– Ты была одна?

– Я не помню. Наверное. Никто из наших мальчишек не танцует вальс.

– Из наших тоже. Даже я.

– Жаль. Мне кажется, ты не безнадежен.

– Хорошо, я запомнил. Так чем закончилась твоя история?

– Я решила, что мне все только приснилось.

– Для сна это слишком невероятно.

– Да? Понимаешь, я уже готова была поверить, что это все сон, но цветок бордовой орхидеи… Он так и остался заплетенным в прическу.

Женя посмотрел на нее как-то странно, словно увидел впервые только сейчас. Маша почему-то смутилась от его взгляда и спрятала глаза. Потом вспыхнула:

– Да, меня же к телефону…

И она выпорхнула из Женькиных объятий прямо в распахнутую дверь, мимо которой они как раз пролетали. Пусть не думает, что ему все можно.

Женька, оставшись без партнерши, отошел к окну и, усевшись на подоконник, больше за весь вечер не пытался ее приглашать.

Потом она танцевала с Гариком, и с Диком, и с Громилой, и снова с Гариком… Громила держал ее в своих ладонищах нежно, как Дюймовочку, видно, слова Гарика о хрупкости «этого редкого экземпляра» возымели свое действие. Дик слишком усердно следил, чтобы не коснуться ее лишний раз, а Игорь балагурил без умолку все танцы напролет, и так как-то само собой получилось, что провожать ее до дома отправился именно он. Маша ни разу не вспомнила, что всего несколько часов назад она с тяжелым чувством неотвратимой повинности плелась сюда по этой самой дороге. Теперь они шли по тому же точно обходному маршруту, и вновь он оказывалась короче, чем ему следовало быть. Гарик был совсем не такой, как на той первой вечеринке у Зинки. С ним она ощущала себя легко и беззаботно, будто они были старыми и добрыми друзьями, и Маша на какое-то время забыла все свои обещания и клятвы и опомнилась, когда Гарик без особо изощренных усилий уже добился от нее уговора на воскресную экскурсию по Москве через неделю, забронировав за собой место единственного гида и сопровождающего.

Она вспомнила все, лишь когда Гарик ушел, распрощавшись с ней у ее подъезда, но было уже поздно.

1-7 сентября, пятница-четверг

Она твердо решила, что должна пресечь это соревнование мальчишек за ее внимание. Маша искренне старалась быть одинаково холодна со всеми без разбору, но реально это только подогревало страсти в 11 «В». Те школьные романы, которые должны были завязаться к одиннадцатому классу, уже были, как правило, перепробованы и либо к настоящему моменту успели наскучить и развязаться, либо только ждали подходящего для этого случая. Появление новенькой в классе, где с девчонками по причине математичности школы было по жизни туго, стало замечательным поводом для пересмотра прежних привязанностей. В оправдание ребят можно было только отнести тот факт, что новенькая подвернулась идеально подходящая для разжигания юношеских чувств неоперившихся Ромео. Во-первых, она была выше всех одноклассниц и при этом ухитрилась иметь фигурку «ферзевую», как выразился Гарик, подразумевая, по-видимому, ее осиную талию – «соплей перешибешь», как определила Зинка. В принципе, уже этого должно было стать вполне достаточным, но, на беду, дело (тело) этим не ограничивалось. К безусловно приятному, может, чуть зауженному личику придавались большущие черные глаза и, чтобы добить окончательно, толстенная тугая черная же коса, не знавшая в своей жизни ножниц. «Отпад» – характеристика была дана Громилой, а с ним редко кто спорил.

Можно ли обвинять Машу, что она не в силах была здесь что-либо сделать? И уж совсем бесполезно требовать от мальчишек невнимания к таким нетривиальным явлениям в жизни класса. С тем же успехом можно бороться с весной, которая морочит голову поэтам и художникам. Правда, пока на город упрямо надвигалась осень, но в шестнадцать лет весна не покидает души двенадцать месяцев в году.

Никто из сражавшихся – ни Гарик, ни Громила и Дик – не желал признавать себя побежденным до тех пор, пока Маша не объявила свой выбор. И в этот момент, совсем некстати, в состязание вмешался Лев Грановский, не входивший ни в одну из классных группировок и державшийся особняком, оправдывая прозвище Графа. Всем было известно, что его отец какая-то шишка. Какая именно, никто точно не знал, но тем не менее с ним предпочитали не связываться. Воспользовавшись тем, что после высылки Гриба из школы второе место за его партой осталось вакантным, Граф попытался усадить к себе новенькую.

– Граф, это место мемориально. Маша здесь сидеть не будет, – попробовал наложить свое вето Гарик.

– Какая трогательная забота о памятных местах. Только с каких это пор ты успел стать поклонником Гриба? Ты ведь называл его музыку сливом воды в унитазе, пропущенным через усилители.

Все время перетягивания каната Маша стояла посреди класса, держа в руках набитый школьным реквизитом новенький пластиковый кейс деловой дамы. Ситуация раскручивалась и грозила не ограничиться формой словесной перепалки. Громила уже предложил Графу выйти и решить этот вопрос по-мужски в туалете, но здесь в самый разгар разборка была недемократично прервана. Никто из дискутирующих не заметил, в какой момент в кабинете материализовалась классная, Ольга Николаевна – Мама-Оля (редкому школьному учителю удается сохранить в ученической среде девичье имя-отчество, а это прозвище было далеко не самое обидное).

– Дьяченко, кочевник ты наш. Вернись-ка, дорогой, на свое прежнее место.

Дик, только что сменивший район предыдущей дислокации за одной партой с Монмартиком на вакантную половину возле Инги, недовольно загундосил:

– Но, Ольга Николаевна…

– Ты хочешь сказать, что не уступишь место даме?

Дик, второй раз обиженный за первый еще не начавшийся учебный день, сгреб со стола ручки, но демонстративно отправился в расположение Графа, проигнорировав Женьку, убравшего с соседнего с собой стула сумку. С утра Монмартик успел высказать другу свое «фи» по поводу безнравственности ухаживания за двумя девчонками одновременно, за что поплатился разрывом дипломатических отношений.

В результате Маша обрела свое место возле Инги, и это послужило началом координат для их будущей дружбы.

Дик, честно вытерпев с Графом два урока, перебрался обратно к Монмартику. Он не был способен на длительное ношение в себе обид. Женька же, как он считал, был прав лишь отчасти. Скоропостижный роман «Дик + Инга» увядал весь конец десятого класса, как любой однополюсный роман, в котором один обожает, а второй (вторая) позволяет себя обожать. Может быть, поэтому Дик так легко перенацелил свои всегда возвышенные чувства, а Инга так же легко его отпустила. Все это не только не омрачило сближение двух девчонок, но где-то даже сыграло в пользу их союза, если не совсем уж против Дика, то, во всяком случае, не за.

Маша больше всего напоминала сама себе дикую кошку, вцепившуюся когтями в ветку дерева, под которой выясняет между собой отношения свора бродячих псов. Каждый из них жаждет оказаться ближе других к цели, когда намеченная жертва не выдержит и рискнет спрыгнуть на землю. Маша в тысячный раз поклялась себе лучше умереть с голоду, но с дерева не слезать.

Сентябрь дал старт последнему заезду. Рыкнув моторами и от усердия пробуксовав на забытых за лето формулах, правилах или законах, развернулась финальная гонка. Начиналась учеба. Маша сказала себе, что на этот год у нее есть цель. К финишу она должна прийти первой. Никакой любви ей на фиг не надо. Сыта она этой любовью. Накушалась. Доучиться последний год без приключений. Одних занятий и подготовки в универ хватит, чтобы забить себе голову, на остальное просто времени не достанет. В старой, питерской школе, где право называться первой ученицей было завоевано десятилетней каторгой-марафоном, уже позволительно было никому больше ничего не доказывать. Каждый учитель понимал: девочка идет на медаль – зачем вставать на пути. В новой, московской все еще было неопределенно, невнятно. Все приходилось начинать с самого начала, а одиннадцатый – это тебе не первый и даже не десятый. Один досадный промах – и ты сошла с дистанции на последнем километре.

Класс здесь был принципиально сильнее, чем ее прежний. Там тоже была физмат школа. Но этих ребят набирали спецприемом в восьмой. Конкурс – круче, чем в МГИМО. В восьмой пришло сорок шесть необстрелянных новобранцев. До победного одиннадцатого дожило тридцать два. Зато этих, оставшихся в живых на контрольных и экзаменах, теперь «ничем, кроме напалма, не возьмешь», как выражался физрук Кол Колыч – отставной капитан второго ранга («второго сорта»), бродивший в своей морской форме по школе. Маша с ходу попала в спецназ. На этом фоне она уже вовсе не так блистала, как привыкла. Она поняла, что ничего не понимает в матане и информатике. Класс ушел не то чтобы далеко вперед, но куда-то вбок. Она должна была не только догнать – ей предстояло всех сделать. Честолюбие было задето, и Маша приняла вызов. Трудности с учебой заполнили ту пустоту, от которой она изнывала все лето в Москве. Теперь она на скуку не жаловалась.