Джордж встал.
— Вы должны помнить ребенка, которого принимали. Его ногти были полностью сформированы?
— Думаю, да. Но я не могу сказать...
— А волосы?
— Немного темных волос.
— А кожа была морщинистая? Я увидел его через час и помню, что морщин почти не было.
Бенна вздохнул.
— Мистер Уорлегган, вы один из самых богатых моих клиентов, и я не хочу вас обидеть. Но могу я быть с вами честным?
— Именно об этом я вас и просил.
— Что ж, со всем почтением советую вам возвращаться домой и больше не вспоминать об этом. Я не осмелюсь спросить вас о тех причинах, что заставили вас прийти ко мне. Но если после стольких месяцев вы ожидаете услышать от меня или любого другого человека однозначный ответ — был ваш сын доношенным или нет, то вы просите о невозможном. Природу нельзя разбить на категории. Есть определенные стандарты, которые считаются нормой — и у этой нормы несметное количество вариаций.
— Так значит, вы не скажете.
— Я не могу вам сказать. Если бы вы спросили меня тогда, я попытался бы вынести более достоверное суждение, но это всё. Как говорится, naturalia non sunt turpia [3].
Джордж ткнул тростью в ковер.
— Доктор Энис вернулся, как я понимаю, и скоро наверстает упущенное.
Бенна принял высокомерный вид.
— Он всё еще болен и скоро женится на своей наследнице.
— Некоторым людям он нравится.
— Это их мнение, а не мое, мистер Уорлегган. Со своей стороны я с презрением отношусь к большей части его методов, им недостает организованности и убедительности. Человек без ясной и доказанной системы медицинских знаний — это человек без надежды.
— Пусть так. Пусть так. Хотя, как я слышал, доктора никогда не отзываются лестно о конкурентах.
«Как, вероятно, и банкиры о своих конкурентах», — подумал Бенна.
— Что ж... — Джордж встал. — Хорошего дня, Бенна.
— Надеюсь, миссис Уорлегган и мастер Валентин пребывают в добром здравии, — сказал доктор.
— Да, благодарю вас.
— Почти настало время их посетить. Возможно, на следующей неделе.
Повисла секундная пауза, как будто Джордж обдумывал, не сказать ли «Прошу вас больше не приходить».
Бенна добавил:
— Мистер Уорлегган, я старался не размышлять над тем, что побудило вас задать мне такой вопрос. Но с моей стороны было бы бесчеловечно не понимать, насколько может быть важен мой ответ для вас. Сэр, примите во внимание, насколько сложно дать такой ответ. Я бы не смог, да и ни за что не стал бы утверждать что-либо, что, насколько мне известно, способно поставить под сомнение честь знатной и добродетельной женщины. Другими словами, я не смог бы и не стал бы делать этого, не будучи полностью уверенным в своих словах. Если бы я был уверен, то посчитал бы своим долгом сказать вам об этом. Но это не так. Вот и всё.
Джордж посмотрел на него ледяным взглядом. На лице у него были написаны неприязнь и отвращение — либо по отношению к доктору, либо от того, что он вынужден делиться своими тайнами с посторонним человеком.
— Вспомните, с чего мы начали разговор, доктор Бенна.
— Обещаю сохранить всё в тайне.
— Прошу, не забудьте об этом.
Подойдя к двери, Джордж сказал:
— Моя семья здорова но можете заехать, если желаете.
После его ухода Бенна бросился на кухню.
— Нэлли, это не дом, а позорище! Болтаешься тут без дела, сплетничаешь, витаешь в облаках, ворон считаешь. Нельзя в такой гостиной встречать важного пациента! Вон платье валяется, забирай его! И туфли. Шевелись, если хочешь здесь и дальше работать!
Он продолжал высказывать упреки своим сильным и звучным голосом еще три-четыре минуты. Миссис Чайлдс терпеливо смотрела на него из-под растрепанных каштановых волос. Она ждала, пока буря утихнет, чувствуя, что доктору необходимо восстановить свой авторитет после того, как на него посягнули. Такое с ним случалось очень редко, ведь даже когда он ездил к самым богатым пациентам, они были расстроены и нуждались в его помощи. Доктор говорил, а они ловили каждое его слово. Он никогда не ездил конкретно к Джорджу Уорлеггану, поскольку тот обладал недюжинным здоровьем. Но сегодня, как и всегда при встрече с ним, доктору Бенне пришлось уступить. Ему это не нравилось. Пот проступил у него на висках. И всё это выплеснулось на Нэлли Чайлдс.
Она отвечала «да, сэр» и «нет, сэр», и «я прослежу за этим завтра, сэр». Она никогда не забывала называть его «сэр», даже когда он провожал ее в спальню — это было залогом их отношений. Услуга за услугу — таков был их невысказанный принцип. Поэтому она не слишком близко к сердцу воспринимала его выговоры — когда доктор закончил, она спокойно принялась за уборку гостиной, а он стоял у окна, убрав руки за полы сюртука, и думал о том, что произошло.
— Мисс Мэй хотела бы с вами повидаться, сэр.
— Попозже.
Нэлли попыталась подобрать все туфли и уронила пару. Волосы упали ей на лицо.
— Кажись, эти джентри нечасто к вам просто так заходят, сэр. Чего ж он хотел, какого-нибудь лекарства?
— Какого-нибудь лекарства.
— Небось он послал бы кого-то из слуг принести лекарство, разве не так, сэр?
Бенна не ответил. Она унесла домашние туфли, потом вернулась за платьем.
— В жизни не видала, чтоб мистер Уорлегган сюда приходил. Небось что-то личное, и он не хотел, чтоб узнали домашние?
Бенна отвернулся от окна.
— По моему, это Катон сказал «Nam nulli tacuisse nocet, nocet esse locutum» [4]. Никогда об этом не забывайте, миссис Чайлдс. Для вас это должно стать главным правилом. Как и для многих других.
— Может, оно и так, только я не знаю, чего это значит, может, скажете, сэр?
— Я тебе это переведу, чтобы знала. Это значит: «Никому не вредно промолчать, а болтливость часто приносит вред».
Джордж Табб, шестидесяти восьми лет от роду, работал конюхом и привратником на постоялом дворе «Боевой петух». Ему платили девять шиллингов в неделю, а иногда он получал дополнительный шиллинг за то, что помогал поднести вещи. Он жил в пристройке рядом с постоялым двором вместе с женой, женщиной всё ещё энергичной, несмотря на слабое здоровье, зарабатывавшей стиркой дополнительные два фунта в год. Вместе со случайными подачками, перепадавшими привратнику, всего этого хватало на жизнь, но уже девять лет, с тех пор как умер его друг и работодатель Чарльз Уильям Полдарк, Джордж стал прикладываться к бутылке, и теперь частенько напивался, растрачивая семейный бюджет.
Эмили Табб пыталась строго контролировать расходы, но пять шиллингов в неделю на хлеб, шесть пенсов на мясо, девять за полфунта масла и столько же за полфунта сыра, шиллинг за два пека [5] картошки, да два шиллинга в неделю арендной платы — тут не разгуляешься. Миссис Табб — как, впрочем, и её муж, когда был трезв — бесконечно сожалела о том, что два с половиной года назад они оставили Тренвит. Потеряв мужа и обеднев, Элизабет Полдарк была вынуждена рассчитать слуг, одного за другим, пока с ней не остались только верные Таббы, но в подпитии Табб уж слишком полагался на свою незаменимость, и когда миссис Полдарк внезапно снова вышла замуж, им пришлось уйти.
Однажды днем в начале октября Джордж Табб расчищал площадку для петушиных боев за таверной, чтобы подготовить ее к предстоящим состязаниям, когда ему свистнул хозяин таверны и сказал, что к нему кто-то пришел. Зайдя внутрь, он увидел худого мужчину в черном. Его глаза были так близко посажены, что казалось, будто он страдает косоглазием.
— Табб? Джордж Табб? С тобой хотят поговорить. Скажи своему господину. Тебя не будет полчаса.
Табб осмотрел посетителя и спросил, что всё это значит, кто за ним послал и для чего. Но не получил ответа. На улице ждал еще один человек, так что он убрал метлу и пошел с ними.
Идти оказалось недалеко. Несколько ярдов вниз по переулку, вдоль речного берега, где мерцающая вода снова выходила из берегов, вверх по улице к двери в стене, потом через двор. Задняя стена высокого дома.
— Сюда.
Он вошел. Комната походила на кабинет стряпчего.
— Жди здесь.
За ним захлопнулась дверь. Его оставили одного.
Табб встревоженно щурился, гадая, что предвещают все эти процедуры. Ему не пришлось долго ждать. Через другую дверь вошел джентльмен. Табб уставился на него с удивлением.