– Женя… – позвала она негромко, но дом не откликнулся.

Она нащупала обшарпанную дверь и толкнула ее…

В пустой грязной комнате, тупо глядя на нее красными осоловелыми глазами, на железной, с рваной пружинной сеткой голой кровати сидело два мужского пола существа. На трехногом табурете перед ними располагались бутыль с мутной жидкостью, надгрызенный батон и еще что-то несъедобное, разложенное на жеваной газете. Третий дух стоял к Маше спиной в дальнем углу. Он обернулся на Машино появление, не меняя в целом позы, и проговорил шепеляво беззубым ртом:

– Ну, проходи. Че вштала? Жавтракать будешь? У тебя курево ешть?

Маша на пару секунд застыла в оцепенении. Все три аборигена рассматривали ее без особого любопытства. Затем она резко хлопнула дверью и бросилась со всех ног на улицу. Маша бежала, боясь остановиться, ей мерещилось, что кто-то непременно гонится за ней, и ей было страшно потерять мгновение на оглядку назад.


В среду вечером, на другой день после его ухода из дома, Женя позвонил ей с чужого мобильника. Разговор был краток. Необходимость в ночевках на вокзале отпала. Маша вначале не поверила, решила, что Женя пытается отвязаться от нее, поскольку еще в школе она заявила ему, что будет ночевать с ним там же, куда отправится он. Предыдущая ночевка на вокзале была мучительно-ужасна, но, как ни парадоксально, Маша ни за что бы не согласилась отказаться ни от нее, ни от возможных последующих. В этой полубессонной вокзальной ночи, проведенной на жестком Женином плече, было, наверное, больше единения, чем за те первые петербургские сладкие, безмятежные дни. Любовь приобретала чуть слышный привкус полыни – именно то, что сглаживает приторные ее оттенки и позволяет ей больше уважать самою себя. Но Маша напрасно подозревала Женю в кознях. Кац (один черт знает, как он догадался о Жениных проблемах) разрешил ему, если надо, оставаться ночевать в студии.


Маша выскочила прямо к нужному дому. Теперь она узнала его без всяких оговорок. И тем не менее, на этот раз она подходила к дому с определенной опаской. И даже когда вчера сделанный для нее дубликат ключа легко провернулся в замочной щели, она тихо-тихо открывала дверь и осторожно заглядывала внутрь.

Студия была безжизненна. Лишь немые изваяния взирали в пустоту перед собой белыми впалыми глазницами. Маша прошлась между мольбертами, глиняными и гипсовыми формами, принимавшими облик то плачущей женщины, то спящей собаки, то целующейся пары. Было странно ходить так одиноко в каменной тиши, и на какой-то миг ею овладело чувство, что она бродит по кладбищу среди надгробий. Она попыталась отбросить ощущение и бегом поднялась на второй этаж по крутой лестнице, едва не свалившись на шатающейся четвертой ступеньке.

Он спал. Антикварный диван был застлан свежей простыней. Женя по-детски обнимал самодельную подушку. Белая наволочка, набитая свитером и другими теплыми вещами. Грубое, из той жизни, солдатское одеяло. С одной стороны написано: «НОГИ».

Маша присела на край у изголовья и, прильнув к нему, поцеловала в теплую колючую щеку. Еще не разлепляя ресниц, Женя обвил ее обеими руками и затянул к себе…

– Ни-ни-ни… – она соскользнула с дивана, отходя на безопасное расстояние.

Женя сел, огорченно поджимая губы. Воплощение немого укора.

– Пожалуйста, не надо, – она снова подошла к нему и пригладила свалявшиеся ночные вихры. – Сегодня нельзя… опасно. Ты же понимаешь. Не обижайся.

– Мужчины не обижаются – мужчины огорчаются.

Но когда он опять потянулся к ней, Маша, на всякий случай, снова отошла:

– Вставайте, сир. Вас ждут великие дела. Полдесятого, сколько можно спать?

– Я лег около четырех.

– Чем же, интересно, ты занимался. И с кем?

– С одной молоденькой и симпатичной девушкой. Но пока это секрет.

– Но не от меня же.

– Именно от тебя.

– Женя, я ревную.

Он отловил ее и обнял, перехватив тонкую талию одной рукой.

– Замечательно.

Маша выкрутилась из его рук и, едва касаясь ступенек, слетела по лестнице вниз. Женька, полуголый, нагнал ее уже возле своего рабочего места и поймал за руку:

– Обещай, что не будешь пытаться смотреть, пока сам не покажу. Клянись.

Маша пожалела, что не воспользовалась моментом, когда Женя еще спал. Теперь он выудил у нее клятву.

Женя собирал и тщательно упаковывал свои миниатюры. Потом, после колебаний, добавил к ним «Обнаженную, поджавшую ноги девушку». Дольше всего он стоял в нерешительности над изначальным вариантом «Женщины с плачущим ребенком». Это была пусть несовершенная, пусть наивно композиционно построенная, но все равно первая полноценная работа. Вначале он хотел взять лишь то, с чем не слишком жалко было расставаться, но на поверку вышло, что таких работ, по сути, не существует. С каждой были связаны определенные ассоциации, свои удачи, победы или даже провалы, но свои, переживаемые, как с близкими родными людьми. Но выхода не было. Он решил, что должен заработать себе на жизнь. Накануне он прошелся по антикварным магазинам, по художественному салону, чтобы понять уровень, хотя бы порядок цен. Поход его страшно вдохновил. Он видел, какие безделушки могли бы решить все его денежные проблемы на месяц-два, а то и на полгода вперед.

Денежная проблема вызрела практически сразу. Карманных денег хватило на два захода в «Макдональдс», на пару батонов хлеба и сосиски, которые негде было просто подогреть. Кац боялся пожара. Во всем деревянном доме не было ни электроплитки, ни даже кипятильника. Неожиданно для самого примитивного существования потребовалось безумное количество вещей, о которых в мирной жизни он никогда не задумывался. Таких, например, как будильник. Мучительней всего было заставлять себя просыпаться каждые десять – пятнадцать минут, чтобы не проспать школу, когда на весь сон оставалось не больше шести часов. А еще оставшаяся дома электробритва, которой Женька еще год назад начинал пользоваться из пижонства, а теперь необходимость в ней стала реальной. Нужны оказались тарелки, вилка, ложка и нож. Открывалка для консервных банок, которые Маша притащила из дома, но которые бесполезно скучали на подоконнике. Нужны были соль, и сахар, и чай. Но для чая все равно потребовался бы электрочайник и хотя бы одна на двоих чашка. К тому же он забыл прихватить электробритву. Маша тоже не сумела это все предусмотреть, но Женя заявил, что таскать сюда из ее дома вещи неприлично. Спасали такие раньше ненавистные школьные завтраки и проездной на апрель. Маша старалась набрать побольше съестного с собой утром в школу, и все равно получалась какая-то ерунда. Она пустила все свои сбережения на подкорм молодого мужа, но денег, выдаваемых ей на неделю, хватило на один приличный субботний обед. И хотя она сама старалась ничего, кроме салата, не есть, после расчета у нее оставалось сорок пять рублей. У Жени было еще девяносто три рубля, но когда он понял, что его финансовые резервы не покрывают самый скромный заказанный на двоих ужин, и когда Маша настояла, что в семье не может быть двух бюджетов, и объединила с ним все содержимое своего кошелька, он, всерьез расстроенный, решился окончательно.

– Я пойду с тобой, – уверенно заявила Маша, когда Женя подошел к ней прощаться.

– Я тебя очень прошу: не надо. Я и так не представляю, как это получится, а с тобой я буду комплексовать, что все делаю не так. Пожалуйста. Может быть, потом я тебя возьму, а сейчас не надо.

– Ты куда поедешь?

– В Измайлово. На ярмарку.

– Ну, а я буду покупательницей, которая станет ходить вокруг тебя и восхищаться твоими работами. Причем искренне.

– Позволь мне сделать это без тебя. Ты извини за сравнение, но я сейчас ощущаю себя как проститутка, впервые выходящая на панель. Как будто я не скульптуры, а себя продаю. Ведь в каждой – частичка меня.

– Женечка, так нельзя. Не продается вдохновенье, но можно статую продать. Все художники продают свои работы и радуются, когда их покупают. В этом не только нет ничего зазорного. Это здорово, когда твой труд и твой талант оценены.

– К этому надо привыкнуть. Проститутки, надо думать, тоже не сразу привыкают.

– Я тебя обязательно дождусь. Постарайся не слишком долго.

– Быстро не получится. Все равно нужно быть до самого конца. Возвращайся домой.

– Поезжай. Я дождусь. Ни пуха…

И она поцеловала его, как целовали жены мужей, провожая их на фронт.

Наверное, ей должно было быть скучно ожидать мужа целый день, но Маша не скучала. Она переходила не спеша от одной работы к другой, останавливалась и подолгу изучала каждую. Даже в музеях у нее никогда не бывало достаточно времени для такого внимательно-подробного всматривания в экспонаты. Ей уже начинало казаться, что она улавливает особенности того или иного почерка, даже когда ученики формально отрабатывают примитивный урок. Она возвращалась к только что осмотренной работе, чтобы проверить свои ощущения, сравнивая манеры авторов. Ей было любопытно, как из набросанных на каркас шматков глины или пластилина шаг за шагом вылупляются искомые формы. Интересно, так же учился бог, вылепляя первого человека? Вот восседающий на прямо-ногой лошади конкистадор, слишком крупный, не в масштабе проволочного пока животного. Скульптор, очевидно, вложил все силы в образ всадника, а лошадь придется еще подращивать. Объективно ли, нет ли, но Женины произведения ей нравились несравнимо больше всего остального. Одно рабочее место в мастерской пустовало. Маша догадалась, что это было некогда место Графа. Она знала историю его ухода из студии, и подсознательно это вызывало у нее тревогу.