь, может быть, совсем неподалеку.

– Женя… – тихо позвала Маша.

Крикнуть громче она не решилась. Кутаясь в кофточку, она прошла по саду. Мокрая трава, мокрые кусты, мокрые деревья. Где он может сейчас шляться? В моросящей зябкой темноте, в одном свитере… Маша так ясно представила, как он бродит по пустынным чужим улицам. Один. А может, как раз очень доволен своим геройством и специально ждет, чтобы гнев сменился жалостью и сочувствием? А она тут переживает… Ладно, вот придет на ночь, она ему всыплет еще и за эти его дурацкие прогулки.

Но Монмартик не пришел. О нем по-прежнему не говорили. Лишь пару раз Маша замечала, как Надя или Наташа выходили на крыльцо, но вскоре так же молча возвращались. Ребята укладывались спать. На столе оставалась одна неубранная чистая тарелка. В маленькой комнате – дамской спальне сдвинули вместе диван, кровать и принесенную сверху тахту, и девчонки улеглись там вшестером. Стрелки безбожно врущих часов перевалили на второй час, но заснуть никто не мог. Лежали, тихо перешептывались. Маша прислушивалась к шорохам, доползавшим из-за двери мужской половины дачи. Женька не приходил.

Маша чувствовала себя первопричиной мальчишеской разборки, и эта принятая на себя вина грызла серой нудной мышью ее сознание. Почему она вместе с остальными ушла тогда в дом? Почему не осталась дождаться его? Отвернулась, не дав возможности что-то объяснить, оправдаться. Неужели это подброшенное Гариком чье-то незнакомое имя, Рита, эта отравленная стрела достигла своей цели? Просчитанная или проинтуиченная реакция, прежде всего ее, Маши, реакция оказалась именно той, что нужна была Гарику. Пять баллов! Гарик – единственный выигравший в этой истории. Его слова услышали как раз те, кому они предназначались. В глазах остальных он – невинная жертва. Монмартик – изгой, Маша – яблоко раздора. А Женька тоже хорош. Поддался на провокацию, заглотил крючок по самые жабры. Но все-таки невыносимо – лежать и ждать. Чего ждать? Женька сам не придет. Наверняка не придет. Если б он решил вернуться, то сделал бы это раньше. Хорошо еще, если он уехал в Москву. Но тогда бы он забрал куртку и вещи. А он не захотел заходить в дом. И куда он мог податься в чужом, незнакомом поселке? Нет, так невозможно. Надо попробовать его разыскать. Маша приподнялась и села на кровати. Но в этот момент с другого конца шестиспальной постели донесся голос Нади:

– Девочки. Может, пойдем все-таки Монмартика поищем? А то мало ли чего он еще сдуру натворит.

Девчонки стали подниматься – никто не спал. Только Наташа тихо проворчала:

– Ну вот пусть сам за свою дурость и расплачивается.

Но встала первой.

На цыпочках они стали пробираться через заполненную темнотой и посапыванием мальчишек проходную комнату. Инга сослепу налетела на шлагбаум, выставленный в проходе. Вадик спросонья вскочил, подбирая длиннющие, не умещающиеся на диване ноги:

– Чего это вы? Куда?

– Да спи ты, – толкнула его на подушку Леночка. – Надо нам. Все-то тебе обязательно знать.

Вадик повалился на свое место, и в следующий момент он уже спал.

Девчонки тихонько оделись и выскользнули на улицу. Дождь иссяк, но пронырливый озябший ветер так и норовил забраться погреться под куртки к одиноким ночным пешеходам. Они вышли на дорогу, петляющую к станции. Взявшись под руки, жались друг к другу, чтобы вместе отбиваться от нахального ветра. К Маше подошла Надя-Гаврош и перехватила ее под локоть. Они немного отстали.

– Из-за чего ребята подрались? – тихо спросила Надя.

Маша пожала плечами.

– Ты же стояла рядом?

– Не знаю. У них что-то свое. С предысторией.

– Из-за тебя?

Гаврош глядела на нее в упор. Маша выдержала взгляд и ответила, может быть чуть более твердо и жестко, чем намеревалась:

– В конечном счете, да.

– Ну, я так сразу и поняла. Между прочим, до твоего появления у нас таких выяснений отношений не было.

– А мне кажется, они и раньше друг друга недолюбливали.

– Недолюбливали. Но до драк не доходило. Я до сих пор не могу поверить, что это Монмартик. До тебя он был образцом выдержанности. Не то что драться…

– А драки и не было. По-моему, он просто дал Гарику пощечину.

– Ну, не знаю, какую надо дать пощечину, если у Гарьки вся щека разбита. Но даже не в этом дело.

– А в чем же?

– Не в чем – в ком! В тебе. Ты, как пришла, всех ребят перебаламутила.

– Что, болото растревожила?

Глаза Гавроша сузились в две щели-амбразуры и из-под полуприкрытых век блеснули на Машу зеленым огнем – точно глаза дикой кошки: